Иван Толстой - Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
«Между прочим, меня уверили, – писал Лунц 25 декабря 58-го, – что Раузен теперь говорит, что он еще ранней весной набрал русский текст по оригиналу Фельтринелли. Я думаю, что это неверно, ибо Раузен не большой хранитель тайн».
Каким бы ни был Израиль Раузен, но в этом случае он говорил правду: Феликс Морроу в 1980 году в письмах к Карлу Профферу подтвердил и время, и фамилию типографа, к которому он обращался (Проффер, с. 136). Морроу рассказал, что экземпляр попал в ЦРУ от британской разведки, и изложил уже известную нам историю с копированием рукописи на Мальте.
Возможно, Раузен был связан данным словом, но больше полугода он действительно никому ничего не говорил.
Забрав у Раузена готовую верстку, Феликс Морроу приступил ко второй части задания: поиску подходящей типографии, где можно негласно напечатать тираж. ЦРУ, вспоминал Морроу, настаивало, чтобы книга была отпечатана в Европе. Карл Проффер предположил, что дело заключалось в типографской бумаге: по ней можно вычислить, где сделан тираж, а ЦРУ всячески стремилось уйти от американских корней издания, пыталось роман отмыть.
Вот тут и пригодились бывшие социал-демократические связи Эльзы Берно. Она дала Морроу рекомендации к старым друзьям Хенрика Снивлита, умевшим хранить тайну. Благодаря им Морроу отыскал небольшую типографию в Голландии, которую он Карлу Профферу, к сожалению, не назвал.
Трудно говорить с полной уверенностью, но есть основания считать, что Феликс Морроу обратился в типографию Брилля в Лейдене, у которой был опыт тиражирования русских книг, – хотя, с другой стороны, для отпечатки тиража типографу конца 50-х вовсе не обязательно было понимать текст, поскольку технология офсетной печати была уже хорошо освоена.
Кандидатура Брилля могла быть одобрена и в Лэнгли. Типография, существующая в Лейдене с 1683 года, была основана Йорданом Лачмансом, а в 1848 году ее перекупил печатник Эверт Ян Брилль, давший свое имя всему книжному предприятию. Владельцы с тех пор неоднократно менялись, но бриллевское имя сохранилось. В годы Второй мировой войны, когда Голландия находилась под нацистской оккупацией, Брилль выполнял задания гитлеровцев, печатая русские книги – да не простые, а самого практического толка: особые разговорники для допросов советских военнопленных. Этого рода сотрудничество с оккупантами инкриминировалось после войны во всех странах, и потому запятнанных коллаборантов с легкостью подцепляли на крючки и собственные спецслужбы, и дружественные им американские коллеги.
Вот у Брилля (повторяю, это всего лишь гипотеза) Феликс Морроу и мог разместить свой секретный заказ.
Но тут случилось нечто странное.
«Верстка, – вспоминал Морроу в письме к Профферу, – находилась в моих руках уже несколько месяцев, а ничего, между тем, не двигалось. Я не мог добиться от ЦРУ ни одобрения на печатание, ни денег для печатника. Люди из секьюрити, с которыми я поддерживал связь, говорили мне, что по разным причинам им не удается получить разрешение на дальнейшие действия от Русского отдела ЦРУ, который выдвигал всевозможные возражения. То они требовали вычитать верстку на предмет возможных опечаток, – тут я мог быть спокоен, поскольку имел дело с заслуживающими доверия русскими учеными, которые сверили набор с оригиналом. То затеивалось расследование, не американского ли происхождения использованный нами русский шрифт. Об этом я и сам позаботился с самого начала. Были и другие претензии, о которых сейчас не вспомню. В результате всего этого, к назначенному сроку книги в Брюссель (на „Экспо-58“. – Ив. Т.) доставлены быть не могли и прибыли только накануне открытия ярмарки» (Морроу, 6 октября 1980).
Конечно, забота американской разведки о точности пастернаковского слова звучит фальшиво, но и Феликс Морроу хорош: шрифт-то был как раз американского происхождения.
Причина была в другом. Кураторы русского издания вдруг спохватились, что выпускаемый ими текст правильнее фельтринеллиевского: а книга, между тем, должна выглядеть так, как будто ее набирали в Милане. Феликс же Морроу своими обращениями к русским ньюйоркцам успел сильно улучшить верстку по сравнению с фотокопиями из мальтийского чемодана. Так что, по сути, претензии Русского отдела ЦРУ были обоснованы.
Но Морроу ошибся в главном: он думал, что в Брюссель отправился тот самый тираж, который ему поручили изготовить. И пока он добивался разрешения из Лэнгли, деньги за его спиной якобы поступили в типографию, книги были отпечатаны и переплетены, упакованы, погружены в грузовик и доставлены в Бельгию. И двадцать два года спустя он все еще пребывал в уверенности, что выполнил задание. В своих письмах к Карлу Профферу он ни разу не сказал, в какой именно типографии был размещен его заказ, и у Проффера создалось впечатление, что Морроу своим свидетельством опровергает известное представление, будто книгу выпустил «Мутон». Никакого «Мутона», радостно догадывается Проффер, не было: журналисты все перепутали...
Однако дело не в забывчивости Морроу, дело в другом: ЦРУ не сообщило ему, что существует запасной, параллельный сценарий, контрольный. И какой из двух окажется основным, никто до поры до времени сказать не мог.
Как Морроу забрал гранки у Раузена в Нью-Йорке, так и ЦРУ забрало деньги у Морроу в Лейдене.
30 апреля 1958 года Григорий Лунц пишет Глебу Струве:
«Слухи, что он (роман Пастернака – Ив. Т.) печатается по-русски в Голландии, как видно, неверны».
Трудно было увидеть за разбросанными по миру издателями единую руку. «Доктор Живаго» был первой пробой тамиздата, и всё громоздкое и не отрепетированное в истории его становления путало карты очевидцам.
Любопытная краска. Лунц пишет Струве:
«В еврейской жаргонной здешней газете (жаргонной – так Лунц называет идишскую газету „Форвардс“, выходящую в Нью-Йорке. – Ив. Т.) печатается, мне говорили, уже в течение 12 нумеров довольно подробный пересказ романа, как видно, взятый из итальянского текста» (30 апреля 1958).
«Доктор Живаго», пересказанный на идиш, несомненно должен пополнить библиографию пастернаковских прижизненных изданий.
Спустя два месяца, 9 июля:
«Здесь все ходят слухи, что роман Пастернака выйдет по-русски, но не представляю себе, кто это сделает. Подозревали Мутона, но это, очевидно, неправильно».
«Подозревали»? Да сам же Лунц и подозревал: когда все было кончено, он признался Струве:
«Кажется, я писал Вам, что уже при первых слухах о том, что Мутон печатает Пастернака, я запросил его, верно ли это. Он не ответил на это (хотя он очень аккуратен в ответах) и не ответил также, когда я еще 2 раза повторил этот вопрос» (4 ноября 1958).
В этом же письме Лунца дается важное указание на то, что у Феликса Морроу был дублер, возможно, с ним даже не знакомый. Он также выступил посредником между ЦРУ и «Мутоном»:
«Мне рассказывал один чех, автор книги о проникновении большевиков в международную ассоциацию юристов, что он был удивлен, как Мутон немедленно согласился издать эту самую книгу, как только он ему ее предложил».
Кандидатур способных заплатить за пиратский тираж становилось все больше.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«Французские, английские, немецкие Живаго»
Если его уверяют, что публикация романа грозит мне гибелью, пусть знает, что отсутствие публикации наверняка вызовет еще более страшную расправу.
ПастернакС каждым годом и месяцем роль Ольги Ивинской в судьбе Пастернака и его романа становилась сложнее и объемнее. Доверенное лицо Пастернака на переговорах с властями, она одновременно была и доверенным лицом властей, передававших через нее писателю то угрозы, то требования, то сценарий общения с западными издателями и корреспондентами. Власть навязывала ей и слежку за возлюбленным, и отчеты о его поступках, и принуждение поэта к одним письмам, и удерживание от писания других, и составление третьих – от собственного имени. Дошло и до создания писем от имени самого Пастернака. Правда, с его согласия.
На этом фоне стоит ли удивляться, что некоторые люди – пусть не вполне искренне – называли Ивинскую чуть ли не соавтором романа?
Фельтринелли, де Пруайяр, Шеве, Д'Анжело – все нужные лица время от времени получали послания от Ивинской, более или менее уверенные, что за нею стоит сам Пастернак. Сколько пастернаковских писем не дошло до адресата и сколько из них задержано и не отправлено самой Ивинской – не определить, но частичный их перечень приведен в материалах ее второго уголовного дела: не посланные письма Ольга Всеволодовна хранила на Потаповском. Значит ли это, что она проявляла еще и собственную цензорскую инициативу, уберегая Пастернака от неверных, с ее точки зрения, шагов, путая, по словам Ариадны Эфрон, птифуры с черным хлебом? Прямого ответа нет.
