Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Самую, пожалуй, интересную позицию в отношении России занимал президент Вильсон. Он с большей симпатией, чем его европейские партнеры, относился к переменам в России. Узнав об Октябрьском перевороте, Вильсон был уверен, что большевики «могли бы найти свое место в мировом балансе сил как его союзники против высокомерных и реакционных сил, преобладавших в европейских правительствах, чьи узкокорыстные военные цели были так ему чужды» 97. Вильсон даже добавил в свои «Четырнадцать пунктов» слова, призывавшие дать России право самой выбирать свою политическую систему. Вильсон обрадовался, когда получил на Рождество 1918 года письмо от М.М. Литвинова, находившегося в тот момент в Стокгольме. В преддверии открытия мирной конференции Литвинов написал президенту, что имеет полномочия от Советского правительства вступить в переговоры «о мирном разрешении всех вопросов, составляющих причину враждебных действий против России». Длинное письмо, написанное нормальным человеческим языком, сильно отличалось от ставших уже привычными трескучих пропагандистских нот и прокламаций большевиков. «Провозглашенные Вами принципы, — писал Литвинов, — как возможная база для разрешения европейских вопросов, Ваши открытые заявления об усилии и намерении добиться урегулирования, соответствующего требованиям правосудия и гуманности, побуждают меня послать Вам настоящие соображения». Литвинов говорил, что у Союзников существуют две возможности — продолжить интервенцию и блокаду Советской России, что неминуемо приведет к многочисленным жертвам, или мирно договориться по всем вопросам и «помочь России вновь получить доступ к ее источникам снабжения и дать ей технические советы, как наиболее эффективно эксплуатировать ее естественные богатства на благо всех стран, остро нуждающихся в продуктах питания и в сырье». В заключение советский дипломат объяснял президенту, что «диктатура трудящихся и производителей не является самоцелью, но средством для построения новой социальной системы, при которой всем гражданам, независимо от класса, к которому они раньше принадлежали, будут предоставлены возможность полезно трудиться и равные права». Литвинов просил выслушать его и попытаться понять 98.
Письмо Литвинова произвело самое благоприятное впечатление на убежденного либерала и идеалиста Вильсона. В минуты откровения он и сам любил порассуждать о том, что «некоторые доктрины (большевиков) появились исключительно из-за гнета капиталистов, которые нигде не обращают внимания на права рабочих» 99. Иногда ему вторил британский премьер. «Все народные революции против вековых тираний, обрекавших рабочих на беспросветную нищету, грязь и невежество, — писал Ллойд Джордж, — начинались с эксцессов и нелепостей; постепенно, однако, вырабатывался новый, лучший и высший порядок, создаваемый гением самого народа, прошедшего через такие испытания» 100. Однако подобную точку зрения не разделяли консерваторы, которых в коалиционном правительстве Ллойд Джорджа было большинство. «Проблема нашего премьер-министра, -жаловался один из них, лорд Керзон, другому — Артуру Бальфуру, — заключается в том, что он сам немножко является большевиком. Создается впечатление, что он считает Троцкого единственной выдающейся фигурой на мировой арене» 101. Письмо Литвинова, которое Вильсон показал британскому премьеру, понравилось последнему, но не учитывать настроений, преобладавших в его собственном правительстве, Ллойд Джордж, конечно же, не мог.
Литвинов не случайно появился в декабре 1918 года в Стокгольме и обратился с письмом к Вильсону. К этому времени Советская Россия оказалась фактически полностью отрезанной от остального мира. 6 июля левые эсеры в ходе поднятого ими мятежа убили в Москве посла Германии графа Мирбаха. Большевикам удалось замять это происшествие, и в конце месяца в Москву прибыл новый германский посол Карл Гель-ферих, но через неделю он был отозван в Спа. Вскоре и само посольство Германии перебралось из Москвы в Псков, под защиту германской армии. В Москве остался один генеральный консул Гаушильд. Когда военное поражение на Западе стало для Германии очевидным, в Берлине приняли решение вместо использования России в собственных нуждах порвать отношения с ней 102. Не имея больше сил, чтобы эффективно контролировать Россию, немцы решили показать Западу свою необходимость в предотвращении расползания революции и обезопасить хотя бы самих себя от проникновения большевизма, чему активно способствовал А. А. Иоффе. Едва появившись в Германии, первый официально признанный советский посол (по-большевистски — полпред) Иоффе моментально превратил берлинское посольство в штаб подготовки германской революции. В его деятельности «гораздо большее значение и важность имела работа как революционера, а не как посла» 103. Впоследствии Иоффе с готовностью признавал, что «в подготовке германской революции российское посольство все время работало в тесном контакте с немецкими социалистами» 104. Иоффе пользовался всеми преимуществами своего дипломатического статуса — личным иммунитетом, экстерриториальностью посольства, неприкосновенностью дипломатического багажа, в котором в Германию в огромном количестве завозились оружие и подрывная литература. В посольстве России германские большевики — спартаковцы проходили полноценный инструктаж по подготовке восстания. Немецким коммунистам в российском посольстве передавались огромные суммы «на нужды германской революции». Такого просто никогда еще не было в германской дипломатической практике, и немцы откровенно растерялись. Все это продолжалось вплоть до начала ноября, когда немцы, не придумав ничего лучшего, совершили провокацию с дипломатическим багажом советского посольства и, «обнаружив» в нем ими же подброшенную подрывную революционную литературу, предписали полпреду Иоффе покинуть Германию в двадцать четыре часа. Официальные отношения с Германией оказались прерванными.
Что касается послов Союзников, то до июля 1918 года они пребывали в Вологде, где с марта спасались от возможного нового наступления немцев и заодно плели интриги против большевиков. Чичерин долго уговаривал старшину дипломатического корпуса американца Френсиса привезти дипломатов в Москву, то обещая им повышенный комфорт в столице, то пугая угрозой их безопасности в провинциальной Вологде. Послы предпочли оказаться перепуганными и в июле перебрались еще дальше, в Архангельск, под крыло английских экспедиционных сил, а затем и вовсе вернулись в Европу. Чичерин обиделся. Вдогонку отъезжавшим дипломатам, чтобы хоть как-то поддержать авторитет большевиков, он объявил о выдворении уехавшего французского посла Нуланса из России 105. В России остались лишь неофициальные представители Союзников — англичанин Локкарт, француз Садуль и американец Роббинс. Но и они скоро покинули Россию. Очередной кризис, приведший к отъезду практически всех дипломатов, возник сразу же вслед за покушением на Ленина и убийством Урицкого, совершенных в один день — 30 августа. Большевики объявили Локкарта причастным к заговору и 3 сентября арестовали его. Чуть ранее, 31 августа, революционная толпа в Петрограде, руководимая местными чекистами, ворвалась в здание британского посольства, превращенного, по утверждению Чичерина, в «конспиративную квартиру заговорщиков» 106, и застрелила оказавшего им сопротивление военно-морского атташе Френсиса Кроми. В ответ на арест Локкарта британцы задержали в Лондоне Литвинова и впоследствии обменяли его на своего дипломата. Результатом всех этих непродуманных действий стал массовый исход еще остававшихся в большевистской России западных дипломатов. В свою очередь, после высылки Литвинова и чуть позже Иоффе и Воровского у большевиков практически не осталось представителей в Западной Европе. Они оказались отрезанными от внешнего мира. Спровоцировав в отсутствие тяжелораненого Ленина посольский кризис, большевики через некоторое время сообразили, что загнали сами себя в дипломатическую изоляцию, и стали искать из нее выход. Так родилась идея отправить Литвинова в Стокгольм, чтобы он оттуда обратился с письмом к Вильсону. Кроме него, апеллировать большевикам было не к кому. Англия, Франция и Германия по понятным причинам отпадали.
