Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Что же касается семьи, то его ценности не просто вопрос ностальгии. На самом деле Рико не нравилась та практика родительского правления, которую на нем отработал Энрико. Он не хотел бы вернуться к тому линейному времени, которое определяло существование Энрико и Флавии, даже если бы и мог. Он посмотрел на меня с некоторой неприязнью, когда я сказал ему, что, будучи университетским профессором, имею пожизненное рабочее место. Он рассматривал неопределенность и риск, как вызов, продуцированный работой; в качестве консультанта он научился быть адаптивным командным игроком.
Но эти формы гибкого поведения не помогали Рико, когда он выступал в роли отца или члена «общины», ведь он хотел поддерживать устойчивые социальные связи и предложить своим детям надежное «руководство». А это противоречило разорванным связям на рабочем месте, дурному предчувствию, что его дети могут стать «крысами с проспекта». Всему этому Рико и противопоставлял идею долговременных ценностей. И, таким образом, попадал в ловушку.
Все особые ценности, на которые он ссылался, — это утвердившиеся, устойчивые правила: некий родитель твердо говорит «нет»; некое сообщество предписывает трудиться; иждивенчество является злом. «Причуды» обстоятельств исключаются из этих этических правил, ведь именно от этих случайных превратностей Рико и хочет защититься. Но трудно воплотить в жизнь такие «вневременные» правила.
Об этом свидетельствовали и слова, которые использовал Рико, чтобы описать свои передвижения по стране за последние 14 лет. Хотя многие из этих передвижений совершались не по его собственному желанию, он редко использовал пассивный залог, рассказывая подробно об этих событиях. Так, ему явно трудно давалось выражение «меня сократили»; вместо этого, описывая событие, которое сломало его жизнь в Миссури, он говорил: «я столкнулся с кризисом и я должен был принять решение». Вспомнив об этом кризисе, он сказал: «Я сам делаю свой собственный выбор и я беру на себя полную ответственность за то, что так много переезжаю». Это было очень похоже на то, что говорил его отец. Выражение «возьми ответственность на себя» — было самым важным в лексиконе Энрико. Но Рико не знал, как действовать согласно этому принципу.
Я спросил Рико: «Когда тебя сократили в Миссури, почему ты не протестовал, почему не сражался?»
«Да, конечно, я испытывал гнев, но это не приносит пользы. Не было ничего несправедливого в действиях корпорации, делающей свои операции более компактными. Что бы там ни было, я должен был сам справляться с последствиями. Мог ли я попросить Жаннет переехать со мной еще раз ради меня? Ведь для нее это было бы так же плохо, как и для детей. Так следовало ли мне просить ее? Кому я должен был написать письмо об этом?»
Не было действия, которое он мог бы предпринять. Как раз поэтому он чувствует себя ответственным за то событие, которое оказалось вне его контроля; он в буквальном смысле взял его на себя, как свое собственное бремя. Но что означает «взять на себя ответственность»? Его дети воспринимают мобильность как способ устройства этого мира; его жена действительно благодарна ему за то, что он ради нее решил переехать. И все же заявление «я беру ответственность на себя за все эти переезды» прозвучало в устах Рико как прямой вызов. Достигнув этого пункта нашего разговора, я понял, что последнее, что я мог сказать в ответ на этот вызов, было бы: «Каким же это образом ты мог считать себя ответственным»? Это был бы разумный вопрос и в то же время — оскорбительный, ведь он звучал бы как «ты в действительности ничего не значишь».
У Рико некое фаталистическое, унаследованное от старого мира восприятие людей, которые с рождения принадлежат к определенному классу или жили в определенных условиях и которые сделали максимум возможного в пределах этих ограничений. События, подобные увольнениям, происходили с ним вне его контроля; в таком случае он с ними справлялся. Что касается этого момента спарринга с Рико, который я только что процитировал, то он может прояснить, что чувство ответственности у Рико было более безусловным. Что привлекает внимание, так это его неуклонное стремление сделать так, чтобы его ответственность считали качеством характера, а не особенной линией поведения. Гибкость ситуации подвигла его к утверждению абсолютной силы воли — как основы его собственного этического характера.
Принятие на себя ответственности за события, которые тебе неподвластны, может показаться давно знакомым «приятелем», сопровождающим чувство вины, но вряд это можно отнести к Рико, по крайней мере, так показалось мне. Это отнюдь не погруженный в себя, занимающийся самобичеванием человек. Не утратил он и своего мужества, столкнувшись с обществом, которое кажется ему расколотым на фрагменты. Правила, которые он формулирует для человека с настоящим характером, могут показаться упрощенными или даже детскими, но, опять-таки, и с такой точки зрения нельзя судить его. Он в известной мере реалист: так, он не видел никакого смысла в том, чтобы известить письмом своих нанимателей о том хаосе, в который они ввергли его семью. Поэтому Рико сосредоточился на своей собственной всеохватной решимости сопротивляться, не желая плыть по течению. Он особенно хотел противостоять «кислотной» эрозии таких качеств личности, как верность, причастность, целеустремленность и решительность, которые по самой своей природе долгосрочны. Тем самым он утверждал вневременные ценности, которые как раз и свидетельствуют, кто он есть — навсегда, постоянно, сущностно. Его воля стала статичной; он попал в ловушку абсолютного утверждения ценностей.
Что отсутствует в пространстве между полярными противоположностями текучего опыта и статичного утверждения? Это нарратив, который мог бы организовать поведение человека. Нарративы — это больше, чем простые хроники событий, они дают форму движению времени вперед, предполагая объяснение причин, почему все происходит именно так, а не иначе, показывают последствия. У Энрико был нарратив для своей жизни, линейный и кумулятивный, некий нарратив, который имел смысл в высшей степени бюрократизованном мире. Рико же живет в мире, отмеченном краткосрочной гибкостью и текучестью; этот мир не предлагает многого в экономическом или в социальном плане, в отношении нарратива. Корпорации распадаются и сливаются, работы возникают и исчезают, и, таким образом, событиям не хватает связи. Созидательная деструкция, как утверждал Шумпетер, размышляя о предпринимателях, нуждается в людях, которые чувствуют себя комфортно, не размышляя о последствиях изменений или просто не желая знать, что произойдет дальше. Хотя большинство людей будет чувствовать себя достаточно неуютно, имея дело с переменами в такой беспечной и небрежной манере.
Конечно, Рико не хочет жить, как «человек Шумпетера», хотя в этой жестокой борьбе за выживание он показал себя не так уж плохо. «Изменение» означает просто медленное течение; Рико тревожится, что его дети будут «течь» этически и эмоционально, но, как и тогда, в истории с работодателями, у него нет ничего вроде письма, которое он мог бы написать своим детям, чтобы оно послужило им «руководством» во времени. Уроки, которые он хочет преподать им, столь же вневременны, как и его собственное чувство решимости, которое означает, что его этические принципы применимы, как ему кажется, к любому случаю. Смятение и волнение, которые несут перемены, заставили его впасть в противоположную крайность; возможно, поэтому он не может преподнести своим детям собственную жизнь в виде иллюстрированного рассказа, возможно, поэтому у того, кто его слушает, не возникает чувства, что перед ним человек, характер которого раскрывается в процессе жизни или что его идеалы со временем эволюционируют.
Я описал эту встречу, потому что опыт Рико со временем, местом и работой не уникален; не уникальна и его эмоциональная реакция. Обстоятельства времени при новом капитализме создали конфликт между характером и опытом, опыт «вывихнутого» времени угрожает лишить людей способности придавать своему характеру форму некоего устойчивого нарратива.
В конце XV века поэт Томас Хоклиф в своей поэме «Правление князей» восклицал: «Увы, где эта неизменность мира?». Еще раньше этот возглас звучал и у Гомера, и у Иеремии в Ветхом Завете[9]. На протяжении почти всей своей истории люди принимали как должное тот факт, что их жизни могут претерпеть неожиданные метаморфозы из-за войн, мора или других несчастий, и поэтому, чтобы выжить, они должны были импровизировать. Наши родители и деды были полны тревоги и опасений в 1940 году, пережив Великую Депрессию и стоя лицом к лицу с гнетущей перспективой мировой войны.
Что отличает неопределенность сегодняшнего дня? То, что эта неопределенность существует без наличия какого-либо угрожающего исторического катаклизма, эта неопределенность как бы вплетена в повседневную деятельность энергичного капитализма. Нестабильность ныне воспринимается как норма, предприниматель у Шумпетера выступает в качестве идеального «Повседневного Человека». Возможно, коррозия характера — это неизбежное следствие этой нестабильности. Девиз «Ничего долгосрочного!» дезориентирует действия, рассчитанные на длительный период, ослабляет связи доверия и причастности и отлучает волю от поведения.
