Анатолий Божич - БОЛЬШЕВИЗМ Шахматная партия с Историей
Подобный образ жизни не мог не вызывать протестных настроений, но до определенного момента эти настроения выливались либо в хулиганские акты, либо в стихийные забастовки с чисто экономическими требованиями. В числе важнейших требований можно указать уменьшение рабочего дня до 8–9 часов, повышение заработной платы, вежливое обращение со стороны администрации, предоставление медицинской помощи и улучшение условий труда. Содержание требований говорит о том, что рабочих более всего волновали проблемы материального благополучия и сохранения здоровья. Рабочие добивались признания своих прав на нормальную и достойную жизнь. Политическая проблематика в этот период не слишком волнует рабочую массу. В промышленных центрах квалифицированные рабочие все более и более равняются на образ жизни цензового общества. В этой среде становится весьма ощутимой тяга к знаниям, к культуре, становится общепринятым посещение вечерне-воскресных школ, библиотек, музеев, театров. Объективности ради надо заметить, что власть и отдельные представители имущих классов покровительствовали этим тенденциям. Среди городских низов становятся весьма популярными т. н. Народные дома. В частности, Народный дом императора Николая Второго в Петербурге имел театр с чрезвычайно дешевыми билетами, концертный зал, музей, бесплатную библиотеку-читальню, книжный склад, гимнастический зал, чайную-столовую. Чуть позже появился кинематограф (синема). Кроме того, при доме функционировали: обсерватория, классы хорового пения и музыки. Еженедельно давались драматические и оперные представления. За 17 лет существования, если верить данным К. Зиновьева[24], Народный дом императора Николая Второго посетило несколько миллионов человек. Разумеется, это были не только рабочие, но и представители других городских слоев населения, далеко не всегда малоимущих.
Не меньшую роль в деле приобщения рабочих к культуре и их образования сыграли вечерне-воскресные школы, самой известной из которых были т. н. Смоленские (Корниловские) вечерне-воскресные классы для рабочих, основанные 30 октября 1883 года и располагавшиеся за Невской заставой, на Шлиссельбургском тракте в Петербурге. С 1896 года их содержание взяло на себя Императорское техническое общество. Здесь учились рабочие Невской заставы, где располагались крупнейшие российские предприятия: Невский судостроительный завод (бывш. Семянникова), Александровский, Обуховский заводы, а также фабрики Паля, Максвеля и стеариновый завод.
Руководила классами в 1890-е годы Ольга Петровна Поморская, а в качестве преподавателей мы видим здесь весь цвет петербургской социал-демократии: Л.М. Книпович, Н.К. Крупскую, П.Ф. Куделли, В.Ф. Кожевникову, Л.М. Кол- лонтай, Н.А. Мещерякова, Е.Д. Стасову, А.А. Якубову и многих других. Однако в самих классах никакой прямой революционной пропаганды не велось. Один из учащихся этих классов (впоследствии рабочий-большевик) И.М. Голубев позже вспоминал, что в помещение вечерней школы нелегальная литература не приносилась, т. к. школу оберегали от провала. Частые аресты рабочих, посещавших школу, и некоторых учителей происходили вне школы, так что предлога для ее закрытия у властей не было[25]. Далеко не все учащиеся этой школы стали впоследствии большевиками, но интерес к т. н. «запрещенной» литературе проявляли многие. По рукам ходили брошюры «Объяснение закона о штрафах», «Что надо знать и помнить каждому рабочему», «Кто чем живет», журнал «Рабочее дело». Учителя рассказывали о революциях XVII–XIX веков в Англии, Франции и Германии, о национально-освободительной борьбе балканских народов. Как свидетельствует И.М. Голубев, «мы особенно увлекались чартистским движением английских рабочих, их мощными тред-юнионами, с увлечением читали из Лассаля (программа работников), Луи Блана, по истории 1848 года и вообще по французской революции, интересовались национальной освободительной борьбой гарибальдийцев и других угнетенных народов, и даже восстанием рабов в Древнем Риме. Все это революционизировало нас»[26]. Впрочем, тот же Голубев признает, что многие рабочие получение знаний связывали с надеждой на изменение своего социального статуса, и нередки были случаи, когда рабочие «втягивались в гущу обывательского благополучия, даже роднились с буржуазией, меняли профессии, делались конторщиками, учителями и т. п. и в конце концов изменяли делу революции…»[27]. Высококвалифицированных рабочих заводчики и фабриканты довольно часто использовали на административной работе — в качестве мастеров и даже директоров на заводах.
В начале XX века Д.С. Мережковский проницательно заметил: «У голодного пролетария и у сытого мещанина разные экономические выгоды, но метафизика и религия одинаковые — метафизика умеренного здравого смысла, религия умеренной мещанской сытости»[28]. Понадобилось удивительное сочетание объективных и субъективных факторов — кризис традиционного общества, системный кризис самодержавия как авторитарно-патерналистской модели власти, дикий полуфеодальный «русский капитализм», активная пропагандистская работа радикальной интеллигенции, — чтобы сделать идею социализма и социальной революции привлекательной для русских рабочих. Причем само понятие социализма воспринималось большинством рабочих весьма примитивно. Даже среди так называемых «сознательных» рабочих социализм воспринимался скорее как красивый символ, возвышенный идеал, практически не реализуемый в реальной жизни. «В настоящее время, — писал один из авторов в редакцию социал-демократической газеты «Искра» в июне 1901 года, — о конечных целях движения говорят неохотно, а если и говорят, то конфузясь и краснея». В письме из Петербурга в редакцию «Искры» осенью 1902 г. сообщалось о «полном невежестве рабочих в основных вопросах социализма»[29]. В то же время социалистическая пропаганда делала свое дело в том смысле, что в рабочей массе распространялось и крепло убеждение в несправедливости социально-экономического строя, и, прежде всего, в сомнительности праведного характера крупной частной собственности. Как пишет один из авторов сборника «Россия в начале XX века» — «если прежде хозяин фабрики пользовался непререкаемым авторитетом как человек, дающий заработок сотням и тысячам вчерашних крестьян, то с конца XIX века все чаще ему приходилось слышать выкрики из толпы рабочих: «Нас тут десять тысяч, а мы тебя одного кормим!»[30] Общеизвестным является тот факт, что в рабочей среде были сильны монархические настроения, использовавшиеся начальником Московского охранного отделения С.В. Зубатовым для насаждения т. н. «полицейского социализма», а если более конкретно — для создания рабочих организаций, работающих под контролем полиции.
Если говорить о формальной стороне дела, то век «полицейского социализма» был недолог. Первая зубатовская организация появилась в мае 1901 года, а уже летом 1903 года С.В. Зубатов, после того, как его сподвижникам не удалось «оседлать» всеобщую стачку в Одессе, был смещен с поста начальника Особого отдела Департамента полиции и выслан во Владимир. Однако, если иметь в виду, что практика зубатовцев выявила широкие возможности манипулирования рабочей массой, использовавшиеся впоследствии монархическими организациями, то следует признать значительное влияние «полицейского социализма» на последующие действия правительства в т. н. «рабочем вопросе». Стоит особо отметить, что среди рабочих под самодержавием понималось не государственное устройство, а произвол полиции и бюрократической администрации. Само слово «царь» сохраняло свой сакральный характер в массовом восприятии даже после событий 9 января 1905 года.
Еще более сильны были монархические настроения среди крестьян. Крестьянство, составлявшее примерно 80 % населения, сохранило в своем абсолютном большинстве ментальность XVI–XVII веков и продолжало существовать в рамках норм традиционного общества со всей сопутствующей атрибутикой: обычным правом, верой в богоизбранность верховной власти (в лице царя), устной передачей информации и коллективного опыта, патриархальной культурой, жесткой регламентацией личной жизни со стороны семьи и общинной администрации.
Уклад жизни большой крестьянской семьи, включавшей в себя три поколения, определялся укорененными в течение веков традициями, имевшими экономическую основу. Необходимость обеспечить своим дочерям приданое (включая т. н. «наряд») заставляла «большаков» крепко держаться за старинные схемы распределения трудовых обязанностей в семье, избегая при этом, по возможности, общих разделов хозяйства. В конце XIX века занятие отхожими и местными промыслами, уход в город для работы по найму, ремесленное производство на заказ и на рынок перестают быть редкостью, но в основном практикуются в бедных нечерноземных губерниях. Серьезным препятствием на пути к экономической самостоятельности крестьян (равно как и мещан) было сохранение пережитков крепостного права, выражавшееся в обязательной приписке их к данному сословному обществу. В глазах просвещенного современника это выглядело как «приписная сословная крепость»[31]. Из-за этого крестьянин не только был ограничен в выборе занятия, но даже отлучиться не мог без согласия «мира» или земского начальника с места проживания. Крестьянские и мещанские общества имели право ссылать своих сочленов в Сибирь, для крестьян сохранялись телесные наказания (до 1904 года). Абсолютное большинство крестьян оставались неграмотными. Российским крестьянам было чуждо логическое мышление, имеющее в своей основе причинно-следственную связь. Мышление русских крестьян было конкретно-действенным и в то же время образным, мифопоэтическим. Как заметил в свое время В.Г. Короленко, «мир действительных отношений был крестьянам совершенно непонятен и поэтому враждебен»[32]. Русский крестьянин жил в мире мифов. Главным из них был миф о «великом государе» — враге помещиков и чиновников, отце крестьянского народа. Еще один популярный миф — о сказочной стране Сибири, где нет бар и чиновников, и где царь готов раздавать землицу всем желающим. Под влиянием этого мифа в 1880-х годах началось стихийное движение переселенцев в Сибирь, которое с перерывами продолжалось и в 90-е годы, и в начале
