Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
Мелкопоместное и среднепоместное дворянство, столкнувшись с конкуренцией «кулаков» и разгулом земельных спекулянтов, все более и более уходит в земскую оппозицию. Как это ни парадоксально звучит, но дворянский (земский) либерализм в известной мере был реакцией на издержки русского капитализма. Именно из помещичьей среды еще в 1890-х годах прозвучали требования увеличить налоги для крупной буржуазии и сократить непроизводительные государственные расходы. Вызывало у помещиков беспокойство и то обстоятельство, что крупное землевладение постепенно утрачивало дворянский характер. К 1905 году около одной трети крупных земельных собственников были выходцами из купцов и крестьян, что свидетельствовало о быстром развитии капитализма в аграрном секторе экономики.
Нельзя сказать, что эту проблему недооценивала царская администрация. Борьба за сохранение главенствующей роли дворянства во всех сферах жизни велась долгая и упорная. Она началась сразу же после убийства Александра Второго и не прекращалась до 1905 года. Главенствующая роль дворянства должна была быть обеспечена сохранением в его руках пахотной земли. «Дворянство без земли утратит все свое значение — не стоит сохранять форму без содержания», — заявляет некий дворянин Павлов и тут же предлагает проект «экономического объединения» дворянства и крестьянства под эгидой первого. В середине 1890-х годов возникает проект внедрения крупного дворянского землевладения в Сибири за счет тех земель, которые могли быть отведены для крестьян-переселенцев. Особое совещание, образованное для выяснения нужд дворянства, заявило, что под дворянскую «колонизацию» Сибири должен быть отведен земельный фонд в один миллион десятин, причем речь шла о крупных участках, размером не менее трех тысяч десятин каждый, предоставляемых на льготных условиях. Осуществлению этого проекта помешали русско-японская война и первая русская революция.
В эпоху Александра Третьего правительство, по выражению профессора М. Балабанова, широко открыло казенный сундук, «чтобы заполнить отощавшие дворянские карманы»[7]. Для того чтобы избавить дворянство от необходимости продавать землю, был создан Государственный дворянский банк (1885 г.), в котором дворяне на льготных условиях могли закладывать свои земли и получать под них деньги. За 30 лет (1886–1915), по данным того же профессора, в дворянском банке побывало в залоге свыше 25 млн. дес. земли. Под залог этих земель было выдано в ссуду 1318 млн. рублей. На 1 января 1916 года оставались заложенными в банке свыше 11 млн. десятин дворянской земли, под которую дворянам был выдан 751 млн. рублей в виде ссуд, причем за заемщиками оставалось неоплаченных долгов 724 млн. рублей. Дворяне имели право не только закладывать свои земли под приличные суммы, но и продавать их на столь же льготных условиях через Крестьянский банк. До 1 января 1916 года Крестьянский банк купил у частных владельцев, большинство из которых составляли дворяне, 4,5 миллиона десятин земли на 459 миллионов рублей. Можно констатировать, что самодержавное государство не бросило дворян на произвол судьбы, за 30 лет через руки дворян прошло не менее 1,5 млрд. рублей. Куда ушли эти деньги? На псовую охоту, на картежную игру, на обеды и ужины в «Эрмитаже» и «Медведе»[8], на дорогих лошадей и красивых женщин, и пр., и пр., и пр.
Лишь немногие из дворян вкладывали деньги в инвентарь, в сельскохозяйственные машины, в развитие производства. Но использование машин оказывалось менее выгодным, чем использование баснословно дешевого крестьянского труда, а проценты на банковские кредиты съедали оборотный капитал. С.Я. Елпатьевский вспоминал, как на рубеже веков в рубке первого класса роскошного волжского парохода «огромный, плотный, со щетиной седоватых волос губернский предводитель дворянства одной из волжских губерний доказывал присутствовавшим, что реформы (вернее — контрреформы. — А.Б.) Александра Третьего пришли слишком поздно, когда уже значительная часть земли уплыла из дворянских рук, а остальная заложена и перезаложена в банках»[9]. Елпатьевскому запомнилась его фраза: «Мы теперь, в сущности, являемся не владельцами, а банковскими управляющими наших имений. На банки работаем. В нашей губернии совсем мало осталось дворян на местах, приходится назначать в земские начальники армейских офицеров, каких-то телеграфистов…»[10]
В то же время привилегированное положение дворянства продолжало во многом определять жизненный уклад России. Н.А. Бердяев констатировал позже: «В жизни — если не экономически, то морально — господствовал «барин», следы феодализма оставались до революции 1917 года»[11]. Что означало это моральное господство? Прежде всего — господство в обществе сословной этики, сохранение за дворянской культурой значения эталона нравственных и поведенческих норм. Российская культура Серебряного века могла оставаться на высоте положения, лишь ориентируясь на нормы и ценности культуры XIX века, т. е. дворянской культуры. Культура не покупается за деньги. Она есть одновременно условие и следствие существования в обществе аристократического меньшинства. Культуру как систему норм поведения могут создать лишь праздные и хорошо образованные люди. Их праздность и их образование в обществе традиционного типа, как правило, обеспечиваются чужим трудом. В России в первую очередь это был труд миллионов крестьян. Культура в России более чем где-либо была атрибутом избранности. Отсюда — подколодная затаенная ненависть масс российского крестьянства и мещанства к Культуре и всем тем, кто нес на себе хоть ее малейший отпечаток — ко всем «образованным», «антилихентам», «скубентам» и т. д. Это было подсознательное признание своего убожества и убожества своей жизни. Слово «интеллигент» в устах многих и многих было синонимом слова «барин». Именно здесь разгадка дикого варварства, проявленного русским крестьянством в 1905 и 1917 годах — разорение дворянских усадеб, поджоги библиотек, уничтожение картинных галерей.
Не меньшее раздражение вызывало дворянство у российского купечества. И если до первой русской революции это раздражение пряталось в карман, то после октября 1905 года — уже откровенно афишировалось. «Русскому купечеству, — заявил в 1912 году на одном из банкетов известный фабрикант Рябушинский, — пора занять место первенствующего русского сословия, пора с гордостью носить звание русского купца, не гоняясь за званием выродившегося русского дворянства»[12]. Характерно, что эта фраза несет в себе вывернутое наизнанку сословное мировосприятие, так и не исчезнувшее за пять лет до краха самодержавия. Интересно также, что в том же 1912 году было произведено возведение в дворянское достоинство главного владельца известной прохоровской Трехгорной мануфактуры Николая Ивановича Прохорова со всей его семьей[13]. Очевидно, Рябушинский имел в виду именно это событие.
Дворянские латифундисты могли состоять членами правлений банков и крупных компаний, могли владеть пакетами акций, шахтами, заводами и т. п. Но они при этом в большинстве своем отнюдь не считали себя российской буржуазией. Сословное мировосприятие сохранялось и довлело над массовым сознанием.
Что касается российской буржуазии в полном смысле этого слова, то она к началу XX века менее всего походила на консолидированный класс, представляя собой скорее конгломерат различных социальных групп. Это не мешало, впрочем, достаточно быстрому формированию корпоративного сознания, основанного на общности интересов и проблем. Однако даже на переговорах с правительством заводчики и фабриканты Петербурга и Москвы довольно часто занимали различные позиции, не говоря уже о мелких провинциальных фабрикантах, живущих по законам «дикой конкуренции». Более консолидированную группу представляли горнозаводчики и горнопромышленники Юга России, имевшие огромные оборотные средства и тесные связи с царской администрацией.
К началу XX века за плечами у российской буржуазии было более трех десятков лет «освоения экономического пространства». Позади был «железнодорожный бум» 1860-х годов, спекулятивная горячка 1870-х, кризис начала 1880-х, сопровождавшийся чередой банкротств и самоубийств. Затем последовали годы депрессии и бурный промышленный рост 1890-х годов, прошедший под знаком протекционистской политики министра финансов С.Ю. Витте. За эти годы российский капитализм выработал особый тип дельца, для которого были свойственны аполитизм, стремление к получению максимальной прибыли любой ценой и при минимальных издержках, заинтересованность в государственном протекционизме и крайнее нежелание участвовать в разрешении социальных проблем. Разумеется, были и исключения. В целом же буржуазия сохраняла свой аполитизм до событий 1905 года, но и после образования легальных политических партий ее притязания на власть были ничтожны. Российская буржуазия никогда не была революционной. И даже позднее, в ситуации 1915 года, лишь незначительная часть буржуазии поддержала политические притязания Прогрессивного блока в четвертой Государственной думе.
