Звери. История группы - Зверь Рома

Сейчас я мало пишу. Но мне хватает. Лет пять назад был такой момент, когда я сказал себе: «Ну всё, Рома, хватит. Ну вот что пишешь, издаешь – молодец, но это всё». А потом вдруг раз и опять: «А-а-а-а, оно приходит ко мне, стучится!» Обычно у меня слова и музыка вместе приходят. В одной хорошей фразе уже есть музыка, там заложены ритм, настроение, рисунок, это нельзя ломать, это готовая жесткая скрутка. Это надо чувствовать. Некоторые художники – Кандинский, Лентулов – пытались нарисовать музыку, выразить музыкальное произведение на холсте, мыслили ритмично. Стихотворение – оно и есть уже музыка, особенно когда Бродский свое читает, повышая интонации, замедляясь, и потом все умерли в конце – это кода, финал, точка, всё. И я очень не люблю, когда музыканты берут стихи, особенно известные, и пишут на них музыку. Не надо! Я бы никогда не стал выпускать тексты песен как сборник стихов.

Иногда идея приходит клубком, но чаще рождается из одной фразы, которая просто выскакивает из тебя, из разговоров. Или это какой‐то поступок, желание. Оттуда начинает все расти, как кристалл. Это происходит крайне быстро всегда у меня, минут за двадцать можно написать песню. А бывает, что и час, два или три… Причем и раньше так было. Потом остается только выбрать, чем станет эта песня, куда она пойдет.

Многие говорят, что я счастливчик, – я и сам себя могу так назвать. Мне везет во многом. Но на самом деле я много работаю для этого. И вот пойди пойми правильно мои слова, когда я хожу и говорю: «Да-да, я счастливчик, мне везет, у меня все сбылось, как в сказке». Многие же так и думают. И это так и есть, но я при этом не на печи лежал, а работал, делал все сам для этой сказки.

Мир

Яприехал в первый раз в Москву в 2000 году и даже не знал, что у метро может быть два выхода. Стою на «Спортивной», у «Лужников» тогда был рынок. Челноки продавали там шмотки из Турции в больших клетчатых баулах. Сюда и моя мама приезжала на автобусе, покупала вещи и продавала их потом на рынке в Таганроге. Сейчас в магазинах 500 % накрутка, а тогда могла быть и тысяча – все хотели выглядеть модно. Шарфики какие‐то, костюмы спортивные, где в слове Adidas одна буква была наоборот написана – Adibas. Так ведь и до сих пор делают. Мы когда‐то с Мариной хотели сделать свою первую коллекцию одежды, еще не «Звери» мерч, а намек на капсульную коллекцию, как сейчас это называют. И вот Марина в Турции заказывала ткани и видела там название марки Dolce&Gabbana – «Да-адан и Га-аган». Это было давно, но до сих пор можно купить там эти бренды в турецком варианте.

Сейчас у меня с Москвой нормальные отношения. Когда давно живешь в городе, участвуешь в его жизни, ты уже имеешь право его любить и ненавидеть. Бесит Москва своим квартирным вопросом, но так всегда было. Много приезжих, которые испортили москвичей. Я вот недавно в Африке был и видел, как вдоль дороги одного заповедника живут племена масаи. Так вот там, где бывает много туристов, они очень испорченные люди. Алчные, очень хамски к тебе относятся, ничего для тебя не делают, впаривают шлак за безумные деньги, очень неприветливо, просто на отвали. И я подумал: раньше приезжал туда белый человек и выменивал у туземцев золото на какие‐то бусины и безделушки. А сейчас наоборот – приезжает белый человек, отдает кучу денег, часы свои может снять, и покупает себе бестолковые фенечки из бисера за безумные деньги. Всё наоборот перевернулось, смешно. А там, где не проходил белый человек, они по-прежнему нормально живут, без этих рыночных отношений. Точно так же происходит и с Москвой.

Клоповник на Хабаровской, мой первый московский адрес, никуда не делся, он, скорее всего, там и есть в том же виде. Второй мой дом был на Преображенской площади. Еще я немного возле Первомайской перекантовался, потом была Таганка, была еще жуткая квартира на первом этаже на Старом Арбате, откуда мы быстро сбежали. Дальше были Плющиха, Пречистенка, еще пара мест, и прямо сейчас я тоже ищу новую квартиру, потому что в старой уже не так нравится жить. Хочется поспокойнее район, поуютнее. Но в Москве очень сложно найти жилье, покупать – цена завышена, а снимать – хозяева так избалованы спросом, что это кошмар. Мы пока так ничего и не можем себе найти.

У меня есть призрачная мечта купить какой‐то дом. Уже лет пять. И я не покупаю, потому что понимаю: это бессмысленно. Я почему‐то все время об этом думаю… Видимо, у меня не устроен вопрос с жилплощадью, какая‐то важная часть жизни пустует, и мне хочется это как‐то решить. Я думаю о каком‐то месте, а о каком именно, даже не знаю, потому что все время смотрю разные города и страны. Я понимаю, что это может быть просто какой‐то мой способ релакса, надежды, мечты… Хотя вроде это не мечта, ведь мечта – это когда ты не можешь, но хочешь. А тут ты можешь, но, получается, не хочешь или не понимаешь, что именно. Сложный вопрос, и все время находишься в каком‐то выборе – о, может, вот это? Да нет, зачем… А вот если так? А зачем, такое же похожее у тебя было или есть. Видимо, не сварилось еще что‐то внутри у меня; оно варится, но пока не готово, поэтому и непонятно, куда это девать.

Я люблю в Москве Пречистенскую набережную, от Крымского моста в сторону храма Христа Спасителя, а напротив Третьяковская галерея и парк «Музеон». Если подниматься вверх, там есть старенькие переулочки, правда, при Лужкове все перерыли, но там действительно уже была разруха и развалины. Понастроили теперь элитного жилья, в котором никто не живет, но место там хорошее. И вот ты идешь от набережной вверх до Остоженки, дальше на Пречистенку и потом по переулкам выходишь к Старому Арбату. Я еще люблю Гоголевский бульвар и Волхонку, где Пушкинский музей, – просто там очень приятно ходить пешком. Приходишь на остров «Красный Октябрь», и ты уже в Замоскворечье. Есть простор, чтобы пройтись спокойно, что для Москвы редкость, и мне нравится этот обзор, где глаз может отдыхать, видеть далекий большой горизонт. Перспектива там большая – на Кремль. Вот она, вся Москва-а-а! Мне нравится это место, там много воздуха. В других районах все сильно зажато домами, причем разными. Прикол Москвы в том, что она все время надстраивает что‐то свое – каждая эпоха, каждое поколение, и в этом красота города, он очень динамично развивается, меняется. Это прям заметно, в этом и есть суть Москвы. Поэтому здесь всегда будет тяжело найти идеальное жилье – все слишком быстро меняется. Мы ищем для себя квартиру. Лужковские дома 2000-х уже все устарели, хотя им всего‐то двадцать пять лет. При этом смотришь какой‐нибудь домик 1905 года, и он классный.

В моем родном Таганроге есть за что глазу зацепиться, но жалко, что все разваливается. А с другой стороны, ну что ж, значит, такова судьба. Ничто не вечно, все тлен. Можно было бы еще много сохранить и на сто, и на двести лет. Климат ведь еще тоже влияет: если там никто не живет, природа это быстро разрушит. А если в Италии стоит пустой каменный дом, хоть пятьсот лет – ему ничего не сделается. Ну крыша, может, сгниет, и все, а дом выстоит… Я бы хотел оставить место, куда люди могли бы потом приходить. Только не на могилу! Шучу, конечно, это грустно… Но мне бы правда хотелось сделать в Таганроге музей какой‐то или культурный центр, куда люди могли бы прийти и что‐то новое узнать, провести хорошо время, познакомиться с разнообразным искусством. У нас страна централизованная, но даже в крупных городах есть дефицит пространств, которые что‐то людям сообщают об искусстве. Я не имею в виду краеведческий музей или частную коллекцию советских игрушек – это тоже хорошо, это история, которую нужно сохранять, но я бы хотел говорить о современном искусстве.

Мы смотрели уже помещение в Таганроге, подо что – пока непонятно, эта идея еще не сформирована. Однобоко не хочется подходить к вопросу: «Я люблю живопись, поэтому вот смотрите на мои любимые картины». Это классно, но люди‐то тут при чем? Вопрос, что людям действительно нужно – а как это определять? Как это будет воспринято публикой? Коллекция – это больше твой фан, твоя любовь, а вот что реально можно сделать, я пока не придумал. Спрос будет, я уверен, в Таганроге публика культурная, там большой Радиотехнический университет, образованные ребята и девчата. Но в городе мало всего и очень скучно – я же помню, как было раньше, когда я там жил, так вот и сейчас ничего не поменялось. Как и при Чехове, все очень похоже, только самого Антона Палыча не хватает за поворотом. И от этого грустно. И ничего с этим не поделаешь. Я-то уверен, что я там что‐то сделаю, даже если это не будет нужно людям, но сделаю обязательно.