Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать
Предположим, расистская фраза или инцидент действительно зафиксирован в полном соответствии с пониманием некой третьей стороны. Вот что писал Гэри Янг в Guardian по делу Али Г. «Представьте, роли поменялись и чернокожий комик создал образ белого еврея, который откалывает шутки о том, какой он прижимистый и амбициозный маменькин сынок».
Конечно, г-н Янг использовал этот уродливый стереотип, чтобы показать: некоторых людей может оскорбить то, что комик изображает чернокожих как «глупых бездельников, ненавидящих женщин и подсевших на наркотики», но разве не может кто-то обидеться на слова самого Гэри?
Если бы идеи доклада Макферсона реализовали полностью, то вам бы, Гэри, досталось на орехи. И это было бы сумасшествием, не так ли? В чем левые, The Guardian, Макферсон и вся полицейская бригада ошибаются, как и Пауэлл, так это в том, что мы, по их разумению, должны бесконечно гоняться за свидетельствами одной из отвратительных черт человека, запрещать ее в законодательном порядке, все время твердить о ней и создавать тысячи рабочих мест, финансово зависимых от ее раскрытия.
В действительности при наличии разумной правовой структуры для минимизации проблемы, схожей со службой канализации, можно будет, наверное, достичь таких же результатов, если даже не лучших. Но при условии, что мы сильно сократим антирасистскую индустрию, прекратим напрягать стольких людей угрозой правовых действий и будем бороться с расизмом посредством толерантности и хороших манер.
21 февраля 2000 г., The GuardianЭто сокращенная версия доклада, прочитанного в Центре политических исследований 25 марта 2004 года в память Кита Джозефа[148].
Королева наносит ответный удар
Отец отца моего отца был романтичным турецким политиком. У него был небольшой, но известный консервативный журнал. И его карьера закончилась рядом решений, романтичных и, конечно, консервативных, но неумных и иногда опрометчивых.
Наиболее опрометчивым из всех было решение моего предка как министра внутренних дел в правительстве последнего султана подписать ордер на арест Ататюрка, которого теперь считают отцом современной Турции и чье лицо украшает почти каждое муниципальное здание в этой стране. Некоторое время спустя мой прадед брился в городке под названием Измит, где его забили до смерти и повесили на дереве. Вот почему мой дед по отцу, урожденный Осман Али, приехал в Англию в поисках того, что сейчас называют убежищем.
Я рассказываю все это, чтобы показать, что хотя я, конечно, британец и во мне течет английской крови гораздо больше, чем турецкой, но я склонен проявлять симпатию к тем, кто приезжает в эту страну из-за страха за свою жизнь или по другим причинам, но с намерением начать новую жизнь.
Масштаб и темпы иммиграции нас беспокоят сегодня потому, что, грубо говоря, современные иммигранты, кажется, не ассимилируются так, как это было с их предшественниками. Согласно Эндрю Грину из организации по контролю над миграцией (Migrationwatch), чистый приток иммигрантов в Британию сейчас составляет примерно 170 000 в год. Эта цифра не учитывает тех, кто не получил право на убежище, но страну не покинул, а также других нелегалов. В каждом десятилетии нас, по-видимому, ждет приток еще 2 млн иммигрантов из стран, не входящих в ЕС, и, хотя я на стороне иммигрантов, эта цифра заслуживает политической дискуссии. Правые никогда не упускали своего шанса, и Дэвид Бланкетт уже предупреждает, что народ просто задыхается от этого потока. Но более важно, и в левых кругах согласились с этим, привлечь внимание к угрозе, которую представляет иммиграция для британского образа жизни.
Два гарвардских экономиста, Альберто Алесина и Эдвард Глезер, предложили прекрасное объяснение тому, насколько по-разному в Европе и Америке проявляется желание забрать деньги у богатых и потратить на бедных. Государственные расходы в Америке составляют примерно 30 % от ВВП, а в Европе примерно 45 % от ВВП, и одно из важных объяснений отличия, говорят эти экономисты, – расовое. Похоже, что люди более склонны поддерживать благотворительность, если они живут бок о бок с получателями помощи своей расы, и настроены против, если живут рядом с представителями другой расы. За такой вывод ухватились левые. В результате в Prospect появилась статья Дэвида Гудхарта под названием «Слишком разные?». В ней он пишет, что если мы живем в слишком многообразном, слишком мультикультуральном, слишком раздробленном на иммигрантские группы обществе, то мы теряем чувство взаимности, обоюдности и общности, которое нам необходимо для поддержания в людях чувства причастности к государству всеобщего благоденствия.
Так что в начале XXI века среди общей паранойи по поводу глобализации и иммиграции к национализму призывают левые ради спасения социализма в одной стране. Теперь вы или я можем думать, что было множество других веских причин для желания сохранить дух взаимности и общности, помимо стремления Гудхарта защитить первозданную целостность нашего соглашения о социальном обеспечении 1948 года. Но в рассуждениях Гудхарта, Бланкетта и Грина есть одно основополагающее допущение, и это реальность расизма. Левые теперь, кажется, согласны, хотя до этого и отрицали, что расизм присущ человеку как виду.
Я не хочу, чтобы мои налоги тратились на халявщиков, независимо от цвета их кожи. Но вроде считается общепринятым, что возмущение сильнее, если люди чувствуют, что их деньги тратят на иностранцев, и особенно на иностранцев с другим цветом кожи. Это, конечно, печально, но, вероятно, неизбежно. И в этом смысле расизм схож с нечистотами: цивилизованное общество умеет с этим справляться и канализировать. Вопрос – как.
Наиболее очевидный ответ – предупредить наплыв огромного количества неассимилированных людей в случае, если это возмущает коренное население. А если вы не против иммиграции, как я, то вам следует приветствовать тех, кто приезжает в эту страну, чтобы работать. И система предоставления им убежища должна действовать так, чтобы сотни тысяч нелегалов не оказались забытыми. Их нельзя лишать возможности проявлять экономическую активность, отсутствие которой раздражает налогоплательщика. Но с учетом масштаба и темпов уже идущей иммиграции этого недостаточно. И тут наступает вторая и самая удивительная трансформация взглядов левых.
Через семь лет после того, как новые лейбористы пришли к власти и поклялись разделаться со Старой Британией, они вновь открыли жизненность старых символов довольно забавным и трогательным образом. В этом году 26 февраля члены клана Хаттержи стали британскими гражданами в ходе церемонии, описанной Фердинандом Маунтом в последнем номере The Spectator. Их приветствовали под звуки национального гимна, и они обменялись рукопожатием с принцем Уэльским. И все эти люди, тысячами в месяц, не только клянутся или подтверждают свою верность королеве, ее наследникам и преемникам. Появился новый обет, который можно назвать формулой «Типтон Талибан»[149]. «Я буду верен Великобритании и уважать ее права и свободу, – говорится в обете. – Я буду защищать ее демократические ценности. Я буду честно соблюдать ее законы и выполнять свои обязанности и обязательства как британский гражданин».
Обратите внимание на удивительный подтекст этих слов – так как для этой страны удивительно требование клятвы: «Я буду верен Великобритании». Десять лет назад Норман Теббит[150] заявил, что иммигранты должны сдавать тест на игру в крикет: чтобы третье или четвертое поколение граждан Великобритании, сидя на трибунах крикетного стадиона «Лордз» и поддерживая Англию одобрительными возгласами, отрабатывали привилегии, получаемые ими в этой стране.
На тот момент политики всех мастей осудили это коварное заявление как безответственное и провокационное. А сейчас лейбористское правительство недвусмысленно требует лояльности к Великобритании. Если согласиться с тем, что верность Великобритании логически неотделима от спортивной лояльности, что вполне разумно, то получается, что Дэвид Бланкетт придал крикетному тесту Нормана Теббита церемониальную форму. Первые сообщения наводят на мысль, что натурализованным иммигрантам эти церемонии нравятся. Им нравится «Юнион флаг»[151] – тот самый флаг, который запрещено изображать на шкафчиках на рабочих местах, так как это проявление устрашающего национализма. И правительству нравятся подобные церемонии. И все потому, что уже давно признали: Британия не будет работать, если станет тем, что Филипп Боббит[152] назвал рыночным государством.
Теоретически можно создать государство, в котором ни у кого не будет особой романтической привязанности к нации. И мы все сможем проживать в любом месте в одинаковом состоянии эмоциональной безучастности, платить налоги, а взамен получать определенные услуги и защиту. Такое место, конечно, было бы довольно мрачным, и практически это неосуществимо. Потому что ключевой признак национальных государств состоит в том, что они действительно требуют от своих граждан готовности приносить жертвы ради всеобщего блага. В целом люди могут пойти на такие жертвы, только если они чувствуют элементарную верность нации. Похоже, что правительство пришло в ужас от нарушения целостности, вызванного мультикультурализмом, и внезапно стало искать клей.
