Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое
Мне припомнился этот «Гоголь» во время выступления П. Мовчана. Да, можно согласиться с тем, что в книге И. Золотусского «малороссийский» период жизни написан более бегло и слабее, нежели «петербургский». Понятен и общий пафос его претензий к автору «Гоголя». Однако странно, что П. Мовчан, столь глубоко понимающий Гоголя, столь страстно говоривший о нем, не захотел заметить, что при всех издержках книга И. Золотусского – явление во многом этапное в нашем понимании Гоголя.
Но вернемся к революционным демократам. Пафос их выступлений, как мы знаем, во многом диктовался страстной верой в «завтрашнюю» крестьянскую революцию в России, в близкий конец «темного царства». Этот пафос и эта убежденность лежат и в основе их критических оценок произведений русских писателей, трактовки их героев и т. д. Да, мы не имеем права предавать забвению наследие великих патриотов, «заступников народных» – революционных демократов; мы обязаны следовать принципам и заветам великих русских критиков, но следовать творчески. «Мерою достоинства писателя, – утверждал Добролюбов, и сам неоднократно оспаривавший оценки и толкования своего гениального предшественника и учителя – Белинского, и вовсе не потому, что отступал от его заветов, а потому именно, что следовал творчески, – или отдельного произведения мы принимаем то, насколько служат они выражением естественных стремлений известного времени и народа» (Собр. соч. в 9-ти тт., т. 6, с. 307).
Литературовед-профессор, занимающийся академической проблемой изучения творчества Добролюбова, может всю жизнь не выходить за рамки «темного царства» как предмета исследования, он и обязан показать, какие именно устремления идеолога крестьянской революции служили «выражением естественных стремлений» времени и народа эпохи Добролюбова. Но современный писатель-биограф, тем более критик, цель деятельности которого не столько прошлое, сколько настоящее и будущее, обязан знать по меньшей мере, что, кроме купцов-самодуров, та же русская действительность рождала и таких выходцев «из купцов», как П. Третьяков, Б. Кустодиев и И. Гончаров, а в более отдаленные времена – таких, как Афанасий Никитин и Козьма Минин; а в более поздние – братьев Вавиловых… Что, скажем, то же самое Замоскворечье оставило для сохранения и приумножения нам и потомкам нашим в вечное наследие отнюдь не одну только память о «диких» и «кабанихах», но и нашу национальную гордость, сокровищницу общемировой культуры – Третьяковку. Мне возразят, что все это не имеет непосредственного отношения к Островскому. Отчего же не имеет? Да, Третьяков не стал героем Островского, но он сам и его подвиг – живой факт биографии Островского, никак не вмещающийся в рамки «темного царства». И разве не та же по сути своей общенародная патриотическая идея, подвигшая купца Третьякова, двигала и создателем исторической драмы о Козьме Минине и поэтической «Снегурочки»? И разве «темное царство» даст вам сегодня ответ на вопрос: из каких истоков вылилась патриотическая борьба самого «купца» Островского за создание и упрочение русского национального театра?
Да, автор книги «ЖЗЛ» об Островском не ограничился ссылкой на «темное царство», а направил свое внимание прежде всего на выявление таких начал творчества Островского, ибо «темное царство» с его представителями ушло в безвозвратное прошлое, а такие созидательные явления – наше сегодняшнее и вечное духовное достояние. Так было, так есть и так будет всегда – вот пафос истинно современного, следующего заветам Добролюбова, критика, ибо такой пафос является выражением столь же естественных стремлений нашего времени и нашего народа, сколь естествен был прямо противоположный ему пафос эпохи Добролюбова.
Да, еще раз повторю – прав Ф. Кузнецов – при решении этих позитивных задач критический пафос творчества русских писателей-классиков оказался в книгах М. Лобанова и Ю. Лощица приглушенным. Готовя книги к переизданию, авторы, не сомневаюсь, учтут полезную и продуктивную критику В ИХ адрес.
Но давайте же не избегать существа вопроса: заслуживает ли в целом опыт таких явлений, как «Гоголь» И. Золотусского, «Гончаров» Ю. Лощица, «Островский» М. Лобанова, «литературной карательной экспедиции» (используя прекрасное определение М. Лифшица), основанной к тому же во многом на эмоциях и соответствующей интерпретации «примеров» и «фактов», или же он требует серьезного понимания, заинтересованной критики отдельных издержек – при четком осознании истинной ценности и общественной значимости утверждаемых позитивных начал в нашем культурно-историческом наследии, тех начал, которые служат и будут служить созидательным, творческим устремлениям нашего времени и нашего народа.
Убежден, что такое понимание партийных и гражданских задач и целей творчества – и есть истинное следование великим заветам революционных демократов, заветам того же Добролюбова, и сегодня не вмещающегося в параграфы хрестоматий, являющего собой живой пример критика-бойца, продолжающего страстно проповедовать служение своему времени и своему народу, учащего нас следовать духу, а не букве великого наследия. Ибо в противном случае, писал он в статье «Луч света в темном царстве», критики «постоянно остаются в стороне от живого движения, закрывают глаза от новой, живущей красоты, не хотят понять новой истины, результата нового хода жизни… нахально пренебрегают живыми отношениями автора к своей публике и к своей эпохе».
Дав таким образом высказаться на нашем обсуждении живому, а не «хрестоматийному» Добролюбову, я намерен на этом закончить свое выступление, ибо лучше Добролюбова не скажешь.
В заключение хотелось бы поблагодарить редакцию «Вопросов литературы» за организацию серьезного и, думается, в целом продуктивного разговора о книгах серии «ЖЗЛ».
1980
II. Созидающая память
Подвижники народной культуры
Юбилеи проходят, деяния живут вечно в памяти народной. Культура памяти становится все более явной и необходимой чертой истинно современного мироотношения. Жизнь и деяния великих предков, навечно запечатленные в сознании потомков, крепят веру и в непреходящую ценность сегодняшнего дела и слова для будущих поколений, рождают оптимизм исторического сознания.
Слово – важнейшая составная материи памяти, через слово осуществляется преемственность сознания, духовного опыта уходящих с приходящими.
Два коротких слова «За Родину!», звучавшие в «минуты роковые», на протяжении многих сотен лет наполняли мужеством и решимостью сердца миллионов соотечественников, переводя сознание миллионов индивидуальностей в единое сознание со-ратников.
Конечно, не каждое слово несет в себе подобную значимость, но совокупность слов самого разного достоинства составляет единое целое – язык народа.
Однажды в Ленинграде, на улице имени зодчего Росси, я случайно услышал, как солидный папаша отвечал любознательному сынишке-школьнику на его вопросы:
– Папочка, а что такое зодчий?
– Зодчий? – сказал, учено нахмурив бровь, папаша. – Зодчий – это по-русски значит архитектор.
Ну а если бы сын спросил: а что такое «по-русски»? Трудно сказать, что бы ему ответил папаша. Во всяком случае, мы не будем торопиться предугадывать его ответ. Всякому овощу свое время.
С тех пор как Россия «прорубила окно в Европу», русский язык за сравнительно короткий период принял в себя огромное количество иностранных слов, обозначающих предметы и явления из самых различных областей человеческого быта и бытия. В том числе и из области культуры.
Можно, конечно, сожалеть, что многие из таких слов вводились в язык за счет забвения коренных русских слов, вполне способных вместить в себя новые формы и новое содержание культуры. Но нельзя же не заметить и того, что подавляющее число воспринятых иностранных слов вполне органично вписалось в соответствующий фонд истинно русской лексики. Для определенного историческими условиями переходного состояния русского общества этот процесс в целом был явлением положительным.
Но легкие пути соблазнительны. Русский язык начал бурно «обогащаться» не столько за счет выявления в отечественном слове его культурных, общественных, политических и прочих возможностей проявления их внутреннего содержания, сколько путем нетворческого внедрения заимствованных слов. Так, словарь 1865 года, заключающий в себе «объяснение 25 000 иностранных слов, вошедших в состав русского языка», по словам Николая Лескова, устарел уже для его времени – «благодаря находчивости и ревности русских журналистов… Новые слова иностранного происхождения вводятся в русскую печать беспрестанно и часто без надобности».
Не случайно все без исключения подлинно великие наши писатели не уставали бороться за чистоту русского языка, ибо это была борьба за самостоятельность сознания и в конечном счете не последнее звено в борьбе за национальную и государственную независимость страны.
