Елена Полюшкина - Моя душа состоялась. Дневник Алены
Это так нетрудно, в сущности. Просто необходимо понять, что ты на этой хлипкой досочке-мосте всегда один, только один, никого больше нет и быть не может. Если ты уже на нее ступил, значит, выбрал себя. И на тебя могут показывать пальцем, разглядывать, обсуждать. Но пойти за тобой никто не сможет. Не то чтобы не захотят, не найдут пути, начала его. Он известен только тебе. Вернуться, конечно, можно. Но оборачиваться, оборачиваться-то зачем? Все позади тебе так хорошо известно. Можно вспомнить, взгрустнуть, поплакать даже. Можно обернуться во времени к себе – прошедшему. Но зачем оборачиваться на оставленные события и пейзажи. А впереди – чертова куча новых впечатлений. Они пугают тебя? – откажись. Но не оборачивайся. И вот, когда ты сам поймешь, что за тобой – никого, а впереди – ну, это еще неизвестно, верно? – но когда ты в полной мере осознаешь уникальность этой дорожки и уникальность этой бездны, ты одержишь первую победу над болезнью.
19.03. Жуткий сон приснился. 20 минут прошло, как проснулась, а сердце болит все еще. А началось там, во сне.
Небольшая комната, накрытый стол, там вся тусовка из спектакля: Алеша, Меньшиков, Феклистов, Бог-ва. Олег стал говорить мне что-то едкое, обидное, всякий раз, как видел, так и говорил. Другие за меня заступались, в чем-то убеждали Олега. Он скользнул равнодушным взглядом. Стал уходить. Я хотела выяснить, за что он так со мной. Он снова говорил что-то едкое, не останавливался, спускался вниз по лестнице. Я не могла пробить стену его цинизма. Его слова хлестали меня, я теряла силы, опустилась на холодный пол. Он прекрасно все видел и уходил, продолжая издеваться. Я легла, свернувшись колобочком, уже совершенно выключаясь. Только слабая искорка надежды, что все это не всерьез, он вернется сейчас. Последнее, что помню, его удаляющиеся шаги и мое понимание, что все это правда, и я хочу умереть. Потом провал в небытие. Я проснулась.
Прошиб озноб. Сердце болело. Было холодно, будто я только что лежала на холодном полу. Хуже сна трудно представить, теперь возникнет комплекс по отношению к Олегу, да и к ним всем.
На меня Олег М. произвел в тот единственный раз, когда я его видела в жизни, такое тяжелое впечатление, что возник этот сон. Самолюбие, конечно же. Я думала, что болею, болезнь – Нижинский. Но к этому прибавилось осложнение – Меньшиков. Это значит, что я снова влюбилась? Только отчасти, я влюбилась в образ, в его очаровательный снобизм. Я не знаю, как разрубить этот узел. Я чувствую, что уже на срыве, на пределе своих возможностей. И сердце болит по-настоящему.
Беда не приходит одна. Макс умер. Любимая моя зверушка. Почему все коты, которых я так люблю, умирают раньше срока. Больно как. Я себя ненавижу за то, что я еще живу, двигаюсь, мыслю. Вчера еще посмотрела фильм «Дом под звездным небом». Нагромождение фатального, бездонного просто сводит с ума. Я на грани. Где-то должен быть выход. Надо успеть. Иначе действительно – конец.
Такая пустыня, живет только оболочка. Я хочу так многого, а нет даже малости. Я отравлена театром и кино. Сама этого добивалась. Я не обвиняю никого – погибаю.
Нет, не погибаешь. Пусть все останется так, как есть, я помню, жди. Опять. Болезни не проходят сразу. Готовь материал. Готовь, чтобы не опозориться непрофессионализмом.
Брось все чужое. Получится. Мы специально проводим тебя через тяжести этих испытаний, чтоб ты сама поняла, как гадко быть ненастоящей, чтоб ты увидела ненормальность своего самочувствия. Это, если хочешь, противоядие.
А вот это уже сама. Мастер.
Позвонил Алеша. Спросил, почему я не осталась на спектакль, спросил, приду ли я сегодня.
Читала сегодня рецензию на «N». Хвалили. Что еще можно с ней делать? Но мне невозможно. Я погибаю. Я в себе чувствую предел. Еще держусь. Но не на долго меня осталось. Не представляю, что могу себя лишить жизни. Слишком ответственно. Не страшно, нет. Просто не во власти. Не разрешат, не отпустят. И все-таки умираю.
Чтобы быть честной – не умерла. На сегодня, по крайней мере, вышибла клин клином, сходила на «Нижинского». Игра была побледнее. Пока я вытянула себя за волосы, можно сказать, из болота. Но что дальше?
20.03. Вчера было не лекарство для выздоровления, а обезболивающее. Оно действует и сейчас.
Почему так рано проснулись во мне эти требования, ведь никто из наших не помышляет особенно-то об этих высотах. По крайней мере, не страдают из-за этого.
Не фиксирую большую часть своих состояний. Они меняются постоянно. Скорость проживания жизни у всех разная. Я как-то слишком стремительно живу.
Вчера говорила Г. о своих жутях. Он говорит, что ему неудобно кого-то выделять. А я не могу ждать. И зачем тогда так хвалит?
С. Данилов. «Художественная литература как исторический источник».
Был очень застенчив, глотал слова, обрывал фразы, постоянно то снимал, то надевал очки. Речь сбивчива и сумбурна. Разрозненные факты, оговорки, и такое ощущение, что он знает слишком много, чтобы наш язык был в силах вместить в себя. Ему не хватает слов для выражения всей огромности информации. После занятия я подошла к нему. Разговор зашел о Нижинском (т к. я совсем свихнулась на эту тему, продолжаю всем надоедать). Сказала, что видела 6 раз, все наши в один голос воскликнули: «Сколько?» 6 – равнодушно повторила я и спросила, как он отнесся к спектаклю. Ему понравилось и даже очень. Он считает, что это спектакль для подготовленной профессиональной публики. Продолжили разговор внизу, в вестибюле. Человек он увлекающийся, начав разговор про одно, может быстро перескочить на отвлеченную тему, вроде бы иллюстрируя свою мысль подходящим примером, но вот уже и забыл первоначальный предмет разговора, а о своем. Извинялся все, что заморочил нам головы. Я же извинилась, что отняла у него время. Навязываюсь с Нижинским. Он сказал, что необходимо знание как минимум двух языков: англ., франц., чтобы профессионально заниматься Нижинским, в частности, и балетом вообще. Насколько ему известно, сейчас никто не занимается только Нижинским. Если работают, то над более широкими балетными темами, например, русские сезоны. А Нижинским – он долго думал – все же нет. Дорога открыта. Зеленый свет. Чувствую некоторую вину перед Варенькой. Тема как бы ее. Но ничего уже не могу с собой поделать. Увлеклась всерьез этой трагической возвышенной личностью, болезненностью судьбы и ее загадкой.
21.03. Я поняла, почему меня тянет к Олегу. В нем чувствуется настолько явно талант, талант судьбы в первую очередь, которую он творит сам, и которая выбрала его. И эту согласованность я вижу и заворожена их особыми отношениями. Вот с Алешей по-другому. Как это ни грустно, но в нем этого нет. Он может, впрочем, сделать прекрасную судьбу, прославиться, он талантлив в своем деле, но чего-то не хватает. Того высокого единения не получится. Никогда. Тут бесполезно что-то предпринимать. Если понял это, прими, как должное, и не пытайся сопротивляться, а если не способен смириться, то тоже выход есть. Но есть ли в подобной дуэли смысл, достойный цели?
Меня гипнотизирует все в нем, от внешности до игры. Игры в жизнь, в улыбку, неповторимую, Меньшиковскую. Я проклинаю тот день, когда увидела в газете объявление о спектакле, проклинаю тот день, когда, попав на премьеру, заболела им, тот день, когда решилась делать с Алешей интервью, сидела у него в гримерке и мучилась от невозможности заговорить с этим снобом. Я проклинаю всю жизнь, в которой не было его, которая шла совсем не так, как я бы сейчас хотела. И я благодарна всему этому насмешливому и циничному миру за то, что все было именно так, а не иначе и я столько испытала разного (хоть от этого не легче).
Я поняла, где мое место. Но я понятия не имею, как до него добраться. Только в одном твердо уверена: чем больше суеты, скованности, нытья, тем дальше я от него. Но, опять же, самой выбраться из замкнутого круга не могу. Все жду, кто придет, ворвется, перевернет мою жизнь, возьмет за руку – и туда, к предначертанному. Последнее время так часто об этом говорю, что боюсь надоесть судьбе, которая наблюдает за мной постоянно. Только то отойдет подальше, то приблизится почти вплотную. Выжидает. Испытывает? Учит? Наказывает или награждает? Я не знаю, как оценивать свое состояние. С одной стороны, жизнь была бы неполной без таких встрясок, вспышек и угасаний, с другой, понимая все это умом, все же нахожусь иногда на пределе душевных и духовных сил. И все кажется серьезней, чем очередная проверка на прочность. Жизнь-то проходит. А театральность жесточайшей отравой томит меня. Игра – в крови. Игра – в сердце. Во всех проявлениях. Это дурная богемность. Но я же всегда искренна. Всегда. Во всем.
Олег притягивает гениальной беспечностью судьбы. Мы в чем-то близки. Я чувствую природу свою, которая того же свойства, что и его, но ни в чем пока не нахожу поддержки. И, следовательно, сомневаюсь. Если бы не было намеков на эту высоту, насколько было бы легче. И только случай поставит все точки над i.
