Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»
Йоханнес. Я превратил твой зонтик в змею, а ты не захотел даже обернуться. Как сделать слепых зрячими, если они зажмуривают глаза?
Пастор. А каковы же свидетельства?
Йоханнес. Те же, что и тогда: что Дух всемогущ, что Отец мой небесный превыше всего.
Пастор. Да, это мы знаем.
Йоханнес. Это и рождает отчаяние: вы просто знаете, а вы должны в это верить. Поэтому я и вернулся. Вы признаёте всемогущество Бога, но вы не верите в Него, из-за этого умирает ваша радость и чахнет ваша молитва.
Пастор. Вы не творите чудес, потому что чудес не происходит. Бог не нарушает данных слов, своего миропорядка, законов природы, своего вечного плана. Так говорится и в Писании: «Бог — Бог порядка, а не хаоса».
Йоханнес. И так говорит моя Церковь на земле! Когда я странствовал здесь в первый раз, я шел от чуда к чуду, чтобы воскресить на глазах у людей всемогущество воспринимаемой любви. Я шел моим путем чудес, чтобы научить вас свободно молиться и смело верить, чтобы достичь жизни во блаженстве. Горе тебе, моя Церковь, тебе, что изменила мне, убила меня моим же именем. Я устал от твоих восхвалений, от твоих поцелуев ценой в тридцать сребреников. И я вижу, какое ничтожное место вы отводите Духу, вы, поколения во прахе. Так называйте же меня безумцем, ибо любовь моя больше моей усталости, вера моя сильнее моих прозрений. Поэтому испросил я у моего Отца позволения еще раз посетить падшую землю. Смотрите, вот я стою, и вновь вы, мои ближние, отвергаете меня. Вы хотите жить в словах, а не в деяниях, в пустых свидетельствах, а не в полноте жизни. Но если вы вновь пригвоздите меня к кресту и на этот раз, то горе вам, горе тебе, ты, Церковь Каифы и Иуды, горе тебе, род, что не видит, даже не смеет испрашивать Знака! Коразин и Вифсаиду[59] постигла в день суда лучшая участь, чем та, что постигнет тебя! (Уходит.).
Пастор. Но это же просто ужасно. Почему они его не запрут?
Миккель (входит). Добрый день, господин пастор, и добро пожаловать в Боргенсгор! Да, я старший сын хозяина хутора, Миккель Борген.
Пастор. Вот как? Спасибо, большое спасибо!
Миккель. Садитесь, пожалуйста. Я был внизу, у фьорда, и резал тростник, когда увидел, что вы входите. А через минуту я заметил, что моя жена и отец вышли через кухонную дверь. Не желаете ли закурить?
Пастор. Большое спасибо.
Миккель. Они пошли в сторону школы, я думаю, за девочками. Вот я и поспешил домой, на случай, если вы никого не застанете. Но на это потребовалось время — ведь я шел от самого фьорда. Надеюсь, вам не пришлось меня долго ждать. Вы кого-нибудь из служанок видели?
Пастор. Служанок — нет, не видел. Зато я видел… это ведь ваш брат?
Миккель. Вы говорили с Йоханнесом? Он вам не нагрубил?
Пастор. Ах нет, собственно, вовсе нет. Это должно быть тяжко для вас, особенно для вашего старика-отца. Он что — с рождения такой… такой слегка…
Миккель. Мы не любим говорить об этом, но вам… вам ведь следует знать… Нет, не с рождения, ему было около двадцати пяти, когда это случилось.
Пастор. Надо же, надо же. Господь испытывает нас, воистину Господь нас испытывает.
Миккель. Да, так говорится.
Пастор. Подумать только, двадцать пять лет! Это что — из-за любви?
Миккель. Нет, из-за Бьёрнсона[60].
Пастор. Что вы говорите?
Миккель. Из-за Бьёрнсона и Сёрена Киркегора. Он ведь изучал теологию, Йоханнес. У него были необыкновенные способности — вот отец и думал… И сначала все шло гладко. Люди сбегались в церковь, когда он еще молоденьким студентом читал проповеди здесь во время каникул. Вам что-то нужно?
Пастор. Да, извините, прошу прощения… но… простите, может быть… пепельницу?
Миккель. Вот, пожалуйста. Простите, господин пастор.
Пастор. Спасибо большое! Благодарю! А потом все переменилось?
Миккель. Он стал часто о чем-то задумываться и словно сомневался в чем-то, после того как начитался этих двоих, особенно «Свыше сил» Бьёрнсона.
Пастор. Просто невероятно! «Свыше сил»! Это устаревшее произведение.
Миккель. Потом он обручился. Отец этому не слишком обрадовался.
Пастор. Не обрадовался?
Миккель. Отец считал, что Йоханнес не так должен добиваться признания.
Пастор. Признания?
Миккель. Да, вы понимаете.
Пастор. Честно говоря, нет. Ах, он должен был добиться признания. Ваш отец, видно, многого ждал от него. И что же сын — добился?
Миккель. Как они были счастливы, эти двое! Должен сказать вам, господин пастор, в нашей семье браки всегда счастливые. Вы бы видели их, когда они во время каникул вместе прогуливались здесь, на хуторе! Казалось, будто слышится пение первого жаворонка. А вы знаете, что бывает потом?
Пастор. Когда потом?
Миккель. Когда запоет первый жаворонок?
Пастор. Да, тогда приходит весна.
Миккель. Нет, господин пастор, приходят снег и морозы, и жаворонки замерзают на лету.
Пастор. А кто… с вашего позволения, чьей дочерью была эта юная дама? Она была из здешних мест?
Миккель. Она была дочерью судьи Гольшёта.
Пастор. Вот как, Гольшёта! Я его знаю. У него была дочь, Агата, которая трагически погибла.
Миккель. Да, это была Агата.
Пастор. Она, я помню, была обручена с каким-то теологом. Подумать только, с вашим братом! Нет, как это интерес… как это ужасно. Подумать только!
Миккель. Они были вместе в театре, который называется «Театр Бетти Нансен» и находится, говорят, на окраине Копенгагена, — я сам там никогда не был. Смотрели они как раз «Свыше сил». И Йоханнес был, видно, не в себе, когда они шли домой. Во всяком случае, он в рассеянности шагнул прямо под автомобиль.
Пастор. И тогда она оттолкнула его. Теперь вспоминаю.
Миккель. И тем спасла его. А сама погибла.
Пастор. И его бедная голова этого не выдержала?! Ужасно! Ужасно!
Миккель. А ночью, когда она уже лежала в гробу, ее родители проснулись, услышав крики. Он стоял там, тряс ее и приказывал ей именем Иисуса восстать. И тогда они… Тихо, кажется, вернулся отец. Так что не стоит… мы сделаем вид…
Борген (входит). Здравствуйте, господин пастор! Добро пожаловать в Боргенсгор!
Пастор. Спасибо, большое спасибо! Да, лучше поздно, чем никогда.
Ингер (входит). Здравствуйте и добро пожаловать! Да, я…
Пастор. Я вас знаю, видел в церкви.
Ингер. Подойдите и поздоровайтесь. Это Марен, ей семь лет, и малышка Ингер, ей пять.
Пастор. Какие милые детки. У вас только эти двое?
Миккель. Пока, да. Но будет…
Ингер. Ну, Миккель!
Пастор. С Божьей помощью будет. Маленькая Ингер еще слишком мала, чтобы ходить в школу. Дети — это истинное благословение, не так ли, Борген?
Борген. Совершенно верно.
Пастор. Я тут поговорил с… я видел вашего другого сына, да, это тяжко. Но для нас, христиан, даже такое несчастье может стать благословением.
Борген. Истинно так.
Пастор. И ведь у вас еще трое, кроме него?
Миккель. Двое.
Пастор. Да, двое, как я и слышал, и оба здоровые. Они ведь вам только радость приносят?
Борген. Именно так.
Пастор. И милые внучки, и преданная невестка.
Борген. Лучше и быть не может.
Пастор. У вас все же есть, за что быть благодарным.
Борген. Да, есть.
Малышка Ингер. Отпусти меня, мама, отпусти!
Ингер. Ну что ты, маленькая, не бойся, чужой человек очень добрый.
Пастор. Это ведь большое счастье жить с такими хорошими и милыми людьми.
Борген. Хутор принадлежит мне.
Пастор. Вам? Ну конечно же, вам! И вы ведь совсем не старый человек.
Борген. Всего семьдесят пять.
Пастор. Да, это ведь не… Всего семьдесят пять… значит, у вас впереди еще много добрых лет.
Ингер. Сейчас будет чашечка кофе, господин пастор.
Пастор. О, спасибо, если позволите, в другой раз. Спасибо большое! Я немного устал и хочу домой.
Миккель. Нельзя же уйти без угощения.
Пастор. А сигара, мой милый, сигара!
Борген. В Боргенсгоре вам всегда рады.
