Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое
С подобными толкованиями встречаешься нередко. Нельзя сказать, чтобы оставались они незамеченными. Нельзя сказать, чтобы не раздавались гневные голоса против некоторых «ученых папаш», объясняющих не одному, а миллионам, что есть что и откуда что пошло, да воз и ныне там.
Когда мы говорили о семнадцатитомном словаре, мы не случайно заключили в кавычки «самый полный». Словарь этот содержит 120 480 слов. В четвертом издании словаря Даля их около 220 000. А это значит, что около половины сокровищницы русского (и прежде всего народного) языка осталось за пределами «самого-самого» из сегодняшних собраний.
И все же труд большой группы советских ученых-лингвистов, в целом дело огромной государственной важности, был по справедливости оценен академиком М.А. Келдышем как «выдающийся научный труд», который «имеет большое теоретическое и общественно-культурное значение». Труд этот удостоен Ленинской премии.
Какою же мерой тогда оценить жизненный подвиг человека, по существу в одиночку собравшего словарь, которому нет равных в мире, без которого вряд ли был бы возможен и советский семнадцатитомник, вдвое меньший, нежели далевский? Бесценное сокровище, не виданное в мире, «Толковый словарь живого великорусского языка» в последний раз переиздавался более двадцати лет назад и давно уже попал в разряд библиографических редкостей. Прекрасно, что в ближайшее время словарь В.И. Даля будет переиздан[37]. Двадцать лет не переиздавался и другой уникальнейший труд Даля «Пословицы русского народа», который М.А. Шолохов назвал неисчерпаемым богатством нашей отечественной культуры. Даль собрал 30 130 пословиц и поговорок, отозвавшись о них так: «Собрание пословиц – это свод народной, опытной премудрости, цвет здорового ума, житейская правда народа».
Нелегко было Далю собрать все эти и многие другие сокровища: он записал еще более тысячи народных сказок, передав их Афанасьеву, собранные песни отдал Петру Киреевскому, лубочные картины – Публичной библиотеке, и все безвозмездно. «Я не знал человека скромнее и нечестолюбивее Даля», – писал близко знавший его Мельников-Печерский.
Удивительная личность. Врач по специальности, офицер флота, непосредственный участник нескольких серьезных военных баталий за освобождение Балкан, награжденный высокими воинскими наградами. Неутомимый путешественник, объездивший вдоль и поперек Россию. Со-путник Пушкина, стоявший у смертного одра великого поэта как врач и как друг его. Ему завещал Пушкин свой «талисман» – перстень. А ведь Даль был еще и известным писателем, которого высоко ценил Белинский и о котором сам Гоголь говорил: «Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни».
Отец его, датчанин Иоганн Христиан Даль, приехал в Россию по приглашению Петербургской библиотеки. Но: «Отец мой выходец, а мое отечество Русь», – сказал о себе сам Даль. Не однажды пеняли ему его «немецким» происхождением русские по крови, «немцы» по мышлению. И уже на закате жизни все выспрашивали его, кем себя считает – «немцем» или русским? Даль отвечал определенно.
«Ни прозванье, ни вероисповедание, ни самая кровь не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежность его к тому или иному народу. Чем можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью… Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски». Хотя, кроме русского языка (а Даль по нескольким словам мог определить, откуда человек – из Новгорода ли или из Ярославской губернии), владел немецким, французским, английским, латинским, польским, болгарским, сербским, украинским, белорусским, казахским, татарским, башкирским… Но мыслил он по-русски. Душою, сердцем был русский.
В «Напутном слове» к своему Словарю Даль писал: «Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием и все более удаляются от истинного духа языка. Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, и зайдем неведомо куда. С одной стороны, ревнители готового чужого, не считая нужным изучить сперва свое, насильственно переносили к нам все в том виде, в каком оно попадалось и на чужой почве, где оно было выстрадано и выработано, когда как тут могло приняться только заплатами и лоском; с другой – бездарность опошлила то, что, усердствуя, старалась внести из родного быта в перчаточное сословие…»
Из всего этого следует, что если не сохранить народное достояние, иссякнет и оно, «как родники в засуху».
Ну что ж, скажут, говорили, писали, пугали, а ведь ничего такого уж страшного и не случилось, как был русский язык «велик и могуч», так и есть и так и будет. Лишние, мол, хлопоты из ничего…
Да, так было и так будет. Ибо такова природа нашего языка: «Большая река все принимает, и большой реке от этого становится ни лучше, ни хуже. У нее своя вода, свое устремление», – как писал Пришвин. Однако, мы знаем, и большие реки изменяют свое течение, мелеют, настолько загрязняются сточными примесями, что никакие санитарные фильтры уже не способны вернуть их водам жизненную силу. Как будто и та же река, да не живая в ней вода – мертвая.
Что-то же стоит пророческое за требовательностью всех великих писателей, ученых, государственных деятелей, за их подвижническим радением о чистоте основ русского языка? Не только же «дурной» патриотизм: пусть плохое, да свое?
«Величайшее богатство народа – его язык!» – как бы подытоживая опыт тысячелетий, пишет Шолохов. Язык есть видимое и слышимое проявление характера, ума, логики, «зеркало духовной личности» народа. Не случайно именно по этой, выработанной в опыте тысячелетий, логике язык-народ и язык-способ речевого самовыражения народа – слова-синонимы. Народ, теряющий основной фонд своего языка, теряет вместе с ним и логику мышления и характер мироотношения, отраженные в логике и характере языка, приобретая черты той культурно-исторической общности, логику языка-мышления которой он усваивает.
Не стоит забывать, что русский язык стал языком межнациональным, языком государства и несет в себе «генофонд» определенного исторического, социального, идеологического опыта. В наше время, когда русский язык все более выходит на арену межгосударственных общений, вопрос о логике языка становится вопросом огромной государственной важности, вопросом политики и идеологии.
В свое время один из родоначальников реализма, стоявших у истоков формирования нашего национального самосознания, Гоголь так осмысливал необходимость возвратить себе свой природный язык: «…язык, который сам по себе уже поэт и который недаром был на время позабыт нашим лучшим обществом: нужно было, чтобы выболтали мы на чужеземных наречиях всю дрянь, какая ни пристала к нам вместе с чужеземным образованием, чтобы все те неясные звуки, неточные названья вещей – дети мыслей невыяснившихся и сбивчивых, которые потемняют языки; – не посмели бы помрачать младенческой ясности нашего языка и возвратились бы мы к нему уже готовые мыслить и жить своим умом, а не чужеземным…», не заемным.
Владимир Иванович Даль своим подвижническим трудом над Словарем Великорусского языка выполнял задачу огромной исторической важности.
«Мы языка своего не знаем… а что еще хуже, и не хотим его узнать… Я смотрю на язык простонародный как на главный запас. Изучать надо нам народный язык…
Мы не гоним общей анафемой все иностранные слова из русского языка, мы больше стоим за русский склад и оборот речи; дурная привычка ходить за русскими словами во французский и немецкий словарь делает много зла… Язык не пойдет в ногу с образованием, не будет отвечать современным потребностям, если не дадут ему выработаться на своих дрожжах…»
Больно видеть, как в наше бурное время научно-технического прогресса русский язык буквально на глазах засоряется неживыми, искусственными словами. Как будто сказать: визуально (зрительно), дискретно (прерывисто), инвариантность (постоянство, неизменность), инкурабельный (неизлечимый) и т. д., и т. и. – куда как «научно» и прибавляет нечто бесценное, нечто значительное к содержанию, вкладываемому в подобные словечки. А между тем и в наши дни «обычные» русские слова вполне готовы вместить в себя и новый общественно-социальный, и культурный, и философский, и научно-технический смысл. Вот только некоторые из слов, наполнивших язык новым содержанием в самое последнее время: всеохватность, внеземной, несовместимость, отдача, созерцательство, окупаемость, опредмечивание, самовыражение, ненасилие, сосуществование, нераспространение (ядерного оружия), неприсоединение и т. д.
Как некогда при Иване Калите перед нашей страной встала необходимость собирания воедино русских земель, которым грозило иноземное поглощение и с «дикого» Востока, и со стороны «просвещенного» Запада, так, видимо, и с утверждением на мировой арене самостоятельности Русского государства появилась та же необходимость собирания своего культурного и прежде всего народного наследия тысячелетий.
