Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Мохов Сергей Викторович
Некоторые выводы из инфраструктурных моделей
Анализируя различные модели, Тони Уолтер отмечает, что институциональный дизайн по-разному собирает ритуальные практики в зависимости от того, кто предоставляет услугу и кто ее покупает. В рамках коммерческой модели на первом месте оказывается тело и манипуляции с ним — это предмет профессиональной деятельности похоронных директоров. Отсюда особый акцент на гробах, катафалках, бальзамировании и церемонии прощания с покойным в открытом гробу. В рамках муниципальной модели значение тела покойного в похоронных практиках снижается.
Иными словами, там, где инфраструктура развита и находится в частных руках, она встраивается в ритуальные практики, приобретая особое значение, например, появляются комнаты долгого прощания, развивается бальзамирование. Там, где отсутствует возможность создания и управления частной инфраструктурой, развиваются дополнительные услуги, не связанные с телом [124].
На мой взгляд, важно видеть связи между инфраструктурой, практиками обращения с телом, экономикой и государственным регулированием похоронной сферы, если мы хотим приблизиться к пониманию похоронной индустрии и культуры смерти. Инфраструктура, обслуживающая мертвое тело, появилась и получила свое широкое распространение именно в XIX и XX столетии, в дальнейшем ее регулирование привело к локальным трансформациям ритуальных практик. Культура позволила появиться инфраструктуре, закон и государство ее сформировали, и в дальнейшем уже сама инфраструктура повлияла на формирование локальных ритуальных практик.
Сам процесс нормативного регулирования, то есть контроля со стороны государства, может быть рассмотрен и с другой стороны. Государство стремится контролировать тело своих граждан с помощью различных ограничений, начиная с ограничений мобильности и заканчивая медицинскими и социальными нормами. Контроль распространяется не только на живые тела, но и на мертвые. Нормативы похоронной инфраструктуры стали следствием экономических и «рациональных» причин и, согласно концепции Мишеля Фуко, выполняют функцию определения тела «своего» и тела «чужого», то есть фактически вообще определения, что есть человек и тело (Фуко 2010).
Так, муниципальные кладбища, морги и крематории не оставляют возможности для вариативных манипуляций с телом граждан, уравнивая всех — это хорошо видно на примере Франции после Великой французской революции. Новое государство, встав на путь национального строительства, поспешило ослабить социальное расслоение и снизить градус напряжения.
Учет умерших, процедура регистрации смерти, нормативные правила захоронения, ограничения на перевозку тел, вырастая, казалось бы, из общепринятых гигиенических требований, трансформируются в сферу властного/политическсго управления мертвыми телами. Некоторым покойникам и вовсе отказывается в праве достойного погребения, другим же предписывается стандартизированная процедура прощания.
Показательно, что в современной Германии мусульманские похоронные агентства, как это показал Азель Балкан, занимаются не подготовкой ритуала согласно канонам ислама, а служат посредником между местной мусульманской общиной и немецкой бюрократической машиной (Balkan 2016). Если бы этнокультурные объединения имели частные кладбища, комнаты прощания и так далее, они пользовались бы именно ими, но национальное государство стремится осуществлять контроль и в сфере мортального. Национальное метатело строится из миллионов живых и мертвых тел своих сограждан.
Колонизируя смерть: похоронная индустрия за пределами Европы
В течение нескольких столетий существования колониальных империй европейцы жили рядом с представителями самых разных народов. И уже в XX веке, после деколонизации, большинство бывших зависимых территорий выбрало путь западной цивилизации, начав строить национальные государства и развивать рыночную экономику.
Принято считать, что на этом влияние Европы на социальную жизнь освободившихся стран заканчивается и что, например, в похоронных ритуалах последние сохранили свою самобытность. Но мы можем убедиться, что похоронные рынки азиатских и африканских стран развиваются по западному пути. Это все те же дорогие гробы, катафалки, кладбища-парки и т. д. На нескольких примерах я покажу, как в неевропейских странах был воспринят европейский опыт похоронного бизнеса.
Начнем с Японии — самого яркого примера похоронной вестернизации. Казалось бы, это уж точно та страна, которая свято хранит заветы предков и традиции похорон, однако это не совсем так. Во второй половине XIX века Япония отказалась от самоизоляции и встала на путь модернизации — так началась эпоха Мэйдзи (период получит название по девизу правления императора Муцухито — «Мэйдзи», что переводится как «просвещенное правление»). Условием формирования новой, унитарной Японии стала ликвидация федералистского устройства страны. Правительство стремилось к осовремениванию государства во всех сферах и активно способствовало внедрению новейших западных идей и образа жизни. Эти меры были восприняты положительно большинством японских интеллектуалов и широко пропагандировались стараниями журналистов — так пришла мода на все новое, прогрессивное, западное. Японский традиционный быт, который практически не менялся веками, испытывал головокружительные перемены, центрами этих изменений стали крупные урбанистические центры: Токио, Иокогама, Осака, Кобе и другие.
Довольно быстро модернизация коснулась и похоронной сферы. Перенимая опыт европейских стран в устройстве городов, правительство обратило внимание на то, что большинство кладбищ в Европе находится за чертой города и что своим внешним видом они напоминают парки. В 1872 году было открыто сразу 4 новых кладбища, организация которых следовала этим принципам. Некрополи открылись в пригородах Токио: Аояме, Янаке, Дзосигайе и Мези. В 1874 году хоронить на территории города было официально запрещено.
В 1888 году для европейцев, приглашенных правительством Мэйдзи, было открыто отдельное кладбище Сакамото. На территории этого международного кладбища находятся еврейские участки, могилы французских солдат и даже вьетнамских рабочих. Когда уже в начале XXI века встал вопрос о закрытии этих участков и их реновации (так как за захоронения, согласно японскому законодательству, нужно платить), министерство иностранных дел встало на защиту старых могил европейцев. На многих из них появились таблички, которые содержат слова благодарности за вклад в модернизацию Японии и за особые заслуги перед страной.
Несмотря на то что кремация непродолжительное время была запрещена, нехватка земли привела к тому, что уже в конце XIX века в Японии начинают активно строиться и пропагандироваться крематории. Если в 1897 году кремировали каждое четвертое тело, то уже через десять лет доля кремаций в больших городах достигла 60% (Murakami 2000: 334–352. Rowe 2003: 85–118) — гораздо больше, чем в Европе этого времени.
Первая похоронная компания, так называемая «согиша», появилась в Токио уже в 1887 году. Сначала она производила гробы, поминальные алтари и другие аксессуары, но очень скоро начала предоставлять весь комплекс услуг по проведению похорон. К первой декаде XX века в Японии уже насчитывалось несколько сотен подобных похоронных салонов. В 1917 году в Токио был привезен первый автокатафалк из США.
Своим успехом похоронные компании были обязаны, как ни странно, упразднению социальных классов в Японии. Правительство Мэйдзи своими реформами внесло некоторую сумятицу в привычный уклад японского общества. Поэтому аристократы, лишенные привычных атрибутов, свидетельствовавших об их статусе, стремились публично подчеркнуть свое положение путем демонстративно роскошного потребления. Именно поэтому дорогие гробы и прочие элементы помпезных похорон нашли свое место в погребальном ритуале японских городов (Murakami 2000: 334–352. Rowe 2003: 85–118).
