И Гарин - Пророки и поэты
Да, корифеи снизили и упростили Мастера, не узрели в "Отелло" глубочайший теософский миф, стоящий в одном ряду с "Божественной Комедией" Данте, "Потерянным Раем" Мильтона, "Каином" Байрона и "Фаустом" Гете.
А. Блок одним из первых разглядел за "бытовой драмой" мистерию, литургический миракль, тайным смыслом, метафизической аурой которого является мифопоэтический образ вечной борьбы Бога и Сатаны, неба и преисподней, ангелов и демонов - борьбы за душу человека.
По сути дела, мистерия ставила и решала в универсальных образах
христианской мифологии... коренные проблемы бытия.
Отелло находится в центре трагедии. Из этого не следует, что у
него инициатива действия. Скорее он предмет спора между Яго и
Дездемоной. Яго заботится отделить Отелло от Дездемоны, лишить его той
веры в себя, которую дает Отелло любовь Дездемоны. Яго отбивает Отелло
у Дездемоны, как свою законную добычу. Между Яго и Дездемоной как бы
идет спор о душе этого человека. Как дьявол на картинах Джотто, Яго
черной крючковатой лапой тянет к себе Отелло.
В центре - три героя: Отелло, Дездемона, Яго. Двое из них
Дездемона и Яго - воплощают мистерийное противостояние добра и зла.
Отелло - между ними. Если наложить этот треугольник на мистерийную
схему, то получим: Яго - дьявол, Дездемона - ангел, Отелло - человек.
Дездемона, излучающая свет душа, сама гармония, противостоящая
хаосу, заключает в себе божественное начало. Она "снизошла" на Отелло
"и осенила его духом святым". Ее связь со светлыми сферами рая
раскрывается в самом тексте: "the divine Desdemona"; "thou young and
rose-lipped cherubim"; "heavenly true"; "the more angel she", etc. В
тяжелые для нее минуты она обращается за помощью к небесным силам.
Сюжетно-композиционное место героини подтверждается и ее именем.
Оно взято из новеллы Чинтио, где звучит как Диздемона. Этимологически
этот вариант восходит к древнегреческому dysdaemon, которое переводят
как злосчастная, несчастная. Это значение находим и в шекспировских
словарях собственных имен. В тексте трагедии имя героини получает
расшифровку в словах Отелло:
О девочка с несчастною звездою!
Главный конфликт происходит не между мавром и Яго, а в душе человека, поставленного между раем и адом, Богом и дьяволом.
Блок не был пионером мифопоэтической трактовки "Отелло". Колридж, Хэзлит и Лэм тоже рассматривали Яго как воплощение мирового зла. Блок оказался пионером новейшего направления шекспироведения - мифокритики, трактующей творчество Шекспира как мифопоэтическую символику.
Почему Отелло - африканский мавр? Этот вопрос не давал покоя многим поколениям шекспироведов. Что хотел выразить Великий Бард цветом кожи? Стихию человеческой натуры? Первобытность инстинкта? Слабость культуры? Хаос человеческой души?
Для Шекспира очень важно, что Отелло возник из почвы, которая
может быть и прекрасно производительной и может быть опасной и
пагубной. Республика ввела грубо самобытного Отелло в разумную
человеческую общественность, она внесла порядок в душевный "хаос"
Отелло, но она же питается этим хаосом, этой первозданной силой жизни,
которая сохранилась в Отелло, венецианском полководце.
Мавр - человек без корней, пришлый, чужой. Он талантлив, предан, смел, но он опасен - как опасны все выходцы "от земли и сохи", не проварившиеся в котле культуры. Кстати, и отношения с Дездемоной обусловлены его происхождением.
За любовь Дездемоны Отелло держится как за судьбу свою, место в
мире найдено им наконец. Тут завершаются самые серьезные его искания,
далекие от женщины и от женской любви. В Дездемоне Отелло дано гораздо
больше, чем обыденно дается одной любовью, - отсюда сила его ответной
страсти и сила его гнева, когда он считает себя обманутым. Чем больше
мотивов нелюбовных в приверженности Отелло к Дездемоне, тем
могущественней сама любовь и тем огромней страх потери ее. Примирение
с людьми, с государством, с цивилизацией, с самим собой - все это
дается Отелло через Дездемону. Работу воспитания варвара, которая уже
издавна и непоследовательно делалась Венецией, Дездемона продолжает
настойчиво и добровольно. Дездемона - живая часть культуры, артистка,
искусница.
Не вызывает сомнений, что Яго - Сатана Шекспира. Показательно, что осанна, которую пели Сатане романтики, распространяется и на Яго: в английской критике давно существует "партия Яго" - восходящая к Хэзлиту, Маколею и Свинберну традиция защиты "великого любителя трагедий действительной жизни". Яго обладает неутолимой изобретательностью и проницательностью дьявола. Он дерзок, неукротим, поэтичен. Он - "артист зла". Не постыдно пасть от такой руки, как рука Яго, заключал Свинберн.
Если хотите, Яго - новая парадигма человека, плод и дух Просвещения. В Яго играет этот новый дух (une verve diabolique), - говорил Тэн. Яго предтеча "новых людей", детей зла. Как дьявол, он ловит людей на их же свойствах. Яго кипятит козленка в молоке его собственной матери, заключает Р. Моултон.
Поиск мотивов вражды Яго к Отелло, охота за мотивами, по выражению Колриджа, имеет такой же смысл, как поиск причин любви дьявола ко злу.
Его ненависть бескорыстна. Его козни - своего рода искусство. Это
какая-то утробная любовь ко злу, и зло это тем неистовее, чем чище и
выше объекты, на которые оно направлено.
Местами Яго даже говорит как Мефистофель: "Ведь я никто другой, как только критик".
Яго - физиолог, он же механик, техник, разбирающийся в мире
людей, как в мире твердых тел, уверенный, что есть законы и есть
наука, по которым можно справиться с любой индивидуальностью,
кажется, будто в личном опыте, в своих житейских делах он
предчувствует "социальную физику", механическую утопию мыслителей XVII
столетия.
Если хотите, Яго - величайшее из пророчеств Шекспира, не только предсказание грядущих Гоббса, Гельвеция или Маркса, но пророчество грядущего человеческого зломыслия, упакованного в облатку разума, симптом нового явления, которое Колридж назвал "ягоизм" ("the true Jagoism!"), не зная еще, что речь идет о наициничнейшей идеологии тоталитарной эпохи, о гитлеризме, ленинизме, сталинизме.
Отношение Яго к Отелло - не столько психология, сколько
технология, умелая работа с недобрым материалом; здесь цинична не одна
лишь задача Яго, но циничен и способ ее решения, циничен этот метод и
стиль техники и индустрии, обращенный на живого человека. Отношения к
Отелло имеют у Яго также и темп и ритм техники, процесса,
направленного на инертный материал: сперва легкие удары, затем вес
ударов прибавляется, до ошеломительных к концу.
Есть основания утверждать, что мистерийность свойственна и другим
трагедиям Шекспира. Художник такого размаха, такой силы и глубины, как
Шекспир, не мог не вывести свои сюжеты на этот высший, универсальный
уровень, обеспечивший им вечную жизнь и вечную актуальность. Тем более
что он, человек, связанный с культурными традициями средневековья, не
мог не мыслить этими категориями.
"ГАМЛЕТ"
И вот на огромной террасе Эльсинора, тянущейся от Базеля к
Кельну, раскинувшейся до песков Ньюпора, до болот Соммы, до
меловых отложений Шампани, до гранитов Эльзаса, - европейский
Гамлет глядит на миллионы призраков.
Но этот Гамлет - интеллектуалист. Он размышляет о жизни и
смерти истин. Ему служат привидениями все предметы наших
распрей, а угрызениями совести - все основы нашей славы; он
гнется под тяжестью открытий и познаний, не в силах вырвать
себя из этого не знающего границ действования. Он думает о
том, что скучно сызнова начинать минувшее, что безумно вечно
стремиться к обновлению. Он колеблется между двумя безднами,
ибо две опасности не перестанут угрожать миру: порядок и
хаос.
Валери
Кого только за истекшие века не находили в Гамлете: лишнего человека и бунтаря, выразителя духа "темных веков" и ренессансного гуманиста, цельного человека и душу, раздираемую противоречиями, вожделеющего трона и бросающего вызов мировому злу, философа-созерцателя и активиста... В мировой литературе вряд ли можно найти конкурента Гамлету по количеству интерпретаций, разве что Дон Кихот.
У Шекспира, конечно, нет роли, более насыщенной мыслями, чем
Гамлет, нет и столь продуманной и все еще недодуманной, и тем
назойливее захватывающей, а может быть, нет даже и более заботливо
украшенной... Не один Шекспир, а по крайнему счету четыре Шекспира
вложили в эту роль самые заветные сбережения: философ - сомнения,
остатки веры, поэт - мечту, драматург - интересные сцепления ситуаций,
и, наконец, актер-индивидуальность, темперамент, ту ограниченность и
теплоту жизни, которые смягчают суровую действительность слишком
