Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
Обзор книги Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
Анатолий Божич
БОЛЬШЕВИЗМ
Шахматная партия с Историей
Большевизм для одних — Вселенское Добро, для других — Вселенское Зло.
Посмотреть на большевизм как на уникальное историческое явление — такую цель поставил перед собой автор. Почему большевизм возник и почему он в агонии скончался — об этом рассказывается в книге.
Предисловие
«Большевизм» традиционно принято рассматривать как радикальное марксистское политическое течение, а не как исторический феномен, порожденный своеобразием исторического развития России и незаурядностью личности, выступившей в роли организатора и лидера большевизма. Единственное исключение из общего правила — книга Н.А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». Однако эту книгу вряд ли можно назвать беспристрастной, многие выводы этой книги далеко не бесспорны.
Кроме того, сам исторический процесс по-прежнему понимается большинством историков как линейное развитие. Как правило, он подается в контексте парадигмы общественного прогресса, предполагающей качественное совершенствование в течение определенного исторического времени социальных и государственных институтов. Это видение прогресса характерно и для социалистических, и для либеральных теорий, возникших на базе философских учений XIX века, которые синтезировали в себе всю философию христианской эпохи. Поэтому и социалистические, и либеральные теории несут в себе некое теократическое начало, поклонение неким абсолютным ценностям, будь то политическая свобода или социальная справедливость. В то же время понимание качественного совершенствования у социалистов и либералов диаметрально противоположно, как и конечная цель этого совершенствования. Собственно, это и порождает полемику при оценке тех или иных исторических событий. При этом сам процесс развития и качественного совершенствования для них бесспорен. Так в XIX веке появились модели гарантированной (или запрограммированной) истории, от которых трудно отказаться и человеку XXI века. Еще труднее современному человеку отказаться от идеи существования смысла в истории. Гегелевский постулат о том, что этот мир разумен, а следовательно, может быть адекватно познан разумным человеком, до сих пор господствует в умах. А потому является общепринятым, что жизнь общества обязательно должна нести в себе высокий смысл.
Все это вместе взятое создает иллюзорный образ мировой истории, весьма далекий от реальности, сотканной из хитросплетений социологических и экономических закономерностей, замкнутых на экономические интересы конкретных социальных групп, а также проявлений конкретной воли конкретных людей и массы исторических случайностей. Казалось бы, вся история XX века, все ее катаклизмы и резкие повороты должны были доказать, что понятия общественного прогресса, разумности и логической обоснованности общественной жизни — суть иллюзии. Но нет. Это заблуждение до сих пор живет и побеждает в философских теориях, в политических формулах, в журнально-газетной риторике.
Человека XX века приучили требовать жестких определений, логических формул, приучили искать смысл там, где его нет и быть не может.
Поэтому так трудно сегодня отстоять мысль, что «большевизм» не подходит ни под какие жесткие определения, что это было уникальное явление синтеза революционной мысли и революционной практики, опосредованное личностью В.И. Ленина, а потому все время меняющееся, вернее, адаптирующееся к изменяющейся реальности России начала XX века. Попытки создать большевизм, альтернативный ленинскому, провалились, и причины этого проанализированы в данной книге. Попытки превратить большевизм в явление мирового порядка также были обречены, хотя и породили феномен международного коммунистического движения, и, как следствие внутрипартийной борьбы внутри РКП(б), — троцкизм, явление в своей основе также уникальное, но генетически с большевизмом отнюдь не связанное. Тем не менее большевизм оказал громадное влияние на российскую и мировую историю, и все грани и аспекты этого влияния до сих пор объективно (т. е. с научных позиций) не изучены.
Политизированность проблемы осмысления и изучения большевизма также создала ряд дополнительных трудностей, разделив историков на лагеря, школы и направления, придав их спорам о роли большевизма в истории схоластический характер. Историография проблематики просто необъятна, она насчитывает тысячи авторов и названий. Одни рассматривали большевизм как вселенское Добро, абсолютизировавшее идею социальной справедливости и попытавшееся воплотить эту идею на практике, другие — как вселенское Зло, культивировавшее социальную ненависть и социальную (классовую) конфронтацию. Споры подобных ученых, даже опирающиеся на обильный фактический материал (соответствующим образом подобранный), более походят на споры средневековых схоластов, дискутировавших о том, что раньше появилось — яйцо или курица.
Большевизм, рассматриваемый именно как синтез революционной теории и практики, не есть что-то единое и цельное, русский вариант радикально прочитанного Маркса и Энгельса. Теория в большевизме изначально занимала подчиненную роль по отношению к практике. Среди первых большевиков было немало неокантианцев, весьма критически воспринимавших философские аспекты марксизма. Еще меньшее отношение имеет к марксизму «государственный большевизм», т. е. большевизм периода гражданской войны и становления идеократического государства. Марксизм в СССР представлял собой набор сакральных текстов, через призму которых рассматривались все стоящие перед правящей партией проблемы, но решались эти проблемы каждый раз исходя из видения данной ситуации руководством партии. Официальная риторика и способ решения проблемы часто не совпадали.
Будучи положен в основу т. н. «научного коммунизма», весьма формализованный в СССР марксизм вообще утратил свойства не только философии, но и идеологии. На свет появилась квазирелигия, парадоксальным образом апеллирующая к материализму. Это сделало официальную коммунистическую «идеологию» в СССР максимально уязвимой. С прагматизмом (или, если угодно, гибкостью) ленинского большевизма было покончено еще до физической смерти вождя, и это было начало конца грандиозного революционного эксперимента. Поэтому ставить знак тождества между большевизмом и марксизмом — значит не понимать сути большевизма как исторического явления.
Есть еще один аспект этой большой проблемы: большевизм ассоциируется сегодня не только с 1917 годом, но и с гражданской войной, сталинской коллективизацией, сталинской индустриализацией, сталинскими репрессиями, т. е. с многочисленными жертвами, с той большой кровью, которою русский народ расплатился за социальные эксперименты. Это, разумеется, историческая аберрация, порожденная «Кратким курсом ВКП(б)» и его последующими модернизациями. Но аберрация эта устраивает, как это ни удивительно, и современных «белых», и современных «красных». Поэтому в представлениях о большевизме много субъективного, ибо борьба между «красными» и «белыми», а еще больше — сталинские репрессии, затронули личные судьбы и породили семейные трагедии миллионов людей. Далеко не все могут подняться над субъективным в самих себе и быть беспристрастными в оценке не столь далеких от нас исторических событий. Хотя бывает и экзальтированная, наигранная пристрастность — со стороны людей, которые все прекрасно понимают, но играют в «принципиальность».
Объяснять все политические катаклизмы начала XX века происками злых людей, как бы их ни называли: «жидомасонами», революционерами, радикалами или немецкими шпионами, — могут лишь люди с очень низким уровнем осознания реальности. Объяснять эти же катаклизмы действием «объективных сил исторического процесса» (или исключительно классовой борьбой) — значит сводить всю сложность игры объективного и субъективного в истории к обыкновенной метафизике. И тот и другой подходы лишь затемняют понимание смысла истории, если исходить из того, что этот смысл действительно существует. Но в истории очень часто одно уникальное явление порождает другое, а затем бесследно исчезает, дав толчок тому или иному направлению или повороту истории. Именно так произошло и с большевизмом.
В данной книге автор попытался доказать, что большевизм (рассматриваемый именно как исторический феномен, а не как политическое течение) скончался примерно в 1924–1925 годах, породив в своей агонии явление совершенно иного порядка — «державный коммунизм». Точно так же, как большевизм опосредован личностью Ленина, «державный коммунизм» опосредован личностью Сталина, и от этого невозможно уйти при оценке феноменальности и первого, и второго явления. То, что Сталин вышел из среды «старых большевиков», как и то, что он превратил Ленина в своеобразный «тотем» своей квазирелигии — не должно смущать вдумчивого исследователя. Сходство формы далеко не всегда гарантирует сходство содержания. Берем на себя смелость утверждать, что содержание этих двух феноменальных явлений было разным. Не надо обманываться внешним сходством, надо заглянуть вглубь. И тогда станет понятным, что и идеология, и государственная политика, и даже террор периода «сталинизма» имели другую направленность, весьма отличную от направленности периода ленинского. Для кого-то эти нюансы не имеют значения, ибо множество людей не приемлет коммунизм в принципе. Но история ведь пишется для всего народа, а не для отдельных его групп.
