Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Что отличает неопределенность сегодняшнего дня? То, что эта неопределенность существует без наличия какого-либо угрожающего исторического катаклизма, эта неопределенность как бы вплетена в повседневную деятельность энергичного капитализма. Нестабильность ныне воспринимается как норма, предприниматель у Шумпетера выступает в качестве идеального «Повседневного Человека». Возможно, коррозия характера — это неизбежное следствие этой нестабильности. Девиз «Ничего долгосрочного!» дезориентирует действия, рассчитанные на длительный период, ослабляет связи доверия и причастности и отлучает волю от поведения.
Я думаю, что Рико знает, что он одновременно и преуспевший, и запутавшийся человек. Гибкое поведение, которое принесло ему успех, ослабляет его собственный характер способами, для которых не существует эффективных противоядий. Если он, Рико, и есть тот самый «Повседневный Человек» для нашего времени, то его всеобщность определяется именно этой дилеммой преуспеяния и сомнения.
Глава 2
Рутина
Существуют веские основания, объясняющие, почему Рико сражается, чтобы придать смысл времени, в котором он живет. Современное общество подняло мятеж против рутины бюрократического времени, которое может парализовать производство, или правительство, или другие институты. Проблема Рико заключается в том, что же делать с самим собой, когда этот мятеж против рутины увенчается успехом.
Хотя на заре промышленного капитализма не было столь очевидно, что рутина представляет собой зло. В середине XVIII века казалось, что повторяющийся труд может вести в два явно различных направления: одно — положительное и плодотворное, другое — разрушительное. Позитивная сторона рутины была описана Дидро в его великой «Энциклопедии», публиковавшейся с 1751 по 1772 год; негативная сторона регулируемого рабочего времени была в высшей степени драматично изображена в труде Адама Смита «Богатство наций», опубликованном в 1776 году. Дидро верил, что рутина в работе может быть подобна любой другой форме механического заучивания, необходимого «учителя». Смит же полагал, что рутина отупляет мозг. Сегодня общество на стороне Смита. Дидро высказал предположение, что мы могли бы потерять, приняв сторону его оппонента.
Самые ударные статьи в «Энциклопедии» Дидро, обращенные к его благовоспитанной аудитории, были посвящены повседневной жизни — это были статьи о промышленности, различных ремеслах, сельском хозяйстве. Их сопровождала серия гравюр, которые наглядно показывали, как сделать стул или точильный камень. Рисунок середины XVIII века отмечен элегантностью линии, но большинство художников использовали эту элегантность, чтобы изобразить сцены аристократического досуга или ландшафт; иллюстраторы же «Энциклопедии» поставили эту элегантность на службу повседневному труду, изобразив молотки, печатные станки, молоты для забивания свай. Главным, как в тексте, так и в рисунках, было утверждение изначального достоинства труда[10].
Исключительные достоинства рутины изображаются в пятом томе «Энциклопедии», в серии гравюр, показывающих действующую бумажную фабрику в Ла Англэ, в 50 милях к югу от Парижа, рядом с городом Мотанжи. Она спроектирована наподобие дворца — с главным корпусом, соединенным под двумя прямыми углами с крыльями меньшего размера; снаружи мы видим цветники и аллеи вокруг фабрики. Они выглядят так, как могли бы выглядеть на территории загородного дома аристократа.
Окружающая обстановка этой образцовой фабрики — столь приятная нашему взору — на самом деле драматизирует великую трансформацию труда, которая началась во времена Дидро: ведь здесь жилище отделяется от места работы. До середины XVIII века домашнее хозяйство служило в качестве физического центра экономики. В сельской местности семьи производили большую часть вещей, которые сами же и потребляли; в городах, вроде Парижа или Лондона, ремесленное производство также сосредоточивалось в семейных жилищах. В доме булочника, например, ремесленники, подмастерья и ученики, а также биологическая семья самого пекаря — все «принимали пищу вместе, и пищей обеспечивались все вместе, так как предполагалось, что все спят и живут в этом доме», — пишет историк Герберт Эплбаум. Далее он отмечает: «стоимость выпечки хлеба… включала в себя стоимость жилья, питания и одежды всех, кто работал на хозяина. Зарплата в денежном выражении была только частью этой стоимости»[11]. Антрополог Даниэль Дефер называет это «домашней экономикой», вместо рабства заработной платы здесь царило неразделимое сочетание крова и подчинения воле хозяина.
Дидро изображает в Ла Англэ новый порядок работы, отрезанной от дома. Фабрика не предоставляла рабочим жилья на своей территории; действительно, эта фабрика стала одной из первых во Франции, которая нанимала работников, живших вдалеке от места ее расположения, поэтому они должны были большей частью ездить на работу на лошадях, нежели ходить пешком. Эта фабрика была также одной из первых, которая стала выплачивать зарплату напрямую малолетним работникам, а не их родителям. Привлекательность, даже элегантность, внешнего вида бумажной фабрики предполагает, что гравер рассматривал это разделение работы и жилища в благоприятном свете.
В таком же свете показана фабрика и изнутри: везде царит порядок. На самом же деле приготовление бумажной массы в XVIII веке было грязной и зловонной операцией. Лохмотья, которые использовали для бумаги, часто снимали с трупов, затем это тряпье гнило в чанах в течение двух месяцев, чтобы отделилась масса от волокон. Но на гравюре в Ла Англэ на полах нет пятен, а рабочие не похожи на людей, которые борются с приступом тошноты. В изображении помещения, где мочало сбивают в пульпу специальным прессом, — это самая грязная из операций — люди вообще отсутствуют. На самом же деле в помещении, где осуществлялось самое изощренное разделение труда: пульпа вычерпывалась, затем прессовалась в тонкие листы — и три ремесленника действовали воистину с балетной координацией.
Секрет этого производственного порядка заключался в очень точных рутинных операциях. Ла Англэ была фабрикой, на которой все имело предназначенное ему место и где каждый знал, что нужно делать. Но для Дидро рутина такого вида не означала простое бесконечное механическое повторение некоей задачи. Школьный учитель, который настаивает, чтобы ученик запомнил 50 строчек стихотворения или поэмы, хочет, чтобы поэзия «складировалась» в мозгу ученика, а затем была воспроизведена, как по команде, и использована при оценке других поэм. В своем «Парадоксе об актере» Дидро постарался объяснить, как актер или актриса постепенно достигают глубины в постижении некоей роли, повторяя строчки текста снова и снова. Вот эти-то достоинства повторения он предполагал найти и в промышленном труде.
Производство бумаги — это не бездумная работа. Дидро верил — опять же по аналогии с искусством, — что повторяемые операции постоянно совершенствуются по мере того как рабочие научаются тому, как нужно манипулировать и изменять каждую стадию рабочего процесса. Если шире, то «ритм» работы — это значит, что, повторяя некую определенную операцию, рабочий находит возможность ускорить или замедлить ее, что-то изменить, «играть» с материалами, развивать новые навыки — точно так же, как музыкант овладевает темпом при исполнении того или иного музыкального произведения. Благодаря повторению и ритму рабочий может достичь, как говорил Дидро, «единения мысли и руки» в трудовой деятельности[12].
Конечно, это — идеал. Дидро предлагает доказательства наглядного и тонкого рода, чтобы сделать свою точку зрения убедительной. На бумажной фабрике маленькие мальчики, чьи обязанности заключались в том, чтобы резать вонючее тряпье, изображены работающими в отдельном помещении, без надзора взрослых. На разметке, сушке и других операциях мальчики, молодые женщины и здоровые крепкие мужчины работают бок о бок; здесь аудитория «Энциклопедии» в буквальном смысле видела равенство и братство. Что делает это изображение особенно визуально убедительным, так это выражение лиц рабочих. Неважно, сколь трудно дело, которым они занимаются, — лица рабочих спокойны и как бы отражают убежденность Дидро в том, что именно благодаря труду человеческие существа могут пребывать в мире с самими собой. «Давайте работать, без теоретизирования, — говорит Мартин в „Кандиде“ Вольтера. — Это единственный способ сделать жизнь выносимой». Хотя Дидро и был больше склонен к теоретизированию, но, как и Вольтер, верил, что благодаря овладению рутиной и ее ритмами, люди берут на себя контроль и умиротворяются.
Адаму Смиту эти изображения упорядоченной эволюции, братства и спокойствия представляются несбыточной мечтой. Рутина омертвляет дух. Рутина, по крайней мере та, какая была в нарождающемся капитализме, которому он был свидетелем, казалось, не допускала какую-либо связь между обыкновенным трудом и позитивной ролью повторения в «деланьи» искусства. Когда в 1776 году Адам Смит опубликовал «Богатство народов», его восприняли и продолжают воспринимать, как апостола этого нового капитализма. Это произошло из-за декларации, которую он сделал в начале своей книги в пользу свободного рынка. Но Смит больше, чем апостол экономической свободы: он полностью осознавал и темную сторону рынка. Это открылось ему, собственно, при рассмотрении рутинной организации времени в этом новом экономическом порядке.
