Светлана Шипунова - Дураки и умники
Рядом с Соней за столом оказался почему-то Зудин. Он приехал на кладбище в последний момент, когда могилу уже засыпали, но успел кинуть и свою горсть земли и положить букет великолепных гвоздик, на который все обратили внимание, а соседка, единственная, кто поехал на кладбище из дома, где жил Мастодонт, сказала: «Вы ножки-то им обломайте, а то унесут, не успеем отъехать, как унесут!», на что Зудин только великодушно махнул рукой. В стороне, у лесополосы, его ждал «Мерседес», там стояли, облокотившись на дверцы, два дюжих парня, видимо, охранники, вся эта картинка, конечно, не ускользнула от глаз приехавших в типографском автобусе, они с неприязнью посматривали то на Зудина, то на «Мерседес» с охранниками, перешептывались: «Видал? Ему-то чего здесь надо…» Но было понятно чего. Сейчас каждое мероприятие использовалось кандидатами в губернаторы в предвыборных целях, вот и Зудин, узнав о смерти Мастодонта и сообразив, что там соберутся журналисты из самых разных изданий, решил, что надо ехать, побыть, показать, что он не отрывается от бывших коллег, что ничто человеческое ему не чуждо. Он даже короткую речь приготовил, что-то в том смысле, что власть в большом долгу перед журналистами, особенно старшим, уходящим поколением и что лично он, Евгений Зудин, если станет губернатором области, сделает все, чтобы… и т. д. Но он опоздал, и речь не пригодилась.
На поминки в типографию Зудин поехал вместе со всеми в автобусе, демонстрируя свою демократичность, охранники сунулись было за ним, но, заметив насмешливые взгляды, он велел им ехать следом и ждать у арки Газетного дома.
— Ну что, — сказала Соня, не поворачивая головы, — реализуешь свой план? Что-то шумновато очень, смотри не перестарайся.
— Нет, в самый раз, — отозвался Зудин, довольный тем, что его кампания не проходит незамеченной, вот даже Соня не может скрыть удивления, а возможно, и завидует. Теперь он, Зудин — самый известный и популярный журналист в области, а скоро его будет знать вся страна. Еще чуть-чуть дожать — и победа, можно считать, у него в кармане.
За столом тем временем говорили уже кто о чем, рассказывали анекдоты про новых русских и даже смеялись.
— А вот заметьте, — сказал директор издательства Марчук. — Во всех этих анекдотах новый русский всегда на шестисотом «Мерседесе», а старый русский, значит, — на «Запорожце». Но при этом симпатии всегда на стороне этого чудака в «Запорожце» — он и умнее, и находчивее, а крутой в «Мерседесе» по анекдоту всегда выходит полный дебил. Это о чем говорит? О том, что народ крутых не полюбил, нет, не полюбил! — говоря это, он посматривал на Зудина, но тот сделал вид, что не слышит.
Подсел Сева Фрязин, поцеловал Соню в щеку и сказал, что страшно рад ее видеть и хочет немедленно с ней выпить. Соня заулыбалась, сразу перестала быть подчеркнуто строгой, не то, что с Зудиным, окончательно от него отвернулась и стала тихонько о чем-то говорить с Севой.
— Ну как ты? — спрашивала Соня, заботливо его разглядывая. — Не пишешь?
— А что писать, зачем? Ради чего?
— Хотя бы для себя.
— А д ля себя — тем более. Не мо-гу! Понимаешь? И не хочу.
— Очень даже понимаю, — вздохнула Соня. — Помнишь, как Мастодонт говорил: можешь не писать — не пиши.
— Старик знал, что говорил. Царство ему небесное, — сказал Сева и в очередной раз хлебнул из граненого стакана.
За столом тем временем Коля Подорожный сцепился с Борзыкиным.
— А я тебе говорю, что вы не имеете права отмечать юбилей, потому что вы — это уже не «Советский Юг», а совсем другое издание!
— Мы правопреемники! — возражал подвыпивший Борзыкин, набычившись.
— А читателю по х…, что вы правопреемники! Не надо было название менять!
— Ты знаешь, сколько раз «Правда» меняла названия?
— То «Правда»! Она по другим причинам меняла. А ты без единого выстрела в штаны наложил, побежал сдаваться, и кому — Рябоконю! Ну и где теперь твой Рябоконь, которому ты в любви и верности клялся на первой странице? Вот подожди, скоро наши придут…
— Ваши — не придут! — тыкал пальцем в тщедушного Колю упитанный Борзыкин. — Назад пути нет! Реформы необратимы! — Он бы еще выкрикивал лозунги, но вдруг Соня неожиданно для себя самой встряла в спор, и сразу за столом притихли, все знали о неприязни, с некоторых пор существовавшей между Борзыкиным и Нечаевой, но лицом к лицу они, кажется, еще не сходились.
— Загубил ты газету, Борзыкин, — сказала Соня. — Неплохая, между прочим, была газета, а теперь полное дерьмо.
Тот даже протрезвел и вытаращил на нее глаза, соображая, как лучше ему отреагировать.
— Ну, это твое личное мнение, а читатели так не думают.
— А что, еще остались читатели? Знаешь, в чем твоя проблема, Борзыкин? Ты всю жизнь занимаешься не своим делом. Тебе все равно чем руководить — газетой, пожарной командой или филармонией — лишь бы руководить, лишь бы кабинет, машина, вертушка и, главное, поближе к начальству.
— Завидуешь? — прищурил глаз Борзыкин. — Я тебя понимаю. Сама хотела, да не вышло. Ну что поделаешь, я тебе всегда говорил: не женское это дело. Зато личную жизнь устроила, а то бы… — он оглянулся по сторонам, ища поддержки своим словам, но никто даже не улыбнулся. — А как это у вас получается? Он вроде как на государственной службе, а ты — в газете, которая призывает к свержению… Это как?
— А так, что каждый занимается своим делом. Тебе этого не понять.
Борзыкин заморгал глазами и вдруг снова сделался пьяненьким.
— Ладно, давайте лучше выпьем, ребята, а?
Но ребята уже двигали стулья, вставали из-за стола и потянулись на выход. Во дворе типографии закурили и кто-то предложил подняться на четвертый этаж, где помещался раньше «Южный комсомолец», — посмотреть, что там творится. Этаж то ли опечатали, то ли просто закрыли, никто там не бывал с тех пор, как перестала выходить газета, и вот сейчас потянуло.
— Ну что, сходим? — подбивал Жора Иванов. — Бери бутылку, пошли в родных стенах помянем Михалыча.
Несколько человек пошли через двор, чтобы с черного хода подняться в редакцию. Зудин двинулся было за ними, потом передумал и повернул назад, но кто-то увидел и крикнул:
— А кандидатам в губернаторы тоже полезно посмотреть, что стало с бывшим комсомольским имуществом!
Зудин дернулся, вспомнил про охранников, он теперь никуда без них не ходил, но выглядело бы нелепо, если бы он их позвал сейчас, он заглянул со двора под арку, крикнул им, чтобы уезжали, он потом позвонит, и поплелся вслед за компанией.
Глава 27
ТЕНИ НА ЗАБРОШЕННОМ ЭТАЖЕ
Вход на четвертый этаж был не то чтобы закрыт, а просто завален всяким хламом вроде сломанного стола и стульев без ножек, старых, когда-то, вероятно, промокших, но давно высохших и загнувшихся по краям подшивок газеты, оторванных от стены панелей и прочего хозяйства бывшей молодежной редакции. На этаже было сумрачно, пусто и как-то даже страшновато, как всегда бывает в нежилом, заброшенном помещении.
Жора и Сева, шедшие первыми, перешагнули через кучу, загромоздившую вход на этаж и, оказавшись на лестничной площадке, стали ногами отгребать хлам в сторону, расчищая проход остальным.
— Пошли посмотрим, открыт кабинет редактора? — сказал Жора.
Они углубились в темное чрево этажа, по дороге натыкаясь на какие-то предметы, наступая на обломки стенда, когда-то украшавшего редакционный холл, и разбросанные всюду папки с развязанными тесемками и вывалившимися письмами читателей. Жора поднял с полу фотографию, присмотрелся, это была фотография со стенда, изображавшая редколлегию газеты «Молодой станичник» в 1923 году. Угол у нее был оторван, а на лицах отпечаталась подошва ботинка. Жора сунул фотографию в карман и ткнулся в дверь приемной. Она легко открылась, приемная была абсолютно пуста, только на полу стоял разбитый телефонный аппарат, он присел и снял трубку, трубка неожиданно отозвалась жалобным, протяжным гудком.
— Ты смотри, работает!
— Позвони кому-нибудь, — предложил Сева.
Жора набрал номер милиции — 02, было занято.
Дверь в кабинет редактора, напротив, оказалась заперта.
Они стали шарить по углам, не валяются ли где-нибудь ключи, но ключей не было. Подошли остальные, разом несколько человек навалились на дверь, ломать было не жалко, все равно здесь все переломано, дверь затрещала и поддалась. В кабинете было еще темнее от плотно задернутых штор, Люся Павлова стала их отдергивать, полетела пыль и открылись грязные, местами треснувшие окна. Кабинет тоже ‘ имел тот еще вид. На редакторском столе были навалены горы бумаг и газет, из открытого настежь сейфа вывалены прямо на пол красные папки, листы дипломов, какие-то документы с грифом «Секретно» и «Для служебного пользования».
Собрали и расставили вокруг большого стола более или менее уцелевшие стулья, а Люся концом шторы размазала по столу пыль, чтобы можно было поставить бутылку водки и несколько одноразовых пластмассовых стаканчиков. Свет в кабинете не горел, как выяснилось, потому, что были выкручены все лампочки. Жора спустился на третий этаж, в редакцию «Свободного Юга», зашел в туалет, свинтил там лампочку и в кармане принес ее наверх. Лампочку тут же вставили в настольную лампу, найденную на шкафу, она осветила только угол стола и бутылку, лица же собравшихся оставались в полутьме, и это придавало обстановке дополнительный драматизм. Некоторое время все просто смотрели друг на друга и молчали. Находиться в этих стенах, где прошли, можно сказать, лучшие годы их жизни и где все теперь являло собой унылое зрелище распада и запустения, было тяжело.
