Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»
— Знаешь, Ялле, — объяснял Лодвиг покойнику, — коль склеил ласты в ноябре, довольствуйся скромными похоронами. И не воображай себе, что я примусь камни долбить под снегом, чтобы тебя засыпать. Мне и о хозяйстве, и о лисах надо думать, не жди от меня ничего особенного. Но поминки уж будут, так полагается, хоть вовремя человек отошел, хоть не вовремя.
И он пододвинул стул к нарам. Взгляд покойника был пустым и, как показалось Лодвигу, довольно глупым.
— Ну, красавцем ты никогда не был, — отметил он почти дружелюбно, нежно поглаживая бутылку, которую из рук так и не выпустил. — И уж после смерти точно краше не стал. Может, и надо тебя немного в порядок привести, перед тем как мы отправимся созывать гостей на поминки.
Ялле не отвечал, но Лодвиг этого и не ждал. Он несколько лет прожил в бухте Росса в одиночестве и привык разговаривать сам с собой.
— Челюсть мы подвяжем, пока ты еще не застыл, — кивнул он, — да и глаза прикроем, чтобы вид был поприятней. — Лодвиг поднялся и принялся за дело. — И надо тебя как следует усадить, иначе сверзишься с саней. Может, есть смысл подержать тебя немного на холоде, посидишь тут рядышком на стуле, будешь в окошко поглядывать, если заскучаешь.
Выпив еще стаканчик, Лодвиг решительно взялся за дело. Но, подвязав челюсть Ялле ремнем от ружья, сразу понял, что чего-то не хватает.
— Ну конечно, трубка. Трубку тебе с собой надо дать, понятное дело.
И он сунул Ялле между зубов трубку, которая выпала у бедолаги изо рта, еще когда тот упал, и снова подвязал челюсть. Вид стал попривычнее. Закрыв покойному глаза, Лодвиг вынес его на воздух и привязал к стулу. Стул стоял в снегу под навесом, так что Ялле мог при желании — и возможности — заглядывать в окно, а Лодвиг — следить, чтобы напарника не съели лисы.
Покончив с хлопотами, Лодвиг вернулся в дом и выпил. Улегся на нары, подумал немного о Ялле, сидящем снаружи. И уснул.
Потом Лодвиг и Ялле отправились в Бьёркенборг. Интересная получилась поездка. Бьёркенборгцы с неподдельным изумлением взирали на сидевшего на возу Ялле, обмотанного веревками, с трубкой во рту и закрытыми глазами. Сизый Нос внимательно посмотрел на него через увеличительное стекло и похвалил Лодвига за проявленную заботу об усопшем товарище.
— Ялле был хорошим человеком, — скромно сказал Лодвиг. — Он фаререц и заслуживает самого лучшего.
— О такой поездке можно только мечтать, когда сам преставишься, — тихо произнес Сизый Нос. — Ялле словно попрощался с нами по-человечески. Сказал последнее прости товарищам, зверью, всей природе. Красиво мыслишь, Лодвиг.
Лодвиг, которого легко было смутить, повернул разговор на другую тему. Такую, чтобы всех заинтересовала.
— Я вот о поминках подумал, — начал он. — Не потому что у меня лишнее в доме завалялось, Ялле ведь меня, как бы это сказать, не предупредил ни о чем, к тому же его жажда сильно мучила, запасы наши долго не стояли. — Он снял шапку и утер ею лицо. — Но если нам всем миром подналечь, может все-таки получится устроить небольшую пирушку. Но все же достойную Ялле.
— Мы дадим пять бутылок крепкого и полбочки пива, — взволнованно закричал Бьёркен.
Разумеется, Ялле надо было проводить как следует. У Херберта обещали поменьше, но зато пожертвовали шестнадцать досок для гроба. Доски должны были пойти на строительство охотничьего домика в Ромдале, но теперь, когда Ялле нуждался в последнем пристанище, сомнений в том, как их использовать, не возникало. Херберт предложил немедленно сколотить гроб и привезти его в бухту Росса еще до похорон.
К Хальвору и Нильсу не поехали, поскольку у многих сложилось впечатление, что в этом году они предпочитали, чтобы их не беспокоили, и потому отправились сразу к Вальфреду и Антону, которые, на счастье, только-только закончили гнать самогон — чтобы хватило на несколько месяцев. Те предоставили для поминок весь запас, затем все вместе поехали к Графу, который пообещал выделить восемь бутылок настоящего вина и пятнадцать литров пива.
Караван саней, сопровождавший Лодвига и Ялле на пути домой, в бухту Росса, был длинным, как мидгардский змей. Мертвый Ялле невозмутимо восседал с трубкой в зубах. Щеки у него побледнели, а у кромки бороды появились следы обморожения. Но в целом он выглядел вполне обычно.
Лодвиг пригласил всех в дом. Мужчины привязали собак, покормили их вяленой рыбой и ввалились внутрь. Ялле остался сидеть на стуле у окна, поскольку гробовых дел мастер еще не прибыл.
Незадолго до полуночи явился Херберт. Из шестнадцати досок он сделал гроб, равного которому еще никто не видывал во всей Северо-Восточной Гренландии. У гроба были необычные, плавные, очертания, и Лодвиг заметил, что он сильно смахивает на плоскодонку, у него раньше была такая. Херберт объяснил, что, по сути дела, это и есть плоскодонка с крышкой, потому что Ялле, возможно, когда-то пойдет на корм собакам, и будет жалко, если шестнадцать хороших досок пропадут. Вальфред прицепился к выпуклой крышке, и Херберт сказал, что сделал ее такой формы сознательно, из-за большого живота Ялле. Все согласились, что у Херберта золотые руки, и пошли к столу.
Ялле принесли с мороза и посадили во главе стола. Так и сидел он с трубкой во рту и льдом в бороде и медленно оттаивал, и капли капали ему на грудь. Он очень устойчиво сидел на стуле. Твердый, прямой, замороженный.
Бьёркен постучал по стакану и встал. Он считал, что как самый крупный жертвователь имеет право произнести надгробную речь. Но не тут-то было. Еще и рта не успел раскрыть, как Лодвиг заорал:
— Подожди пока с проповедями, Бьёрк. Сначала согреемся, Ялле бы это одобрил.
Бьёркен сдался. Лодвиг как-никак был организатором пира и хозяином дома.
Торжественно подняли стаканы, ну чисто как шведы. Сначала все повернулись к трупу, потом друг к другу. Рыгнули, причмокнули, потом крякнули и утерлись. Поглядели на Ялле, у того на лбу проступили капли воды.
— Лучше, наверное, привязать его к стулу, — предложил Черный Вильям. — А то упадет, когда оттает.
— Если наше торжество затянется, а так оно и будет, — произнес Мэдс Мэдсен, окидывая взглядом батарею бутылок, — то лучше его хорошенько просолить. Чтобы не прокис.
Лодвиг облизнулся, смакуя послевкусие.
— Не надо привязывать, — заявил он твердо. — Ялле был моим напарником, не надо его веревкой. Пусть сидит на своем стуле и наслаждается пиром, не надо его ни солить, ни привязывать.
— Но когда он оттает, то упадет на пол, — заметил Черный Вильям. — Сначала на стол упадет, потом — на пол.
— Когда Ялле начнет сползать со стула, отнесем его в снег. Он там замерзнет и окоченеет, что твоя лисья шкура на ветру, — заявил Лодвиг.
На том и порешили.
Шли часы. Сначала погрелись бутылочками Херберта, потом Граф сделал буйабес, — очень вкусный суп, как известно, — затем в ход пошли многочисленные бутылки Бьёркена. Ялле выносили на мороз, когда он начинал сползать со стула, и вносили, когда коченел. Настроение постепенно поднялось, щеки у Мэдса Мэдсена раскраснелись, и он предложил поиграть в карты — занятие, которое, как ему помнилось, Ялле очень уважал.
Но тут Бьёркен решил, что пора произнести надгробную речь. Он снова поднялся и заревел:
— Тишина! Надо уважать усопшего.
Все замолчали. И Бьёркен продолжил уже обычным голосом:
— Я приготовил великолепную речь по этому случаю, но все забыл.
— Слава Богу, — раздалось со всех сторон.
— Ялле был хорошим человеком, и мне надоело смотреть, как его туда-сюда носят. Пора уже уложить Ялле в одноместную кровать с крышкой и оставить в покое.
Заслышав протестующие голоса, Бьёркен снова возвысил голос:
— Похоронить Ялле, я говорю! Притомился он тут сидеть, на вас глядеть, устал и снаружи сидеть мерзнуть. Ялле надо положить в гроб, говорю я, и срочно.
В голосе Бьёркена было нечто, не оставившее у присутствующих сомнений в том, что, если они не послушаются, он заберет у них все, что еще уцелело из его выпивки. И они послушались.
Им повезло. Ялле как раз активно оттаивал, его легко было распрямить и уложить в гроб. Гроб оказался ему впору, он так славно лежал со сложенными на большом животе руками и трубкой, торчащей из бороды. Все согласились, что такого безмятежного покойника свет еще не видывал. Они смотрели на Ялле, преисполнялись благими помышлениями и не решались закрыть крышку.
— Какая же, наверное, темень в этом ящике, — прошептал Малыш Лассе. — Я бы в такой не полез.
Лодвиг с мольбой посмотрел на Бьёркена.
— Это все же праздник Ялле, — сделал он попытку, — трудно понять, чего он сам хочет, говорить-то он не может.
Но Бьёркен был непреклонен.
— Будет лежать, где лежит, — заявил он. — Но если хотите, гвозди можем не забивать. — И он положил крышку гроба немного наискосок, так чтобы на лицо Ялле падала полоска света. — А теперь вернемся к картам.
