Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
В принципе сама идея организации подобной встречи была изначально обречена на провал, и лишь такой идеалист, как Вильсон, мог надеяться, что из нее что-нибудь получится. Красная армия вступала в полосу неудач, и трудно было представить, что Белые армии согласятся даже на временное перемирие, как того требовали США и Англия. Деятели Белого движения совсем не горели желанием договариваться с Советами. Выражая общее среди эмигрантов настроение, проживавший в Париже бывший царский министр иностранных дел Сазонов, который представлял во Франции правительства Колчака и Деникина, заявил в интервью французской газете, что само приглашение на подобную конференцию воспринимается им как оскорбление 115. Перед российским посольством в Париже прошел массовый митинг протеста, на который собралась почти вся русская колония. За редким исключением противники большевиков не хотели встречаться с ними за столом переговоров. Разговоры вокруг организации «русской конференции» интересны скорее тем, насколько западные Союзники и большевики плохо понимали друг друга.
Исторической концепцией большевиков была мировая революция. В том, что она неизбежно должна произойти, и начаться, прежде всего в развитых индустриальных странах, пытался доказать еще К. Маркс, бывший пророком всех коммунистических течений. Успех коммунистического переворота в отсталой России рассматривался большевиками как приятное историческое недоразумение. Главные события, по их мнению, должны были скоро развернуться в других странах. Основные надежды возлагались на Германию, но и Западные демократии не сбрасывались большевиками со счетов. Поэтому главной задачей Советского государства с самого начала было приближение революций в других воевавших странах. Большевики никогда не скрывали этого, открыто призывая к мировой революции, которая виделась им как череда революций национальных. Говорить о мире с людьми, проповедовавшими агрессивную идеологию, было, конечно, утопией. Правда, революции в других странах запаздывали. Да и Ленин, вкусив власти, больше не собирался жертвовать ею ради той же германской революции. Для него не менее важной задачей стало удержание собственной власти в России. Надеяться на замирение большевиков с их классовыми противниками внутри страны было еще большей утопией.
Интуитивно невозможность договариваться с носителями агрессивной идеологии ощущали все западные лидеры, но в потрясенных мировой войной до основания демократических обществах большевизм обладал определенной привлекательностью не только у представителей рабочего класса, но и среди некоторых видных деятелей науки и культуры. «В Соединенных Штатах, — говорил Вильсон, — есть люди чудеснейшего характера, если не самого лучшего ума, которые сочувствуют большевизму, так как им кажется, что он устанавливает строй, предоставляющий такие условия развития личности, каких они хотели добиться» 116. Игнорировать их мнение, которое в чем-то перекликалось с его собственным, Вильсон не собирался. К тому же большевики научились ловко использовать мирную фразеологию, маскируя ей свою агрессивную сущность. В силу всего этого Вильсон полагал, что призыв Союзников «помочь русскому народу восстановить порядок» и сделать это «так же великодушно, обдуманно и бескорыстно, как они помогали всякому другому другу и союзнику», обязательно найдет положительный отклик. Особенно после обещания о том, что совещание в Принкипо «признает революцию без оговорок и ни в каких случаях и обстоятельствах не будет делать попыток к контрреволюции» 117.
Но Ленина и Троцкого невозможно было провести. У большевиков было устоявшееся и непоколебимое суждение о том, что представляет собой политика империалистических держав. Советский взгляд на мир основывался на концепции непримиримой борьбы между империалистическими государствами. Эта теория была однажды популярно изложена Лениным в работе «Империализм как высшая стадия капитализма». С тех пор она стала такой же незыблемой и пророческой для большевиков, как и предсказания Маркса. При империализме, писал Ленин, «особенно обостряется также национальный гнет и стремление к аннексиям, то есть к нарушениям национальной независимости (ибо аннексия есть не что иное, как нарушение самоопределения наций)» 118. Вслед за своим вождем большевики были уверены, что западным империалистам нет дела до русского народа. Их заботят лишь территориальные приобретения, богатые ресурсы и прочие материальные выгоды. Вильсон и Ллойд Джордж не читали работ Ленина и были не в курсе того, что их мирные инициативы «являются неизбежно лишь “передышками” между войнами», что «мирные союзы подготовляют войны и в свою очередь вырастают из войн» 119, которые всегда ведутся за передел рынков и приводят к аннексиям.
Однако и Ленин был лишь поверхностно знаком со взглядами того же Вильсона или Ллойд Джорджа и представлял их себе такими же лживыми и захватническими, какими были, по его мнению, взгляды всех «империалистов». Только этим можно объяснить чрезвычайно странный вопрос, содержавшийся в письме Чичерина советскому дипломатическому агенту в Стокгольме. Нарком просил В. В. Воровского уточнить, не преследуют ли державы Антанты «аннексионистские цели в отношении Архангельска, Сибири, Баку, Ашхабада, Ростова-на-Дону» 120. Большевики не могли представить себе, что «империалисты» желают мира, не вынашивая при этом захватнических планов. Чичерин, естественно, не получил никаких подтверждений «аннексионистским замыслам» западных держав ни от Воровского, ни от французских журналистов, которым он также адресовал свой запрос. Однако это не помешало Чичерину в ответе НКИД на приглашение заявить, что «Русское Советское Правительство не имеет в виду во что бы то ни стало исключить из этих переговоров рассмотрение вопроса о каких-либо аннексиях державами Согласия русских территорий» 121. Территорий было не жалко — мировая революция должна была создать новую карту мира.
Большевики соглашались на многие уступки — погашение части долгов царского и Временного правительств, предоставление западным компаниям экономических концессий, допуск к энергетическим ресурсам страны. При этом Чичерин подчеркивал, что войска Союзников, участвующие в интервенции, «являются единственным действительным противником Русского Советского Правительства» 122 и «положение Советской Республики не может не отразиться на размерах предполагаемых уступок» 123, то есть фактически предлагал купить безопасность советской власти за национальные богатства России. Именно так ответ Чичерина был воспринят Вильсоном и Ллойд Джорджем. «От них ожидали не такого ответа, — заметил Вильсон, ознакомившись с посланием. — Этот можно расценить как оскорбительный». Чуть позже он объяснял в Америке активистам демократической партии: «Большевики приняли приглашение, но сделали это намеренно оскорбительно... (Их уступки) означали: “Мы имеем дело с лживыми правительствами, единственный интерес которых состоит в заключении сделки, и если такова цена за европейское признание и сотрудничество, мы готовы заплатить ее”» 124. Так же, как Вильсон, реагировал и британский премьер. «Нам не нужны их деньги, концессии или территории», — обиделся Ллойд Джордж 125. Клемансо, со своей стороны, видел в уступках большевиков ловушку, заманив Союзников в которую, Советы могли бы утверждать, что капиталисты отвергли «великие принципы справедливости», но банально купились на деньги 126. Французский премьер был близок к истине. О подобных, рассчитанных на широкий общественный резонанс ловушках для немцев рассуждал еще Троцкий во время переговоров в Брест-Литовске. Но интересно другое.
Коммунисты были искренне убеждены, что Союзники ищут в России лишь материальные выгоды. «Антанта направила сейчас свое внимание в нашу сторону, она хочет расплатиться из нашего кармана по предъявляемым к ней счетам», — объяснял Ленин своим слушателям на заседании Петросовета 12 марта 1919 года 127.
