Анна Ильинская - Соловки. Документальная повесть о новомучениках
В последующих строках епископам предлагалось избрать на патриаршество Преосвященного Кирилла, томящегося в Зырянском изгнании. Кроме Владыки Иллариона, под документом подписались: Константин (Дьяков), митрополит Киевский (+ 1937); Евгений (Зернов), митрополит Нижегородский (+ 1938); Серафим (Александров), митрополит Тверской (+ 1937); Анатолий (Грисюк), митрополит Херсонский и Одесский (+ 10.1.1938); оренбургский протоиерей Иоанн Шестов и некоторые другие.
«Послание Соловецких архиереев» было вывезено из лагеря в чемодане с дврйным дном. Вскоре об этом стало известно властям, и все подписавшиеся подверглись репрессиям. Преосвященного Иллариона вывезли с Соловков полураздетого, в холодной рясе. В Ленинграде, больного тифом, сняли с этапа и поместили в пересыльную больницу имени доктора Гааза. «Вас необходимо обрить», — сказали ему. «Делайте, что хотите, теперь я свободен», — с трудом улыбнулся Владыка…
Епископ Илларион (Троицкий) отошел ко Господу 15 декабря 1929 г. Родственникам разрешили похоронить его. Когда гроб открыли для прощания, сестра Преосвященного упала в обморок: там лежал изможденный старик, а ведь ему было всего 44 года! Отпевал Владыку Петроградский митрополит Серафим Чичагов в сослужении шести архиереев. Он отдал покойному свое облачение и белую митру. Похоронили Владыку Иллариона в Москве на Новодевичьем кладбище.
На Соловках томились и другие епископы. Владыка Афанасий (Сахаров) был осужден на три года за принадлежность к группе Сергия Страгородского. Но митрополит Сергий оказался на свободе и занял место Патриаршего Местоблюстителя, а Владыка Афанасий, начав со СЛОНа, почти до конца жизни, с редкими перерывами, скитался по концлагерям.
В «Службе Святым царю — мученику Николаю и всем Новомучеником и Исповедником Российским» упоминается славный в житии и кончине «Максим Серпуховский, он же и врач на тайное епископство благословленный». Максим (Жижиленко Михаил Александрович), епископ Серпуховской (2.III. 1885 — расстрелян 6.У1.1930), был яркой, незаурядной личностью. Окончив Московский университет, он стал доктором медицины и главврачом Таганской тюрьмы, где тайно постригся в монахи. После революции — первый катакомбный епископ, за что и попал на Соловки. На ход мировой истории Владыка Максим смотрел без иллюзий и при жизни готовился к испытаниям последних времен.
Владыка Виктор (Остроградский), отбывавший заключение одновременно с ним, напротив, надеялся на «короткий, но светлый период, как последний подарок с неба измученному русскому народу»[10]. Он был добр и щедр, с молитвой раздавал свои посылки голодным уголовникам. В последний раз его видели весной 1931 г. на Беломорканале счетоводом ларька.
Отбывал срок на Соловках и другой активный организатор катакомбной церкви епископ Дамаскин (Глуховский; 1943). А Василия (Зеленцова), епископа Прилуцкого, сослали на Соловки за то, что он организовал Покровское христианское молодежное общество при Троицкой церкви (расстрелян на Лубянке 4 апреля 1930 г.).
Епископ Виктор (Островидов), Владыка Вятский, в 1928–1930 гг. работал бухгалтером на канатном заводе. Дмитрий Сергеевич Лихачев вспоминает, что он всегда был веселым, даже избитый и раненный — настоящий русский святой[11]. Умер в 1934 г. в Савватьевском скиту.
Петр (Руднев), архиепископ Самарский и Ставропольский, на Соловках заведовал читальным залом библиотеки, умер здесь же. В 1928 г. в библиотеке работал А. Н. Греч, потомок Н. И. Греча.
Незабываем для всех знавших его Анатолий (Грисюк), митрополит Херсонский и Одесский. Крупный богослов, перу которого принадлежит труд «Сирийское монашество», молитвенник и подвижник, на Соловках он неукоснительно соблюдал все посты и носил власяницу. Отбыв срок, сослан в Зырянский край, где и скончался. Погребен в посаде Кылтово; в гроб положен в бумажном облачении[12]. К 1957 г. из бывших на Соловках в живых остался единственный архиерей, Эммануил (Лелишевский), епископ Лужский, викарий Петроградский…
Отец Павел Дмитриевич Чехранов (1875–1961), попавший в лагерь за сопротивление «Живой церкви» и работавший здесь архивариусом хозяйственной части, сохранил групповую фотографию иерархов, которая сегодня представлена в экспозиции. В первые годы на Соловках можно было сфотографироваться и даже послать карточку родственникам. Это продолжалось до 1925 г., пока не снялось вместе 67 епископов Русской Православной Церкви. Снимок попал в Париж, где его опубликовали, и фотографироваться заключенным стало запрещено.
Кроме епископов, на соловецкой каторге приняло мученические венцы неисчислимое число иереев. Вот несколько имен. Отец Федор Мешенков (1881–1930) был осужден Особым Совещанием по ст. 58–10 и отправлен на Соловки. По одним данным, умер в лазарете от менингита, по другим, когда товарный поезд с заключенными пришел в Кемь, внутри обнаружили замерзшие трупы, и среди них отца Федора. Священник Алексей Прохорович Тишкин был наблюдателем на метеостанции, в архиве музея хранятся таблицы его метеонаблюдений (осн. ф. 5917). Священник Трефильев работал на кирпичном заводе. Томились здесь игумен Московского Симонова монастыря Антоний, староста церкви Воскресения — на — Крови В. М. Мартынов, друг и ученик профессора И. В. Попова монах Антоний Тьевар, постриженный в Арзамасе под именем Серафима, и сотни других христианских мучеников.
В конце двадцатых — начале тридцатых годов отношение к духовенству опять изменилось, и не в лучшую сторону. У священников отобрали рясы, взамен выдали бушлаты, снова подселили к ним шпану. Если при первой эпидемии тифа Владыка Илларион сумел отстоять волосы и бороды иереев, то теперь батюшек стригли и брили, а строптивых, как сохраненный памятью Олега Волкова отец Иоанн, в связанном виде, насильно.
Когда с острова был удален последний монах, церковь Св. Онуфрия опечатали. Отныне за попытку перекреститься надзор бил плетью, за отправление треб расстреливали, мирянам же, прибегающим к услугам священника, срок заключения удлинялся на 5 лет. Нам никогда не узнать всех имен Новомучеников Рорсийских, от безбожников убиенных. В синодике «Со Святыми упокой»[13] более восьми тысяч человек, но ведь это малая часть тех, кто пострадал за веру Христову!..
«О святии, ихже зде помянухом, и множайшее множество неведомых! Простите убожество словес сих, да напишутся еще похвалы, вам подобающия. Исчислити вас невозможно есть. Всех же молитвами, да приимут чтущии вас от Господа и Владыки живота нашего благодать и велию милость…
Славна суть имена ваша, мужественнии страстотерпцы, образ бо нам есте, лобызающим подвиг ваш, яко ни скорбь, ни теснота, ни смерть от любве Божия разлучити вас не возмогша…
Святые Новомученицы и Исповедницы Российстии молите Бога о нас!»
IV. «НАД КАЖДЫМ РЕЯЛ ЗОЛОТИСТЫЙ НИМБ…»
После музейной экспозиции мы осматриваем Кремль. Впрочем, название не совсем справедливо — это монастырь, кремлем его стали называть лишь в лагерное время. Внутри Преображенского собора царит похожая на разгром реставрация: полы разворочены, стены не побелены, фрески сбиты. Правда, под куполом осталось слабое подобие росписей, но на уровне человеческого роста все сколото.
Когда‑то соборные стены были богаты не сатанински усмехающимся запустением, но яркостью и реализмом душеспасительной живописи. Особенно поражали богомольцев фрески «Страшный Суд», иллюстрации к «Молитве Господней» и Десяти заповедям. На стенах красивой славянской вязью были изграфлены изречения, одно из которых как будто нашему времени адресовано:
«Общество людей без веры в Бога и бессмертие души — это почти стадо диких зверей, хотя и одобренных разумом, но которые всегда готовы терзать и истреблять друг друга. Кто не имеет веры в Бога, тот не имеет веры и в людей. Вера чистая, святая, открытая Богом полезна не только по обетованию вечной жизни, но и к временной жизни»[14].
В числе каторжников был искусствовед А. И. Анисимов, как и Владыка Илларион не вставший при известии о смерти Ленина. На Соловках он занимался реставрацией икон. Здесь и умер от разрыва сердца, видя расстреливаемые росписи. А провинившихся юнг в годы войны специально посылали сбивать фрески в Преображенском. Как‑то мальчишки вместо помоста бросили в грязь икону Георгия Победоносца, пока кто‑то из старших не пристыдил: «Что вы делаете, ведь это защитник воинов». Но много ли собьешь полудетскими руками? На стенах оставались сотни надписей, фрески вопияли, и власти позаботились вырвать их с мясом, до кирпичей, не подозревая, что эта тюремная письменность уже навеки запечатлена в Книге Судеб, которая в свой час откроется, одним во оправданье, другим во осуждение…
Лагерный поэт писал:
Заброшен я в тринадцатую роту,
Где стены прошлым отягощены,
Где звук псалмов сменила брань шпаны,
Махорка — ладан, сумрак — позолоту[15].
13–я рота располагалась в Троицком, или, как его называли, Троице — Зосимо — Савватиевском храме. Она насчитывала около четырех тысяч человек. Эти тысячи сморкались, испражнялись, сквернословили рядом с резными раками, где почивали мощи Соловецких Угодников.
