Михаил Мохов - Вторник, четверг и суббота
Обзор книги Михаил Мохов - Вторник, четверг и суббота
Михаил МОХОВ
ВТОРНИК, ЧЕТВЕРГ И СУББОТА
Повесть
Рисунки Николая Кошелькова
Газета выходит по вторникам, четвергам и субботам. Цена 2 коп.
ГОСТИНИЦА
Макарьинская гостиница — на берегу реки, возле районного парка. Я приехал рано утром и к полудню вполне устроился на новом месте.
Вдвоем с дежурной по гостинице мы вытащили из двухместного номера одну койку и одну тумбочку. Вынесли деревянную урну для мусора, сколоченную из четырех узких трапеций и покрашенную темной охрой. Вынесли репродукцию картины Маковского «Дети, убегающие от грозы». Под старой клеенкой с выжженными на ней кругами оказался удобный стол, широкий и крепкий, правда, без ящиков. На столе я разложил книги, чемодан задвинул под койку, тумбочку накрыл свежей салфеткой и наконец, толкнув оконную раму, выставил голову в окно.
Если бы я попал в Макарьино прямо из большого города, то, конечно, пришел бы в восторг. Передо мной был скат горы, и по этому скату спускался к реке, к гостинице, табор деревянных домов, старых и новых. Почти все были прекрасных пропорций, срублены по–северному просторно и щедро. Воздух был такой, каким он бывает лишь летом на Севере, когда зимние ветры протрут округу снегом, весенние начисто ее продуют, а потом придет летнее тепло и поднимутся забытые за долгую зиму запахи трав, листьев, земли, навоза и реки.
Я закрыл окно и отправился в редакцию.
Это был маленький зеленый домик, обычная пятистенка. Сколько таких домиков я обживал! Были зимы в холодных комнатах, где сидеть за секретарским столом можно было только в валенках, а каждый ящик стола имел свой климат: в верхнем — тепло, в среднем ящике — прохладно, а в нижнем обжигает руку мороз.
В большом городе, в магазине «Природа», я видел белку. Две жердочки было в ее клетке, и все время, пока я разглядывал рыбок в аквариумах и кактусы в горшочках, серый зверек без устали прыгал с одной жердочки на другую. Туда и обратно, туда и обратно. Точно так же снует между редакцией и типографией ответственный секретарь районной газеты — если, конечно, он сколько–нибудь любит свою работу. Но чем больше я в эту работу входил, тем меньше у меня было времени подумать — что же такое все–таки районка, районная газета, и в чем ее скрытый человеческий смысл.
Если бы я не чувствовал смутно, что смысл есть, и немалый, я бы не работал в районке. И теперь, когда мне предстояло провести несколько недель в чужом районе, помогая чужой газете, когда на привычную работу я мог взглянуть со стороны, самое время было задуматься.
Вокруг редакционного домика росли кусты смородины. Я заметил несколько грядок с пробившимися перышками лука. Через огород, на соседней улице, помещалась типография — тоже в деревянном доме, только побольше. Туда были проложены мостки и перекинут по шестам телефонный провод–времянка. Шесты потемнели от времени. На одном шесте сидела сорока.
Редактор появился лишь к вечеру и тут же увел меня в свой кабинетик. Мы закурили. Он оглядел меня запавшими от усталости глазами и улыбнулся — сдержанно, словно форточку приоткрыл.
— Значит, приехали? Добро. У нас тут дела подзапущены, а вас мне рекомендовали как опытного ответственного секретаря. Как вас отпустило ваше начальство? Без скандала?
— Обошлось. Я ведь ненадолго. Месяц–другой, и обратно в свою газету.
— Да, ненадолго. — Редактор кивнул, с сожалением глядя на кончик папиросы — он курил «Беломор». — Ненадолго.
— Простите, а что стряслось с вашим секретарем?
— Она в декретный отпуск ушла. И предупредила, что не вернется.
— Так.
— С редакцией, с типографией познакомились? Я давал указание товарищам.
— Как же!
— Положение уяснили? Ну–ка, ну–ка? Мне интересно, что вы скажете.
— Что ж — положение? — ответил я. — У вас столько общественных поручений! — Редактор наклонил голову. — Да еще теплый гараж строите. Вот и выходит, что на секретарские дела у вас времени почти не остается, газету вы делаете урывками, к печати подписываете поздно. В типографии сплошь женщины, и мужья с ними скандалят из–за ночных возвращений. Да и утомительно это — такой рабочий день. Сегодня из чистого разворота в последний момент вынули заголовок. Верстальщица вместо «Военные действия во Вьетнаме» набрала «Военные действия в военкомате». Знаете, шрифт светлый, кегль небольшой. Усталый человек может и не заметить.
Редактор слегка передернул плечами: должно быть, представил себе, как подобный «ляп» идет в печать.
— Вы когда можете приступить к работе?
— Завтра с утра.
— Очень хорошо! Прямо с утра и садитесь за макеты, а к вечеру продумайте свои предложения. Мы соберемся всем коллективом, послушаем вас, поговорим.
Момент наступил решительный. Правильное распределение сил таково: редактор — власть законодательная, секретарь — исполнительная. Смешивать эти два рода обязанностей нельзя ни в коем случае.
В общем, я уступчив, но здесь поддакнуть редактору никак не мог, — впрочем, в его же интересах. Надо было все поставить на свои места. Мысленно запихав свою уступчивость в дальний чулан, я заговорил жестко, хотя меня при этом и коробило:
— Завтра утром, Василий Иванович, я за макеты не сяду. — Редактор насторожился, потянулся за новой папиросой. — Сядете вы. А я весь день буду разбирать секретарский стол — в нем черт ногу сломит, так нельзя работать! Послезавтра займусь заголовочными шрифтами. У вас лежит много новых, не распакованных, есть красивые — гарнитура Банникова, например. Изношенные шрифты сложим в сарае. Нужна таблица образцов. В общем, опять уйдет полный рабочий день. А вот со следующего номера…
Редактор забарабанил пальцами по столу. Но это не был сигнал к контратаке, скорее церемониал сдачи оружия. Ему просто некуда было деваться.
— Вот что, Василий Иванович! — Я перешел на примирительный тон. — Давайте сразу договоримся! Мне нужна полная свобода действий. И ключ от редакции, кстати. Первое время придется сидеть допоздна, — так чтобы я никого не стеснял. Не знаю, какие у вас порядки, а я привык работать так: дал мне редактор указания на неделю — и может быть свободен, может ездить по району, размышлять, писать статью, читать, строить гараж… А в восемнадцать ноль–ноль газетного дня быть в типографии, подписывать номер. Устраивает это вас — хорошо. Не устраивает — уезжаю вечерним поездом.
— Ну–ну!.. — Выражение лица у редактора было такое: хорошо птичка поет, где–то сядет. — Нет, я, конечно, согласен, это было бы даже очень…
На том мы и простились. По дороге в гостиницу я купил припасы: чай, сахар, хлеб и сыр.
Первая неделя в Макарьине вспоминается мне заваленной листами оттисков. Потом я отоспался и стал различать окружающее.
Двухэтажная деревянная гостиница оживала в седьмом часу утра. Ее население постукивало по коридорам туфельками и полуботинками, топало резиновыми сапогами. Оно поднималось, помятое сном, с никелированных коек — их металлические сетки полагалось подтягивать особыми винтами, но никто этого не делал, сетки провисли, и человек спал на такой койке, изогнувшись наподобие кильки в банке. Мой номер был угловой. Одна стена — глухая, наружная. За другой стеной менялись соседи.
Шли холодные июньские дни — каков–то будет травостой? — и газета по–прежнему прочно приковывала меня к секретарскому столу. Правда, верстальщица уже не стояла у меня над душой, ожидая, когда я выправлю заметки, пачкая бумаги с края стола черным передником. Тогда я поневоле вспоминал, что кабинет Бальзака был во втором этаже, а в первом была типография. Наборщик сидел в ожидании. Бальзак ронял исписанный листок, наборщик проворно поднимал его и бежал набирать. Бальзак мог бы работать в районке.
Макет, оттиски, правка. Скорее! Чистая полоса. Корректор пришел, почту принесли. Второй макет, оттиски, правка. Чистый разворот. Скорее! Переверстка первой полосы: новый космический полет. Третий макет. Четвертый. Мария Семеновна, садитесь подчитывать корректору! Таня, неси разворот в райисполком, Василий Иванович там, пусть подпишет. Это клише переклеить, линейку перевернуть! Пусть Оля набирает в следующий номер! Не забыть выписать командировки. Этот заголовок перебрать коринной полужирной двадцать восьмой. Первый разворот печатают, можно подписывать второй… Стоп! Неужели уже шесть часов? Странно. А я еще не обедал.
На третью неделю, к вечеру, я постучался в редакторский кабинетик.
Василий Иванович сидел над толстой книгой, каталогом типографского оборудования. Очки были ему малы, и окуляры стояли слишком близко к переносице, что придавало Василию Ивановичу неожиданно зловещий вид. Он поднял на меня глаза.
— Василий Иванович, не съездить ли мне куда–нибудь? У нас две чистых полосы в запасе, и еще набрано много. Можно и поразмяться.
