Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
— И-д-и-ж-е! — проорал он. Угрожая колоть и стрелять, они увели полковника в Чрезвычайную комиссию при местном комитете, собрав на месте ареста толпу местных зевак и почти весь состав чиновников почтово-телеграфной конторы.
Он молча подчинился, обвиняя сам себя за то, что не взял из чемодана револьвера, в противном случае живым бы в руки не отдался.
«И как широко поставлены у них шпионаж и слежка», — в заключение подумал он.
Занятия в «чеке» были уже прекращены, как объявил ему старший чекист, остановив его во дворе около дома «чеки»; а для выяснения, мол, дела нужно ожидать завтрашнего дня…
«Вероятно, расстреляют!» — с ужасом подумал Давид Ильич.
Но к его удивлению, чекист приступил к обыску его карманов брюк, тужурки и полушубка: забрал некоторые мелкие предметы и кошелек с деньгами и ушел в дом, приказав младшим чекистам посадить его в подвал дома, а одному из них, по фамилии Немсвешо, как старший чекист назвал его, остаться у дверей как часовому.
Вход в подвал был со двора, в двух шагах от полковника Казбегорова, и он невольно бросил взгляд на место своего заточения: помещение было большое, без окон и, главное, сырое и совершенно пустое. Стоя уже у входа на верхней его ступеньке, он мысленно перекрестился, а затем вежливо обратился к часовому с просьбой: дать ему в подвал ну хотя бы немного соломы. Тот ничего не ответил и как-то быстро, взмахнув винтовкой, беспричинно, без всякого повода к тому, сильно ударил полковника прикладом в спину. Полковник потерял равновесие. Несчастный кубарем полетел в подвал на землю.
— Вот тебе солома… — прорычал «чекист» и плотно закрыл дверь подвала.
К счастью, Казбегоров успел до падения, еще при свете, одним взглядом осмотреть это злосчастное помещение; и теперь с чувством сильной боли в спине, он кривясь и охая, с трудом поднялся на ноги, нащупал руками ближайшую стену и, согнувшись, несколько раз обошел подвал вдоль стены, успокаивая болевшую спину. Стены оказались каменными на ощупь, а потолок — высок. И он, не зная, что дальше делать, решил присесть на корточки у стены в ожидании: авось Филипп догадается и начнет разыскивать и, быть может, освободит его.
«Погибла империя от рук недальновидной интеллигенции, а теперь гибнет и вся свободная Россия от варварства темных чужих людей и масс…» — и горячие слезы покатились у него по щекам, согревая сердце, любящее народ.
В это время Филипп все еще сидел в гостинице и с нетерпением ожидал полковника домой. Уже начинало вечереть, как он начал более глубже рассматривать причину задержки в городе своего начальника, а затем подумал и о возможном каком-либо несчастье, случившимся с ним, и вдруг ему стало грустно, чего-то жаль, в голову полезли всякие дурные мысли… Не говоря никому ни слова, он быстро оделся и вышел в город, направляясь в почтово-телеграфную контору, где, по его расчету, полковник должен был быть еще днем по делам службы. И он действительно не ошибся: дежурный чиновник в конторе чистосердечно рассказал ему картину о задержке полковника, которого он знает еще с осени 1916 года, и нарисовал ему ужасную картину-сцену обращения чекистов, а в заключение указал и дом «их» и преподал несколько добрых советов, как можно выручить оттуда арестованного.
Доброе сердце молодого солдата защемило; на этот раз Филипп не удержался, больно поморщился, прослезился и сильно выругался по адресу насильников. В его душе была борьба: с одной стороны — страх перед неизвестностью «чеки», а с другой — ненависть к «ним», неизвестным людям. Он поблагодарил чиновника и быстро ушел обратно к себе в гостиницу, где сразу приступил к выполнению намеченного плана, пригласив к себе «на секретное совещание» и хозяина гостиницы, купца Патриотова.
— Д-а-а-а! Дело плохое, — с грустью протянул Патриотов, выслушав подробный рассказ Филиппа. — Раз уж к ним попадешься, то живым оттуда не вернешься. Тем более у него были уже стычки с комиссарами.
— А что же мне делать, чтобы спасти его? Я на все готов! — спросил Филипп со слезами на глазах.
— Нужно доказать им, что он не «Казбегоров» и не «Генерального штаба полковник», который наверное уже нужен им… — ответил хозяин и задумался. Филипп также молчал, напряженно думая о чем-то, и вдруг лицо его повеселело:
— Хозяин! У меня созрел другой план! Одобряете ли вы его?
— Говорите, говорите откровенно! Для спасения полковника я также готов на все.
— Все военные его документы и оружие, — начал пояснение Филипп, — находятся здесь, дома, в чемодане, а документы, полученные из госпиталя и от коменданта, его и мои вместе, вот у меня в руках, смотрите! Я несу ему туда свой документ, а его документ будет временно моим! Чинов и званий не указано: я делаю его Филиппом Кабурой, бывшим денщиком, а сам становлюсь Давидом Казбегоровым, бывшим рядовым; и вся моя фигура, разговор и даже обувь, белье и верхняя одежда будут свидетелями тому.
— Умно! Идите, и скорей только! Помогай вам Бог на доброе дело! — заторопил его купец Патриотов. — Будьте с ними осторожны! — добавил он.
Он знал условия жизни денщиков у солидных офицеров, поэтому-то в заявление Филиппа «одежда, и белье, и обувь будут свидетелями тому» искренно поверил, а время ночи не давало возможности чекистам проверить документы у коменданта.
В глухом и темном переулке города с большим трудом Филипп все же нашел «гнездо чеки»: большой, старый деревянный дом, парадные двери которого открыты. При входе в переднюю пол гнется и пищит. Во всех комнатах — темно и пусто, и только в дальней, маленькой конурке он заметил огонек. Тихо, осторожно направился туда, где и нашел живых людей, по-видимому, караул, в составе трех человек: один из них в статском костюме, на голове черная фуражка, а через плечо на ремне висит у него сбоку револьвер в деревянной кобуре, по-видимому, дежурный, сидит у стола, заваленного бумагами; дальше — два одетых в серые порванные шинели, на головах «кэнэ» серого цвета, без поясов, сидят у печки, а сбоку их — пирамида с винтовками неизвестного образа, с примкнутыми штыками в виде кинжалов.
— Я бывший рядовой Давид Казбегоров, — энергичным тоном первым заговорил Филипп, войдя в комнату к чекистам: — Ищу своего товарища Филиппа Кабуру, которого вы арестовали сегодня неизвестно даже за что…
Дежурный чекист быстро поднял голову и молча бросил суровый взгляд на вошедшего. Филипп стойко выдержал его презрение.
— Да есть такой, — наконец протянул чекист сердито, — только как написано в телеграмме «товарища Скудного» из Пскова, его фамилия Казбера и он генерал штаба, бывший полковник…
— Ха-ха-ха! — искусственно засмеялся Филипп и пояснил чекисту: — Да он был только денщиком у Генерального штаба полковника; правда, не знаю его фамилию, а фамилия Казбера или Казбегоров — это моя фамилия. И мы сегодня же ночью оба едем дальше в Петроград, поступать на службу в Красную гвардию… Это каша заварена у вас, какая-то неразбериха — бери… Черт знает что такое… — энергично и самоуверенно заключил Филипп Кабура.
И в этом деле действительно сыграли главную роль спасения решительный тон разговора и выдержка денщика Филиппа. Просто чудо, чекисты поддаются его гипнозу и внушительной фигуре воспитанного солдата, дежурный бросается копаться в своих бумагах, внимательно просматривает документы, показанные Филиппом, и сердито, но с особым тактом осматривает самого Филиппа, его фигуру и одежду; и наконец, сдвинув плечами, улыбнулся.
— Приведите сюда арестованного товарища Казберу, или, как по документам оказывается, Кабуру, — грозно крикнул дежурный чекист, обращаясь к прочим чекистам-красногвардейцам.
И те медленно поднялись, не торопясь взяли винтовки, зарядили их, проверили примкнутые штыки и вышли, захватив с собою и фонарь. Через пять минут все же два чекиста ввели в комнату к дежурному полковника. Он шел медленно, немного согнувшись, придерживая рукой больную спину.
Правда, последние часы в подвале полковник Казбегоров не скучал. Тройка чекистов после его ареста продолжала «успешно» работать в городе, и под вечер у «чеки» оказалось арестованных в подвале около двадцати человек; главным образом из людей мастеровых, городских, которые ради спасения своих семейств от голодной смерти, без разрешения и ведома «чеки», в тот же день покупали у крестьян хлеб и муку для еды. Многие из них были сильно избиты прикладами, у одного-другого кровь текла из ушей и носа, а у пятерых оказались порезанными штыками руки и ноги до крови. Из такой-то народной измученной толпы и вырвала судьба Давида Ильича на свободу и… для дальнейшего испытания в твердости его духа.
