Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое
1977
Выступление на дискуссии «Классика и мы»
Вот, наконец, возник вопрос, что же такое классика. Классика – это нечто прошлое, ушедшее в прошлое и сегодня являющееся чем-то таким, что вне нас, или классика – это живое, что живет в нас сегодня? Классика это, конечно, вечное живое, это совершенно верно. И даже более того. Вот если бы сегодня спросили нас – кто является самым современным, ну, скажем, прозаиком? Кто самый читаемый и кто более всех волнует умы, не только наши, а умы, скажем так, не преуменьшая этого, – умы человечества? И вы увидите, что это не современный, не сегодняшний автор. Это будет Достоевский.
Достоевский является нашим сегодняшним современником, точно таким же, каким он был и в свое время, может быть, даже более того. Что там Достоевский? Вот только что в серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга о Гончарове. Казалось бы, о писателе давно, безнадежно устаревшем. И нас удивил тот факт, что на эту книгу пришли миллионные заявки, хотя мы все знаем, и даже сидящие здесь, наверное, не все прислали заявки на эту книгу. Не все желающие прочитают, допустим, книгу уже не самого классика, а уже о классике… Не могут найти сегодня удовлетворения. В десятки раз спрос на классику превышает все возможности, которыми мы сегодня обладаем. И это показатель, показатель того, что мы сегодня переживаем не просто так называемый процесс моды на классику – моды приходят и уходят.
Конечно, как при каждом большом явлении, ему сопутствуют часто пародирующие его явления, в том числе и пародирующие ныне это общее явление интереса к классике или самосознание себя в классике и через классику, ему сопутствует и процесс моды на классику. Мы не будем путать эти два процесса. На наших глазах, действительно, происходит важнейшее общественно-историческое явление, когда классика превращается, я бы сказал, в форму современного сознания, когда она становится частью нашего собственного «я», когда она становится формой народности. Классика становится формой всенародного сознания.
И здесь мне бы хотелось, прежде чем продолжить эту мысль, несколько отвлечься и спросить… Задать тот же вопрос, который задавали уже многие и по-разному на него отвечали. Можно ли и нужно ли интерпретировать сегодня классику?
Безусловно, и можно, и нужно, и даже необходимо. Потому что ведь не в столь уж далеком прошлом, в те времена, когда русская классика… над русской классикой совершался буквально погром, я не нахожу другого слова… Когда Достоевский с трибуны Первого съезда писателей объявлялся предателем и его предлагалось отдать под суд как предателя от имени всего… от имени наследников человечества… Когда Лев Толстой интерпретировался как писатель-дилетант, писатель-барин, квасной патриот, создающий официальную легенду о «так называемой» патриотической войне двенадцатого года…
Я не буду перечислять подобные интерпретации, но для того, чтобы мы сегодня забыли об этих временах, нужны были другие интерпретации и нужен был не мир с этими интерпретациями, а война, и война не на жизнь, а на смерть. Потому что не столь уж давно были те времена, когда мэтры от литературы учили молодых писателей, и не только писателей, буквально следующему (цитирую): «Молодой писатель, мечтая о новой русской прозе, не должен продолжать традиции так называемой великой русской литературы. Пролетарские писатели, призывающие своих последователей учиться у классиков, – ложь, гибель».
Да, ложь и гибель, но чья гибель? Нынче – все за классику, нынче трудно найти человека, который бы выступил даже с этой трибуны и сказал, что классика не нужна, что с классикой можно поступать как угодно. Нет, нынче ставится вопрос о том, насколько возможно сегодняшнему интерпретатору интерпретировать классика. Интерпретация интерпретации, как мы понимаем, рознь. Одно дело, когда мы восстанавливаем истинное значение классики, когда мы сегодня по-новому понимаем себя через эту классику и этим самым даем как бы новую жизнь ему, этому произведению и этому писателю. И другое дело, когда мы пляшем на классике, когда мы превращаем великие, подлинно национальные шедевры, превращаем в сырье, в сырьевой материал для наших плясок над прахом наших великих предков.
А теперь мы уже понимаем, что не только наших великих предков, но и над нами самими, потому что классика живет в нас самих.
Сегодня не столь уже часты рецидивы вот тех интерпретаций, о которых я только что говорил. Но и сегодня можно прочитать нечто совершенно замечательное. Тысячными тиражами для чтения, для юношеского чтения и для просвещения юношей утверждается – недавно такая книга вышла в «Молодой гвардии» – утверждается, что Гоголь творил все свои так называемые великие произведения будучи психопатом. Миллионный тираж «Литературной газеты» тоже не в столь далеком прошлом, и года не прошло с того времени, изумил читателя своего буквально тем, что, оказывается, тайна Пушкина ни более ни менее как в том, что он был некрофилом, ну и так далее, и так далее.
Но я еще раз хочу сказать, что не это сегодня главное. Сегодня формы вот такой борьбы против классики (а классика, не будем забывать, это наше сознание сегодняшнее или, по крайней мере, часть его, основание нравственное, духовное основание его), что эта борьба – не просто рецидивы чего-то старого, что это явление, или показатели, или отголоски той борьбы, той войны, которая идет сегодня во всем мире. Мы вот говорим, что нынче время мирное, что сегодня нужно бы нам объединяться, что сегодня хватит бы нам воевать…
Это так, время мирное. На нас действительно не летят сегодня бомбы и ракеты. Но мы не должны забывать, что сегодня идет война. Мы все ждем, когда… будет или не будет третья мировая война, ведем борьбу за мир… Но третья мировая война идет давно, и мы это все знаем хорошо, и мы не должны на это закрывать глаза. Третья мировая война идет при помощи гораздо более страшного оружия, чем атомная, или водородная, или даже нейтронная бомба. Здесь есть свои идеологические нейтронные бомбы, свое химическое и бактериологическое оружие. И эти микробы, которые проникают к нам, те микробы, которые разрушают наше сознание, эти микробы гораздо более опасны, чем те, которые… против которых мы боремся в открытую.
Так вот, я хочу сказать, что классическая, в том числе и русская классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на которых разгорается эта третья мировая идеологическая война. И здесь мира не может быть, его никогда не было в этой борьбе, и я думаю, не будет до тех пор, пока эта борьба… пока мы не осознаем, что эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной – за наши души, за нашу совесть, за наше будущее, пока в этой войне мы не победим.
1977
Служить своему времени и своему народу
Итак, разговор о «ЖЗЛ», во время которого, на мой взгляд, было высказано немало дельных, теоретически и практически полезных суждений, замечаний, пожеланий, движется к завершению.
Отрадно, что, несмотря на разногласия, и довольно резкие разногласия, в оценках пусть и немаловажных, но все-таки отдельных вопросов, в целом все выступающие единодушно признали, что речь идет о книгах талантливых, явлениях неординарных, интересных, увлекательных; о книгах, написанных живо, темпераментно, смело и даже дерзко; о книгах, пользующихся успехом не только у специалистов, но – у самых широких слоев читателей.
Столь высокая оценка книг серии «ЖЗЛ» отрадна еще и потому, что – как справедливо говорилось здесь – обсуждаемые книги принадлежат к очень сложному, доступному далеко не каждому даже из талантливых писателей и ученых жанру. Жанру, необходимо требующему от авторов органически соединить в себе способность к кропотливому труду собирателя, аналитический ум исследователя, талант писателя, умеющего создать целостный образ выдающейся личности. Жанр книг «ЖЗЛ» созидается на своеобразном единстве противоположностей: строгой документальности и художественности, исследования и «романа», науки и искусства. В известной мере в недрах этого жанра идет поиск новых путей литературы. С одной стороны, он стремится удовлетворить общественную потребность в факте, документе, не лишая при этом произведения преимуществ художественной прозы. В идеале правда факта, документа должна быть поднята до правды художественного образа. А с другой – такая художественная форма произведения открывает возможность для удовлетворения не менее актуальной потребности общества не просто в адаптации или популяризации, но – в демократизации академической науки: через книги «ЖЗЛ» не только сумма хрестоматийных званий, но и результаты последних научных поисков, открытий, концепций, споров становятся достоянием общества, а не нескольких десятков специалистов. По существу этот жанр еще находится в стадии рождения, в поиске собственных форм, традиций, законов самовыражения.
