Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое
И вот мы уже можем говорить о книгах, которые захватывают читателей, которые не оставляют равнодушными даже и тех, кто не согласен с отдельными авторскими решениями. А это, согласитесь, явление не столь уж обыденно-привычное: далеко не каждый день рождаются книги такого рода даже и в традиционных, исторически сложившихся жанрах, в которых трудится сегодня немало талантливейших писателей.
Критика отдельных книг «ЖЗЛ» – я говорю сейчас о принципиальной, заинтересованной критике, которая прозвучала, например, в докладе первого секретаря правления Московской писательской организации Ф. Кузнецова на собрании писателей-коммунистов столицы – такая критика, безусловно, поможет и редакции, и авторам осознать и преодолеть издержки и просчеты, видимо, неизбежные в любом новом деле. Конечно, могут сказать, что серия «ЖЗЛ» скоро будет отмечать 50-летие своего существования, а мы все еще ведем речь о каком-то новом деле. Но, во-первых, для становления жанра пятьдесят лет – срок исторически небольшой; во-вторых, большинство книг серии «ЖЗЛ» и до сих пор пишется в традициях устоявшихся жанров научно-популярной литературы, так что то новое дело, о котором я говорю, и сегодня отнюдь не является принадлежностью всех «жэзээловских» книг, что – в свою очередь – не значит, будто мы собираемся вытеснить из «ЖЗЛ» традиционные жанры.
И наконец, говоря о книгах «ЖЗЛ», мы не должны забывать, что речь идет не только о поиске новых форм, но и вместе с тем об их идейно-нравственной направленности, об их принципиальной ориентированности на воспитание сознания молодого поколения – преимущественно на положительных примерах, на творческом восприятии прежде всего традиций созидания, позитивного опыта мирового и отечественного культурно-исторического наследия, «под углом зрения, – как точно сказал Ф. Кузнецов, – тех позитивных, созидательных задач, которые решает наше время и наше общество», задач, которые ставит перед нами наша партия. Совершенно прав критик, указывающий на то, что одна из важнейших задач современного исследователя – открывать в классике «не только социально-критическое, но и позитивное, духовное, общечеловеческое содержание. Но ни в коей мере не за счет критического начала». В частности, говорил Ф. Кузнецов, в книгах «Гончаров» Ю. Лощица и «Островский» М. Лобанова, «книгах талантливых, резких по постановке вопросов, вызывающих на спор… сильных прежде всего ярко выраженной антибуржуазностью», – в этих книгах критическое начало, полагает критик, оказалось приглушенным, что никоим образом не исчерпывает положительной значимости этих книг в целом, не перечеркивает их сильных сторон.
Очевидно, такая критическая заинтересованность направлена на преодоление издержек, возникших в результате увлеченности авторов решением позитивных задач, увлеченности, видимо, и приведшей к непреднамеренной приглушенности критических начал творчества русских писателей-классиков.
Я, например, не могу согласиться с некоторыми конкретными замечаниями критика, но мне, убежден – и названным авторам, понятен и близок общий пафос его выступления, продиктованный гражданской заботой о бережном сохранении и творческом осмыслении наследия революционных демократов. Безусловно, все критические замечания в адрес книг «ЖЗЛ» – как те, которые мы не можем не принять, так и те, с которыми можно и даже нужно спорить, – будут проанализированы, взвешены, осмыслены в послужат на пользу нашему общему и очень нужному делу – формированию общественного сознания на подлинно великих примерах прошлого.
На этом, выразив благодарность всем присутствующим, кажется, и можно было бы закончить свое выступление. Однако есть серьезная необходимость сказать и о критике иного рода, потому что общий пафос некоторых выступлений, как мне представляется, во многом вызван раздражительностью, что и привело к превратному истолкованию отдельных авторских решений.
В самом деле, вычитал, скажем, А. Дементьев в книге О. Михайлова «Державин» «проходную» фразу о «довольно сладеньких стихах Г. Гейне» – не поэзии его, а именно о двух конкретных стихах – и тут же глубокомысленный запрос-предупреждение: «…Не смешивает ли он (то есть О. Михайлов. – Ю. С.) иногда истинный патриотизм, неотделимый от интернационализма, с национализмом?» Ну, а вот, скажем, Белинский куда хуже – называл Гейне пигмеем по сравнению с Гете. Заметьте: не в двух-трех стихах, но весь Гейне… (Представьте, какие грехи можно приписать Белинскому, следуя той же логике.)Подобная метода способна далеко завести.
Слушая таких критиков, невольно думаешь: о чем, собственно, речь? О книгах «ЖЗЛ» или о литературоведческих монографиях? Об образах великих русских писателей, воссозданных в специфическом жанре научно-художественных биографий, или же о том, что литературовед X не обратил должного внимания на суждения профессора У и даже… не упомянул его в краткой библиографии. О ком все-таки написаны рассматриваемые книги – о жизни Державина, Гоголя, Герцена, Островского, Гончарова, Писарева или же они посвящены литературоведческому анализу «Грозы», «Обломова» и т. д.? Послушав некоторых ораторов, неискушенный человек наверняка решил бы, что книга Ю. Лощица не жизнеописание Гончарова, а литературоведческая монография, в которой предпринята попытка апологии обломовской лени, а М. Лобанов посвятил свою «монографию» полемике с Добролюбовым и т. д.
Упреки Ю. Лощицу в оправдании лени и апатии, брошенные В. Ждановым и А. Дементьевым, слабо аргументированы и носят скорее эмоциональный характер. И говорят-то они не о книге Ю. Лощица о жизни Гончарова, а только о нескольких страницах из нее, посвященных Обломову (что-то никто из выступавших не сказал ни слова не только об образе самого Гончарова, но и об образах персонажей других его романов, словно бы их и нет в книге, будто Обломов – главный или даже единственный ее герой).
Между тем талантливость книги Ю. Лощица в том и заключается, что автор сумел зримо, ощутимо передать атмосферу самой жизни, сознания самого Гончарова, показать читателю, как и почему тот же Обломов не мог не стать его героем, образом его мира. Автор справедливо показывает, что Обломов для Гончарова отнюдь не отрицательный герой. Можно и должно упрекнуть автора за то, что он в жизнеописании Гончарова не дал развернутой характеристики добролюбовской оценки романа «Обломов» ит.д., но навязывать Ю. Лощицу позицию «реабилитации обломовщины» – значит расписываться либо в элементарной эстетической глухоте, либо в преднамеренном искажении очевидного: глава об Обломове (напомню – одна глава, а не книга) называется «Несовершенный человек»; в романе Гончарова ему противопоставлен деятельный Штольц, в книге Ю. Лощица – и этого никто не захотел заметить – и лени Обломова, и деятельности Штольца противопоставлен великолепно вылепленный образ самого Гончарова с его выдающимся писательским трудолюбием (стоило бы обратить внимание хотя бы на главу «Мариенбадское чудо»). Какая уж тут «апология лени»! Однако обвинители предпочитают почему-то говорить не о целом, то есть об образах Гончарова, Островского и т. д., но вырывать из этого целого отдельные «факты» и выводить из них «тенденцию».
Как тут не вспомнить знаменитое ленинское высказывание: «В области явлений общественных нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры, – писал В.И. Ленин, – вообще – не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное, ибо все дело в исторической конкретной обстановке отдельных случаев. Факты, если взять их в их целом, в их связи, не только «упрямая», но и безусловно доказательная вещь. Фактики, если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны, являются именно только игрушкой или кое-чем еще похуже».
Сначала несколько слов о «фактиках»: кто говорит, конечно, любые неточности, фактические ошибки – вещи неприятные и за указание на них можно только поблагодарить, а затем учесть их при переиздании книг. Однако «фактики» потребовались для более серьезного дела: с одной стороны, они должны были уличить авторов «ЖЗЛ» в невежестве и тем самым подорвать доверие к их труду, а с другой – подкрепить позиции самих оппонентов, основанные, как я уже говорил, не столько на серьезном анализе, сколько на эмоциональном запале: В. Жданов, например, знает жизнь Островского до таких тонкостей, что может себе позволить упрекнуть Лобанова, описавшего вечер 1847 года, на котором драматург читал свою пьесу в присутствии Грановского: «…Источниками все это не подтверждается». Однако вполне хрестоматийный источник («А. Н.Островский в воспоминаниях современников». – М., Худ. лит., 1966, с. 527) не подтверждает отнюдь не М. Лобанова, а самого В. Жданова: «Эта фраза была им (С. Шевыревым, – Ю. С.) сказана 14 февраля 1847 года, когда на его квартире при многочисленных слушателях, среди которых находились Г.Н. Грановский, А.С. Хомяков, А.А. Григорьев, была прочитана Островским пьеса «Картина семейного счастья» (воспоминание М. Садовского). Или: В. Жданов, например, уличил М. Лобанова и в таком предосудительном деле, как приписывание М.Н. Островскому оценки своего великого брата как «настоящего поэта». «Настоящим поэтом» назвал драматурга не Михаил Николаевич, а другой брат – Петр Николаевич», – поучает В. Жданов Но вот что говорится в книге «А. Н. Островский. Новые материалы и исследования» (Лит. наследство», т. 88, юг. первая, 1974, с. 223): «Восхищаясь многими пьесами брата, считая его «настоящим поэтом», М.Н. Островский сдержанно относился к поздним произведениям…». Атот самый Петр Николаевич, за которого обиделся В. Жданов, называл великого драматурга «большим поэтом» (тот же источник, там же). Или вот еще: В. Жданов подвергает сомнению тот факт, что в книге М. Лобанова Горбунов, видите ли, открывает консервы. «…Еще неизвестно, возможно ля было это в те годы», – говорит критик, намекая на жуткий произвол, учиненный автором «Островского». Успокоим совесть сомневающегося оппонента – вполне было возможно: подробность о том, что Горбунов действительно открывал консервы (не мог же он, простите, угощать друзей, не открыв банки), взята из рассказа А. Кони, а уж он-то, будем надеяться, не приписал бы этот неблаговидный поступок Горбунову, если бы сам того не видел. Но если и А. Кони не авторитет, то можно было бы просто открыть словарь В. Даля (т. II, с. 154) и справиться по нему.
