Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
В ЦК РКП(б) достаточно быстро осознали серьезность проблемы «распыления партии», и осенью 1918 года при ЦК создается комиссия по оживлению работы партийных организаций (т. н. Организационная комиссия). В газете «Правда» появляется отдел «Партийная жизнь», при ЦК создается Бюро печати. В дальнейшем в РСФСР появляются совпартшколы (наряду с курсами красных командиров), а два видных идеолога РКП(б) — Н.И. Бухарин и Е.А. Преображенский — в ускоренном темпе пишут свою знаменитую «Азбуку коммунизма», своеобразное лик- безовское пособие для всех «мартовских большевиков». В основе всех этих действий лежал старый ложный постулат, что с помощью просвещения (в данном случае — коммунистического просвещения) можно изменить сознание людей. Но главная проблема заключалась в другом — в партию большевиков массами вливались люди с совершенно иной социальной психологией и личностной мотивацией, чем у большевиков с дореволюционным стажем. И очень быстро эти люди образовали в РКП(б) аморфное большинство. Хотя вначале это большинство не ощущало себя большинством. Социальное происхождение этой массы было столь дифференцировано, что никакого внутреннего единства у неофитов большевизма вначале не было и быть не могло. Но затем, с течением времени, эти люди приобретали некоторый опыт, занимали определенные ниши в советских и партийных организациях, после чего у них появлялись определенные функциональнокорпоративные связи, а затем и общие социальные интересы, которые партийно-государственное руководство не могло не учитывать. А поскольку идеология, как уже говорилось выше, стояла у нарождающейся советской бюрократии на последнем месте, она в своей практической деятельности ориентировалась на определенных партийных вождей, выступавших от имени тех или иных партийных слоев и групп. Вместе с неофитами в партию большевиков проникло то самое мещанство, в активном неприятии которого и заключался смысл раннего («интеллектуального») большевизма. А синтез партийных и государственных структур очень быстро сделал партию большевиков частью государственного аппарата и вынудил отстаивать не столько партийные, сколько своеобразные административно-государственные интересы, в контексте которых заявляли о себе и корпоративные интересы различных социальных групп. Как заявил позже в своей книжке И. Юре- нев, «государство мы хотели «опартиить». Пришлось же в конце концов партию «огосударствить»[374]. Об этом же писали и многие историки раннего постсоветского периода, в частности, С.А. Павлюченков: «Придя к власти в 1917 году, большевики превратили государство в орудие достижения своих политических и идеологических целей, но и государство в свою очередь «овладело» ими, сделав большевиков плотью и кровью своей системы. Воплотившись в госаппарат, большевики были вынуждены представлять и защищать помимо прочих еще и особенные государственные интересы, которые, все более развиваясь, отчуждали их от первоначальной задачи защиты интересов пролетариата и трудового крестьянства. Это последнее произошло тем более легко и незаметно для большевиков, поскольку они не имели в своем идеологическом арсенале необходимой защиты от поглощения партии агрессивной государственной структурой… Интересы государственной системы и привилегированных классов отождествлялись. Отсюда подразумевалось, что после захвата власти рабочей партией государство автоматически превращается в воплощение интересов всех трудящихся слоев общества, прежде всего рабочего класса»[375].
Суть проблемы заключалась в том, что уже в 1918 году в новые властные структуры (исполнительные комитеты при Советах и наркоматы) пошли не столько рабочие, сколько бывшие мелкие чиновники, представители земской интеллигенции и различных категорий служащих.
И понятно почему — они имели образование и определенный опыт административной работы. Именно об этом писал с изрядным злорадством еще в самом начале 1918 года в журнале «Русское богатство» неонароднический публицист А. Петрищев: «В России за долгие годы самодержавия накопилось чрезвычайное множество ташкентцев. Им решительно все равно, где служить, как, кому и чему служить, — лишь бы «жрать». А «жрать» при совдепах дают жирно и сытно. В первое время ташкентцы остерегались, — неизвестно еще, сколько продержится Аенин… Но неделя идет за неделей, а Аенин все держится, — значит, надо пристраиваться поскорей. А раз ташкентец пристроился, он проникается чувством самоохранительного консерватизма: он не только служит хозяину, но и старается охранять то положение вещей, которое обеспечивает ему приятную сумму житейских благ… И странное — на первый взгляд, как бы фантастическое — происходит возрождение недавно минувшего. После 1917 года вокруг Ленина собирается то же вече, какое после 1905 года собиралось вокруг Столыпина. Нет только поместного дворянства. Остальные на своем месте… Успокаивается и переходит к очередным входящим и исходящим чиновничье болото. «Знакомые все лица». Но они переоделись и сильно изменили терминологию. Ленин уверял, что намерен ехать экспрессом без всяких тормозов прямехонько в «царство социализма». Но поедет он туда, куда прикажет собравшаяся вокруг него толпа. Да уже и поехал»[376].
Разумеется, положение вещей в этом очерке весьма утрировано, но нельзя не отметить, что общую тенденцию еще в марте 1918 года хроникер подметил верно. Вначале эти люди шли исключительно в советский (т. е. государственный) аппарат, но затем они стали пополнять собою и ряды РКП(б), и это не могло не вызвать протестной реак: ции со стороны старых членов партии, особенно — старых большевиков рабочего происхождения. Более того, партийными билетами начинают торговать. Выступая на VIII съезде РКП(б), Г.Е. Зиновьев был вынужден признать: «В Петрограде в районах продавали партийные билеты, и притом не по очень высокой цене, — называли цифру от 500 до 1000 рублей»1. Проникая в ряды РКП(б), чуждые большевистской идеологии люди вынуждены были завоевывать себе место именно администрированием, и в этом смысле утвердившаяся тенденция к централизации власти играла им на руку. Проще всего пришлым элементам было адаптироваться в новой среде, изображая бескомпромиссных исполнителей воли центра (т. е. ЦК). Критика исполнителей среднего и низшего звена подавалась как инакомыслие. Внутри РКП(б) начинается то, чего раньше никогда не было — преследование рядовых коммунистов за критику. Подобные явления встретили отпор со стороны бывших «левых коммунистов», часть которых уже в 1919 г. объединилась в т. н. группу «демократического централизма».
Еще одной проблемой для большевистского руководства стало чрезмерное увеличение влияния местных чрезвычайных комиссий, которые стали выходить из-под контроля партийных организаций, одновременно становясь центрами притяжения для людей с уголовным прошлым. Это сильно обеспокоило ЦК большевиков. 18 октября 1918 года в газете «Правда» было заявлено, что лозунг «Вся власть Советам!» сменяется лозунгом «Вся власть чрезвычайкам». После появления в «Вестнике чрезвычайных комиссий» статьи, восхваляющей применение пыток, ЦК большевиков не мог не отреагировать. 25 октября ЦК РКП(б) закрыл этот журнал, утвердил проект положения о ВЧК и назначил комиссию в составе Л.Б. Каменева, И.В. Сталина и В.И. Курского для проверки деятельности этого органа[377]. Согласно положению ВЦИК о всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях от 28 октября 1918 года, ВЧК становится органом Совета Народных Комиссаров, работающим в непосредственном рабочем контакте с народным комиссариатом внутренних дел и народным комиссариатом юстиции. Представители этих комиссариатов были делегированы в коллегию ВЧК. Председатель ВЧК, в свою очередь, входил в коллегию НКВД. Однако надо отметить, что поползновения местных чрезвычайных комиссий действовать вне какого-либо контроля (в том числе и партийного) не прекращались до конца гражданской войны. Число большевиков с дореволюционным стажем в местных комиссиях было минимальным, очень часто во главе их стояли т. н. «мартовские большевики».
В то же время происходит процесс укрепления авторитарных тенденций в руководстве самой большевистской партии. Все политическое руководство концентрируется в руках В.И Ленина, а организационно-административная работа была подчинена Я.М. Свердлову, который одновременно возглавлял ВЦИК и курировал деятельность советского аппарата. В какой-то степени этого требовала чрезвычайная ситуация — гражданская война, глубокий экономический кризис, нехватка квалифицированных кадров в самой партии. Но подобная практика в корне убивала традицию коллегиального руководства, и нисходящие партийные структуры ориентировались на стиль руководства верхов. Это не было проявлением чьей-то персональной воли, это был объективный процесс, который прекрасно объяснил в своей книжке И. Юренев: «Бюрократизм источником своим имеет иерархическое построение государственного аппарата Советской Республики. Это основа бюрократизма»[378]. Действительно, как гласит умная английская поговорка, «каждая иерархия рождает своего папу римского». Став частью государственного аппарата, боль- шевистская партия была вынуждена перенимать новый стиль личных взаимоотношений, очень далекий от тех, ко- торые царили в партии до 1917 года. Юренев был вынужден констатировать: «Товарищеские отношения заменяются не только чисто деловыми и «служебными», а часто прямо враждебными… Бросив самый беглый взгляд на составные элементы нашей партии последних полутора-двух лет, — мы должны признать, что по сравнению с 1917 г. — я не говорю уже о 1903 г. — 1907 г. — партия представляет гораздо менее крепкий внутренней спайкой организм»[379]. И в этом тоже не было ничего удивительного, ибо, вбирая в себя представителей различных социальных групп и различных категорий служащих, партия превращалась в слепок общества со всеми присущими ему противоречиями. В этой новой ситуации уже и помыслить было невозможно о внутренней сознательной дисциплине. Дисциплину в такой партии можно было поддерживать только с помощью чисто административных мер и дальнейшей централизации руководства, которые, вольно или невольно, убивали внутрипартийную демократию. Впоследствии даже появляется термин — «милитарная дисциплина». Ленин пытался оправдать курс на дальнейшую централизацию следующим образом: «Партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем… чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классовой политике»[380]. Для Ленина было очевидно, что возврат к той политике, которая проводилась в первые постоктябрьские месяцы, чреват экономическим хаосом и ведет в дальнейшем к росту анархии, что играет на руку «мелкобуржуазной стихии» в лице, прежде всего, крестьянства. Политика централизации управления в данной ситуации — при всех своих минусах — с точки зрения Ленина была единственно возможной, а все сопутствующие этой политике негативные моменты Ленин считал возможным устранить или нейтрализовать силовыми методами, опираясь на чрезвычайные комиссии, ревтрибуналы, а затем и на «рабоче-крестьянскую инспекцию». Происходит дальнейшая абсолютизация государственного насилия, как единственно приемлемого революционного метода достижения целей. Как справедливо заметил Е.Г. Гимпельсон, большевики никак не могли понять, «что любое государство, независимо от общественного строя, не может существовать без обслуживающего его социального слоя чиновничества, являющегося носителем бюрократизма. Большевики не признавали, что бюрократизм — атрибут любой организованной системы управления и намеревались покончить с этим злом «одним ударом»[381]. Часть большевиков видела панацею от бюрократизма в «орабочивании» аппарата управления, именно с этих позиций выступила в течение 1920 года т. н. «рабочая оппозиция», но это была еще одна иллюзия, на развенчание которой ушло несколько лет практической деятельности и ожесточенных дискуссий внутри самой партии большевиков.
