Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

События в России стали стремительно выходить из-под контроля Союзников по Антанте вскоре после Октябрьского переворота 1917 года и захвата власти в Петрограде большевиками. С империей Романовых все было понятно. Ее связывали с союзниками различные договоры и взаимные обязательства. Царская Россия считалась надежным партнером. Европейцы хоть и недолюбливали самодержавие, но давно привыкли к нему и научились иметь с ним дело. Отречение царя и образование в России республики было восторженно встречено в либеральных кругах Европы и Америки, хотя положение на Восточном фронте сразу стало вызывать опасения. Некоторые историки посчитали даже, что при Временном правительстве Союзники перестали рассматривать Россию как великую державу ³. Возможно, в этом есть преувеличение, но новая власть оказалась неспособной взять армию под свой контроль. Революционная агитация в войсках привела к ослаблению русской армии и утрате многими ее частями боевого духа и элементарной дисциплины. Однако Временное правительство, по крайней мере, подтвердило все обязательства предыдущей власти. Главной задачей союзников по Антанте в эти месяцы стало сохранение участия России в войне. Пусть неполноценного, не слишком боеспособного, но участия. Восточный фронт должен был просто существовать, чтобы удерживать значительную часть германской и австро-венгерской армий.

Новые российские политики были мало известны на Западе. В Лондоне и Париже и до Февральской революции не всегда представляли, что происходит в России. Теперь же, после падения самодержавия, растерянность в европейских столицах усилилась. Западные политики, приезжавшие в Петроград для того, чтобы составить личное впечатление о происходившем, попадали под обаяние русской революции и часто, как например, французский министр вооружений Альбер Тома, окончательно теряли ориентиры. В этом не было ничего удивительного. Даже многоопытные послы держав Антанты, Бьюкенен и Палеолог, проработавшие в России не один год, по-разному оценивали ситуацию и делали ставки на разные силы. Палеолог поддерживал нового российского министра иностранных дел, кадета П.Н. Милюкова, тогда как Бьюкенен предпочитал работать с очень популярным в те дни социалистом и политическим демагогом А. Ф. Керенским, министром юстиции в первом составе Временного правительства, а также с лидерами Петроградского совета. Ход дальнейших событий показал ошибочность позиции английского посла. Вообще Бьюкенену часто и совершенно безосновательно приписывают магическое влияние на ход событий российской истории, представляя его чуть ли не «главным скрытым двигателем русской революции, который привел ее в движение» ⁴. Судя по тому, как часто и подробно оправдывался сам Бьюкенен, такая «версия» нравилась прежде всего ему самому. Человеку серому и нерешительному, ему, должно быть, льстило такое возвеличивание его более чем скромных способностей.

Впрочем, западных дипломатов можно было понять. Вместо искушенных царских чиновников им приходилось теперь общаться преимущественно с разношерстной публикой из распущенной Государственной думы. Политические самоназначенцы, привыкшие к безответственным витийствованиям с трибуны Таврического дворца, плохо представляли себе, как управлять свалившимся на них огромным государством, которое к тому же вело не на жизнь, а на смерть нескончаемую и всем надоевшую войну. Даже Милюков, считавший себя в правительстве «единственным министром, которому не пришлось учиться на лету и который сел на свое кресло в министерском кабинете на Дворцовой площади как полный хозяин своего дела» ⁵, был очень далек от привычного образа министра. Он по нескольку раз в день посещал заседания правительства, где участвовал в политических баталиях отнюдь не только на темы внешней политики, ежедневно заезжал в редакцию близкой ему «Речи», чтобы «сговориться о проведении нашей точки зрения». То есть фактически совмещал роли руководителя дипломатической службы и действующего политика, что было немыслимо для царских министров. Времени руководить российской дипломатией у него попросту не было, и посольство в Лондоне, например, не получило от Милюкова ни одного письма ⁶.

Послы союзных держав ежедневно обивали пороги российского министерства, рассчитывая узнать последние новости и услышать обнадеживающие заявления. Они их слышали, но исходили эти заявления от человека, никак не контролировавшего ситуацию. Сменивший Милюкова тридцатиоднолетний М. И. Терещенко, крупный наследственный промышленник, землевладелец и меценат, еще меньше подходил для занимаемой им должности. Будучи человеком образованным и широких либеральных взглядов, Терещенко слабо разбирался в хитросплетениях внешней политики и быстро попал под влияние собственного аппарата и послов Антанты. Терещенко поддерживал «войну до победного конца», но, в отличие от своего предшественника, предпочитал добавлять к этой формулировке ставшую популярной после циммервальдской конференции социалистов 1915 года фразу о «мире без аннексий и контрибуций». Запутавшемуся российскому обывателю становилось совсем непонятно, за что же тогда воевать?

Положение усугублялось проблемами, возникавшими у русской дипломатической службы за рубежом. Все началось еще в 1916 году, когда распалась успешно работавшая многие годы связка министра Сазонова с послами в Лондоне и Париже — А. К. Бенкендорфом и А. П. Извольским. В июле Николай II отправил в отставку Сазонова, назначив вместо него протеже императрицы Б. В. Штюрмера, который уже был к тому времени главой правительства. Недолгое руководство Штюрмера, почему-то считавшего Министерство иностранных дел «легким», Сазонов называл «анекдотическим» ⁷. Штюрмер действительно ничего не понимал в дипломатии, да к тому же считался германофилом. Это, конечно, не могло не сказаться на отношении к нему как Союзников, так и ведущих российских послов. Бьюкенен и Палеолог решили даже, что неожиданное появление Штюрмера на Певческом мосту «есть неизбежная прелюдия к выходу России из войны» ⁸. Российский посланник в Швеции А. В. Неклюдов назвал назначение Штюрмера «ударом, пришедшимся по самому союзу (Антанте. — И. Т)» ⁹. «Это — безумие», — так кратко прокомментировал выбор царя Бенкендорф ¹⁰. Посол даже жаловался П.Н. Милюкову, посетившему его в августе 1916 года, что после назначения Штюрмера министром англичане перестали доверять Бенкендорфу секретную информацию из-за боязни ее утечки противнику ¹¹.

Напряжение военного времени и отсутствие успехов на фронтах сказались и на самом Александре Константиновиче. В конце года Бенкендорф умудрился поссориться со своим старым товарищем, французским послом в Лондоне Полем Камбоном, безосновательно обвинив последнего в том, что именно Франция хотела войны ¹². Спустя несколько недель после этого Бенкендорф подхватил «испанку» и через пять дней, 29 декабря 1916 года умер. В Лондоне по поводу кончины многолетнего российского посла горевали гораздо больше, чем в Петрограде. В знак признания его заслуг англичане даже похоронили Бенкендорфа в крипте Вестминстерского собора. Мало кто из иностранцев удостаивался такой чести. Российское посольство в Лондоне временно принял советник К.Д. Набоков, переведенный в английскую столицу в 1915 году из Калькутты, где он служил генеральным консулом. В январе 1917 года Николай II назначил новым послом в Англии С. Д. Сазонова, и многие ожидали, что тот восстановит пошатнувшееся доверие в российско-английских отношениях, но бывший министр так и не успел вручить верительные грамоты королю Георгу V ни до Февральской революции, ни в мае, когда Временное правительство предприняло еще одну попытку отправить его в Лондон, и назначение не состоялось. Все тяготы и волнения смутного революционного лихолетья в полной мере достались Набокову, приходившемуся, кстати, дядей знаменитому русскому писателю.

В свою очередь, российский посол во Франции Извольский в августе 1916 года окончательно разругался со своим английским коллегой Френсисом Берти. Их отношения не сложились с первого знакомства в 1906 году, когда только что назначенный министром иностранных дел России Извольский посетил английское посольство в Париже, и продолжали ухудшаться все последующие годы. Теперь они дошли до крайности — два посла союзных держав перестали лично общаться, и все контакты между посольствами осуществлялись на уровне советников. В обстановке тотальной шпиономании, которая сложилась во Франции, местные газеты пробовали в конце 1916 года инспирировать кампанию против Извольского, обвиняя его в сочувствии Германии, что было, конечно, полной глупостью. В конце концов Извольскому все это надоело. После Февральской революции он фактически самоустранился от работы в посольстве и ждал замены. Сам он не подавал в отставку, главным образом по финансовым соображениям. В мае 1917 года Извольский был отправлен в отставку, и посольство принял советник М.М. Севастопуло, который и так руководил его деятельностью несколько последних месяцев. Каким бы опытным дипломатом ни был Севастопуло, отсутствие в Париже (как и в Лондоне) российского посла сильно понижало уровень дипломатического общения, часто сводя его к простым формальностям. Что же касается Извольского, то летом он перебрался в Биарриц, где замкнуто проживал с женой и дочерью. Извольский был талантливым и крайне амбициозным человеком. Унижение, испытанное им во время боснийского кризиса в 1909 году, надломило его и сделало заклятым врагом Германии и Австро-Венгрии. У Извольского практически не было друзей. В отставке он жил обособленно, изредка общаясь лишь с поселившимся неподалеку отставным послом в Испании И. А. Кудашевым, который приходился Извольскому свояком. Встретив как-то в Биаррице российского поверенного в Испании Ю. Я. Соловьева, Извольский мрачно заявил ему, что «все там будем» ¹³. Через два года его не стало. На похоронах Извольского выяснилось, что в конце жизни он стал лютеранином ¹⁴.