Елена Полюшкина - Моя душа состоялась. Дневник Алены
Алеша отказался меня познакомить с Олегом. У Олега замашки «звезды», даже не замашки, а отработанный жизнью и судьбой стиль поведения. Благороден, прост, обаятелен и, господи, до чего великолепен, красив. Но я никогда не буду уподобляться тупым фанаткам. Я слишком себя уважаю, при всем самоуничижении.
Алеша неплохо ко мне отнесся. Он очень милый. С ним легко. Но к стыду своему, в интервью (прослушав запись) обнаружила, что говорила больше, чем он. Но мне так нужно «выплеснуться». И вот такое общение на уровне, хоть изредка. И что же – это вспышка света в моей жизни и снова пустота? Но я не хочу! Мастер говорит: будь проще. Я знаю, не могу не верить ему. Но дурное сердце так трудно утихомирить.
Нет, я говорил о полной реализации твоих стремлений. И я повторяю это. Успокойся. Будь собой. Когда придет настоящая уверенность, сбудется все. Поверь мне.
Он пропустил тебя. Саша глубже. Про Алешу ничего не скажу. Успокойся. Я тебе верю. Я тебя чувствую. Это ты сама. Мастер.
Вроде действительно ему понравилось. Чего же мне нужно-то еще? Не понимаю. Когда начинают хвалить, мне сначала очень приятно, а потом невыносимо горько, потому что не печатаюсь. Для себя и ближайшего окружения – уже мало. Раньше и не задумывалась особенно о признании. Но чем больше живу в Москве, тем сильнее эта отрава.
С Алешей общаться было легко. Может, потому, что я все же решилась дать работу, и он согласился с ней. Она ему понравилась.
Меня сводит с ума этот спектакль, эти люди. Я влюбилась в них за это дело, за их талант.
Алеша из тех людей, у которых творчество подчинено интуиции. Я, надеюсь, принадлежу к их числу, и мне легче его понять. Пишешь, в полной мере не осознавая, что выходит, не можешь объяснить всего логическими построениями и схемами, просто творишь, а когда готов результат, сам удивляешься глубине и красоте образа. Когда пишешь, всего этого нет, сознательно столько не вкладываешь. А очнешься, начнешь читать – и потрясаешься. И такое же впечатление это производит на других, но т. к. ты чувствуешь некоторую неловкость, ведь, когда работалось, и в мыслях не было о многих возникших смыслах, не перестаешь сомневаться в себе и своем труде.
Мне кажется, когда он писал, это часто было интуитивно. Вроде недопонимает. А получается, что понял так много, что содержание распирают смыслы, и их столько, что даже пугаешься. Не задумываясь, возможно, о них, он чувствовал их, и это вошло в пьесу. Настрой, душа его картин и стихов. Хотелось бы почитать.
Вообще, хотелось бы как можно чаще общаться с такими людьми. Нет, только с такими и хотелось бы общаться. И нужно. Но когда же сбудется все это?
Все, что здесь было и не было – мимо. И переживать это одной невыносимо трудно. Трудно и страшно. В сердце боль невыносимая. Сегодня, видимо, я последний раз на критике. Г. – все то же. Две недели прошло, как он мне обещал позвонить. Устала. Он (да и все, с кем сталкиваюсь последнее время) усиленно сопротивляются моему приходу, не пускают. Круг замкнут. «Чтоб за предел выскочить – вот моя цель…». Но куда именно меня «выскочит»? Куда? В свободу безумия или свободу творчества?
Г. рекомендует прибегать к описаниям спектакля. Больше визуальности. Еще мы мало, якобы, обращаем внимания на драматургию.
Я могу возразить и на то, и на другое утверждение. У меня вообще на все есть свое мнение. Но это никому не интересно. Г. меня измучил неопределенностью. Се-
годня веселый удивительно! Про все свои обещания, видимо, забыл. Откроет меня не он. Это уже ясно. Если справлюсь и с этой вспышкой отчаяния, посмотрим.
Я думаю, все же, несмотря на множественность проблем, что-то должно получиться с «Сангвисом».
Отвратительное отношение с некоторыми на отделении. См., Д. и В. Друг друга в душе не выносим. Это прорывается порой. Но не хочу, чтобы они способны были испортить мне настроение.
Универ – тоска.
18.03. Нижинский. Перевоплощение в миф и творение его.
Он перевоплощается в миф, но и творит этот миф своей игрой. Он живет движением беспредельности. Зависает в воздухе в пленительном прыжке, и сон овладевает им. Это сон? Явь? Балансирование над пропастью разума? Это смертельная опасность игры, двойственность, развоплощение на жесты, взгляды, ноты. И это жизнь, которую светлое безумие игры выносит на театральные подмостки мира, которой рукоплещут и которой пугаются.
N – вечный юноша, вечная весна. Так и в творчестве. Играет порыв, грезу, видение и никогда – событие действительное, во всей полноте материальной плотской жизни.
Творец, а не исполнитель, потому что улавливает душу образа в движении, в стремительном вихре секунд. Он все время разный. Клоунские гримасы, остроумие, гнев, тревога. Я не знаю, о ком я сейчас пишу, о том Нижинском, которого играет Олег или о той реальной фигуре, существовавшей десятки лет назад, истинность которой так ярко передает Вадим Моисеевич в своей книге. Я так же, как Незнакомец, отравлена этой загадочной томительной судьбой, ощущением его гения. Это взрывается во мне, переворачивает, держит в плену его души, больной и бездонной.
Спектакль, назвав имя, сам стал им. Я болею легендой его души. А не жившего когда-то человека. С другой стороны, мне кажется, он так жизненно передал легенду о мираже, что миражей не стало. А одно огромное пространство страсти и тоски о несуществующем, жизни и смерти, жизни во сне, заполнило небосклон, переполнило меня. Я больна этой живой жизнью, она не оставляет меня, не отпускает, занимая мысли и сердце. Она так непосредственна, легкомысленна и красива, что я забываю обо всем, любуясь ею. Одно ее присутствие делает меня другой. Я хочу раствориться в ней, и я не умею этого. Притяжение – отталкивание. Я уже попала в силовое поле его судьбы, но быть послушным спутником, круг за кругом, день за днем, всегда рядом, но никогда – вместе, не могу. Природа сопротивляется. Природа, которая создала меня равной ему. И которая боится быть собой, прикрываясь маской боли.
Спектакль – память о боли. Первородной. Как в картинах Гойи. Отталкивающей. Плагиат стихов и снов. Вдохновляющей. Рушащееся на глазах божество радуги. Несуществующей. Самой живой и страшной, потому что к ней не обратишься и не уничтожишь ее. Она диктует правила игры, в написанной ею же пьесе. Что мучает? Незнание. Небытие. Нежизнь. Память о чем-то до. В спектакле не существует границ между этим до и сейчас. Он открыт всем далям и призракам. Иллюзия пустоты. Но нет, это иное понимание. Свобода полета. Мир раскрыт навстречу каждому. Мир спектакля светел и легок. Невещественен. Поэтому я и не могу писать о материальном в нем. Как выглядят актеры? Да распрекрасно. Только никакой внешности, лишь представление о ней, загадка промелькнувшей звезды. Я просто не знаю, как они выглядят. Потому что я вижу иной их облик, не материальный. Они про это. А не про нас и себя. Каждый поймет свое. Описывать зафикси-рованность поз и лиц я не имею права. Мир плавен. Спектакль прощается каждое мгновение, и каждое мгновение смотрит в глаза и ждет ответа. Он всегда со мной.
И он томит меня разлукой. Чтобы успокоиться и зажить снова, нужно стать им. А это невозможно. Он – имя. Я тоже. Не совпадаем, совпадая в мечтах. Так близко, что дальше некуда. Не существуем самостоятельно, отдаляет единство самочувствия. Как тело и душа – вместе, но это мнимо. Разные до бесконечности, потому что отказаться от своего не можем, а жизнь томит любовью навсегда. И болеет и им, и мной. «Высокая болезнь». Имя возможной встречи я пока не знаю. Догадываюсь. Оно прекрасно.
Жажда болезни. Желание болезни. И бегство от нее в свободу жизненных проявлений. У кого на что хватит сил. В свободу жизни желаемой или выдуманной. Это опасная игра. Это игра всерьез. И само название ИГРА двусмысленно. Ты вступаешь в партию с волей и диктуешь условия своих возможностей. В балансировании над бездной тишины всех порывов и начинаний ты проходишь год за годом. Соблазн отступиться так велик, шансы на победу так ничтожны. «Протри глаза, – шепчет здравый смысл, – куда тебя занесло твое честолюбие, давай руку, ты узнаешь радость молчания». Мнимые любезности, преувеличенные улыбки милых тебе когда-то уже позади. Ты борешься с ней. Болезнь высоты пришла на смену сомнениям. И надо успеть с ней заключить новую сделку. Теперь каждый твой шаг останется в биографии событием, независимо от того, вкладываешь ты в него понятие высшего порядка или все получается само собой. Он состоялся. Он остался. И ты тоже. Через какое-то время ты даже можешь устать от обреченности всегда и везде сознавать себя ценностью. Но это пройдет. Как и многое другое. Сначала нужно лишь заслужить право не оборачиваться. И быть первой. И быть повелителем своей бездны.
Это так нетрудно, в сущности. Просто необходимо понять, что ты на этой хлипкой досочке-мосте всегда один, только один, никого больше нет и быть не может. Если ты уже на нее ступил, значит, выбрал себя. И на тебя могут показывать пальцем, разглядывать, обсуждать. Но пойти за тобой никто не сможет. Не то чтобы не захотят, не найдут пути, начала его. Он известен только тебе. Вернуться, конечно, можно. Но оборачиваться, оборачиваться-то зачем? Все позади тебе так хорошо известно. Можно вспомнить, взгрустнуть, поплакать даже. Можно обернуться во времени к себе – прошедшему. Но зачем оборачиваться на оставленные события и пейзажи. А впереди – чертова куча новых впечатлений. Они пугают тебя? – откажись. Но не оборачивайся. И вот, когда ты сам поймешь, что за тобой – никого, а впереди – ну, это еще неизвестно, верно? – но когда ты в полной мере осознаешь уникальность этой дорожки и уникальность этой бездны, ты одержишь первую победу над болезнью.
