Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
Накануне съезда в Москве прошел I Конгресс Коминтерна, на котором перспектива мировой революции оценивалась как вполне реальная. На адрес съезда поступают приветственные телеграммы от правительства только что образовавшейся Венгерской советской республики. Делегаты съезда, считая, что начавшиеся европейские революции приблизят разгром белого движения, уверены, что гражданская война идет к завершению и близится первый этап мировой революции. Поэтому один из главных вопросов, поднятых на съезде, это вопрос о Красной Армии. Многие старые большевики были уверены, что засилье бывших офицеров старой армии («военспецов»), равно как и введение в ней порядков, напоминающих старорежимную армию, резко меняет пролетарско-демократический характер Красной Армии, что чревато появлением бонапартистских настроений в верхушке армии. И примеры тому были: мятеж левого эсера Муравьева летом 1918 года, история командарма Сорокина, вышедшего из-под подчинения партийным органам. Именно эти настроения представляла на съезде т. н. «военная оппозиция», которая отнюдь не призывала к партизанщине, но к жесткому контролю над военспецами и демократизации отношений внутри армии, прежде всего, в армейских парторганизациях. Резко в штыки было встречено появление политотделов: «Никакого намека на коллегиальность, на созыв партийных конференций, на обсуждение возникающих вопросов в проекте нет… Это лишь канцелярия по информации и агитации. Никакой живой работы нет»[386]. В рядах «военной оппозиции» сошлись как бывшие левые коммунисты (В. Смирнов, Г. Сафаров, Г. Пятаков), так и старые ортодоксально настроенные большевики (Р. Самойлова, Ф. Голощекин, А. Мясников), видевшие в «перерождении» Красной Армии угрозу непосредственно Советской власти. Главный докладчик от «военной оппозиции» В. Смирнов заявил, выступая на съезде: «Главное, к чему должна стремиться наша военная политика — это построить такую армию, которая сознательно защищала бы дело пролетарской революции»[387]. Однако Троцкому и его окружению удалось убедить делегатов съезда, что при должном контроле за военспецами и активной политической работе среди бойцов, Красная Армия не утратит пролетарского характера и будет надежной опорой советской республики и большевистской партии. Эту точку зрения поддержал Ленин. Многомиллионная крестьянская армия отдавалась под контроль политотделов и особых отделов ВЧК. Будущее покажет, что угроза поворота штыков Красной армии против большевиков отнюдь не была снята, но о Кронштадте как угрозе тогда еще никто не мог даже подумать.
Политический отчет Ленина был посвящен отношению к среднему крестьянству. Ленин вполне осознал к этому времени, что именно от настроений среднего крестьянства зависит победа большевиков в гражданской войне. Ленин призывает к осторожности в отношении среднего крестьянства и мелкой буржуазии, но объясняет это чисто тактическими мотивами. Расстановка классовых сил слишком неопределенна, а к середняку апеллируют и мелкобуржуазные партии. Послабления в отношении середняка — вопрос тактики. Максимально сузить базу для недовольства, вывести середняка из антибольшевистского лагеря — но не более того. Именно к этому призывает Ленин. Он признает: «От нас потребуется час- тая перемена линии поведения, что для поверхностного наблюдателя может показаться странным и непонятным. «Как это, — скажет он, — вчера вы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский объявляет, что левые эсеры и меньшевики будут поставлены к стенке. Какое противоречие!..» Да, противоречие. Но противоречиво поведение самой мелкобуржуазной демократии, которая не знает, где ей сесть, пробует усесться между двух стульев, перескакивает с одного на другой и падает то направо, то налево»[388].
Тезисы Ленина по проблеме отношения к середняку отражали настроения большинства членов партии, поэтому нашли полную поддержку у делегатов съезда. Гораздо более бурно проходило обсуждение вопросов советского и партийного строительства. Руководству партии пришлось выслушать нелицеприятную критику и обвинения в насаждении бюрократических методах руководства. Наиболее характерным в этом отношении было выступление одного из лидеров децистов Н. Осинского: «В настоящее время старые партийные товарищи создали целый чиновничий аппарат, построенный, в сущности говоря, по старому образцу. У нас создалась чиновничья иерархия. Когда мы выставляли в начале революции требование государства- коммуны, то в это требование входило следующее положение: все чиновники должны быть выборными и должны быть ответственными перед выборными учреждениями. У нас теперь получилось фактически такое положение, когда низший чиновник, действующий в губернии или уезде и ответственный перед своим комиссариатом, в большинстве случаев ни перед кем не ответственен. Этим в значительной степени объясняются безобразия, которые производят «люди с мандатами», на этой почве и развивается произвол. Замечается крайнее развитие канцелярщины»[389]. Правда, Осинский признавал наличие факторов, в какой-то мере объясняющих это явление — чрезмерно быстрое структурирование государственного аппарата и режим чрезвычайщины, порожденный гражданской войной. Однако то, что принцип выборности был заменен принципом назначения, по мнению оппозиции, в принципе меняло все направление советского строительства. «Идя таким путем, — заявил один из делегатов, представитель децистов Е. Игнатов, — мы сами роем себе могилу»[390].
Оппозиция требовала вернуть принцип выборности и разграничить функции партийных организаций и Советов. Надо отдать должное той атмосфере гласности, которая царила на этом съезде, открыто звучали весьма нелицеприятные для партийной верхушки заявления. В частности, будущий лидер группы «демократического централизма» Сапронов (в прошлом — левый коммунист) заявил: «Оппозиция создалась не ради оппозиции, а очевидно сама жизнь вызывает новые потребности, к которым мы должны прислушиваться».
Его поддержал делегат Волин: «В некоторых губерниях слово «коммунист» вызывает глубокую ненависть не только у кулацкого элемента, но подчас и в среде бедняков и середняков, которых мы разоряем»[391].
Очень много на съезде говорилось о том, что одни органы власти не желают признавать полномочия других органов власти, а бездействие в этом случае Совнаркома, который сосредоточился на издании декретов, ведет лишь к анархии в системе управления. Нередки случаи, когда декреты Совнаркома противоречат распоряжениям Реввоенсовета, и наоборот.
В какой-то степени это говорило о том, что внутри государственного аппарата уже формировалась клановая система и между отдельными группами этой системы уже раскручивалась борьба за влияние и власть. Вряд ли это ускользнуло от внимания Ленина. Но для него методом нейтрализации подобных негативных явлений виделась не «пролетарская демократия», а дальнейшая централизация власти с опорой на контролирующие и репрессивные органы. Угадав настроения вождя, об этом открыто на съезде заявил Л.М. Каганович: «В централизации — все спасение!»[392]
Для Ленина замена централизации демократией (в любых формах) означала начало реставрации буржуазных отношений, ибо партия в эти годы пополнялась в основном мелкобуржуазными (по терминологии Ленина) элементами. В стране с преобладающим крестьянским населением, с крайне люмпенизированным рабочим классом, частные и групповые интересы неминуемо должны были взять верх над идеологией, над социализмом как конечной целью русской революции. Н.А. Бердяев по этому поводу писал: «Ленин не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа. Но он бесконечно верил, что принудительная общественная организация может создать какого угодно нового человека, совершенного социального человека, не нуждающегося больше в насилии… Он не предвидел, что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические»[393]. Речь, конечно же, шла о диктатуре бюрократического аппарата.
Надо полагать, что как раз это Ленин предвидел. Демократические формы организации власти, по его глубокому убеждению, никогда не мешали всевластию чиновников, и Ленин писал об этом неоднократно, характеризуя буржуазное общество. После социально-политических опытов 1917–1918 годов Ленин признает только один вид демократии: коллективную апелляцию рядовых членов партии к съезду и ЦК. Время внутрипартийной демократии дореволюционного периода прошло, в условиях гражданской войны необходимо максимальное сосредоточение власти в центре, что, однако, не исключает свободу внутрипартийной дискуссии. Во избежание буржуазного перерождения партии он (но не сам, будучи, очевидно, не до конца уверен в правильности этого решения, а устами Зиновьева) предлагает максимально широко открыть доступ в партию рабочим и крестьянским элементам. Зиновьев на VIII съезде заявил, что «после 15 месяцев диктатуры 350.000 членов партии несообразно небольшая цифра»[394]. Этому заявлению предшествовало длительное убеждение однопартийцев в том, «что в отдельных углах руководящий слой становится слоем не рабочим, а слоем служилой интеллигенции советских чиновников, советских и партийных бюрократов, которые иногда соединяют в себе одновременно роль председателя партийного комитета, председателя Совета, председателя чрезвычайки, председателя ревтрибуналов и целого ряда других учреждений»[395]. Сосредоточение огромной власти в руках одного лица, тем более недавно примкнувшего к партии и не имеющего дореволюционного партийного стажа, а иногда и вышедшего из чуждой классовой среды, чревато очень серьезными опасностями, — признает Зиновьев. Однако он лишь декларативно признает наличие проблемы. Никаких реальных механизмов оздоровления внутрипартийной жизни, за исключением привлечения в нее новых членов рабоче-крестьянского происхождения, Зиновьев не предполагает. Его выступление носит явно демагогический характер.
