Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
— Вот видите… — произносит она, не глядя на него. — Вот он какой…
— Да, не без странностей…
Они стоят у подножья железной лестницы. Глебски оглядывается. В коридоре пусто. Со стороны столовой доносится тихая музыка.
— У меня к вам просьба, госпожа Сневар, — говорит Глебски.
— Да?
— Я бы хотел взглянуть, что делается в номере у этого Хинкуса.
Глаза хозяйки расширяются.
— Вы думаете, что он…
— Ничего такого я не думаю, — нетерпеливо говорит Глебски. — Проводите меня. И откройте.
Роясь на ходу в кармане мехового жилета, госпожа Сневар идет в противоположный от столовой конец коридора. Глебски следует за нею. У последней двери она останавливается, молча отпирает дверь и пропускает в номер инспектора. Тот говорит:
— Входите тоже. Вы будете свидетелем.
Вид у номера нежилой, кровать не смята, пепельница пуста и чиста. Посередине на полу стоят два баула. Инспектор, присев над ними на корточки, достает из кармана пилочку для ногтей.
— Подойдите ближе, — бросает он госпоже Сневар.
Та подходит. Глебски открывает один из баулов. Баул набит рваным тряпьем, старыми газетами и мятыми журналами.
— Что это? — шепчет хозяйка.
— Это называется «фальшивый багаж», — отзывается Глебски. Он раскрывает второй баул. Это тоже фальшивый багаж, но поверх тряпья лежат две больших обоймы для автоматического пистолета.
— Значит, вызов все-таки был не совсем ложный… — дрожащим голосом произносит хозяйка.
Глебски выщелкивает из одной обоймы несколько патронов себе на ладонь. Вглядывается.
— Что за черт… — бормочет он. Хозяйка наклоняется через его плечо.
— Похоже… Пули-то здесь серебряные!
— Д-да… — говорит Глебски. Он заталкивает патроны обратно в обойму, кладет обойму вбаул и вдруг с невнятным восклицанием извлекает из баула плоскую картонную коробку. Открывает коробку. Там, тщательно упакованные в вату, лежат несколько ампул с желтоватой жидкостью и небольшой шприц для подкожного вспрыскивания.
— Он еще и наркоман вдобавок… — с отвращением бормочет Глебски. — Морфинист, наверное…
— Разве наркоманы пьют? — наивно осведомляется хозяйка.
— Бывает, — отзывается Глебски.
Он кладет всё на место, запирает баулы и, взяв хозяйку под локоть, молча ведет к двери.
Они идут по коридору по направлению к столовой.
— Когда Хинкус прибыл сюда? — спрашивает Глебски.
— Позавчера, около полуночи…
— А кто приехал до него?
— В тот же день сначала приехал господин Мозес… перед самым ужином, а затем, почти сразу после ужина, прибыл господин дю Барнстокр.
— А за день до этого?
— Никто не приезжал. Господин Симонэ приехал около месяца назад, вот и всё.
— А кто-нибудь уезжал?
— Неделю… нет, восемь дней назад уехали две пары, они тоже пробыли здесь по месяцу примерно…
— Так… Госпожа Сневар останавливается.
— Господин Глебски, мне страшно, — говорит она еле слышно.
— Вот тебе и на! — фальшиво-удивленным тоном восклицает Глебски. — Это вам-то, участнице Сопротивления…
— Ничего такого я не боялась и не боюсь! — произносит госпожа Сневар почти с гневом и притопывает каблучком. — Но вы же сами видели — серебряные пули!
— Что — серебряные пули?
Хозяйка не успевает ответить. Дверь столовой распахивается, и в коридор выходят сразу Олаф, Брюн и Симонэ.
— А! Вот они где! — восклицает Симонэ. — Где вы пропадали?
— Уговаривали Хинкуса, — отвечает Глебски. — Что нового?
— Олаф проигрался! — говорит Симонэ и разражается ржанием.
— Да, — серьезно подтверждает Олаф. — Я проиграл все свои деньги, которые были при мне, но в номере у меня есть еще… Я их сейчас возьму и продолжу игру.
Олаф делает неожиданный жест — мимолетно гладит Брюн по плечу — и уходит по коридору.
— Брюн, — немного резко говорит госпожа Сневар, — на твоем месте я бы давно спустилась в бар.
— Какие вы все скучные, тетка! — с сердцем огрызается Брюн. — Вот и этот физик-анекдотчик пристал, как банный лист… Иду, иду, не расстраивайтесь!
— В столовой прибрано?
— Прибрано, о прекраснейшая из хозяек отелей! — восклицает Симонэ. — Брюн руково… руководи… ло, а мы с Олафом моментально все почистили и вылизали! Так что мы все можем со спокойной совестью пойти и промочить глотки…
— Но мне надо бы… — нерешительно говорит хозяйка, однако Симонэ уже завладел ее рукой и деликатно подталкивает вслед за удаляющейся Брюн.
В баре они рассаживаются на высоких табуретках. Брюн, недовольно сжав губы, наливает им спиртное.
— Брюн, дитя мое, — взывает Симонэ. — Снимите ваши ужасные очки, ради бога!
— Зачем? — отзывается Брюн.
— Мне очень хотелось бы понять — мальчик вы или девочка?
— Идите вы — знаете куда? Лучше бы рассказали что-нибудь…
— А! — говорит Симонэ. — Мне не до рассказов. Во-первых, мои рассказы не для юношества, а во-вторых… Слушайте, Глебски! Так у нас не пойдет! Мало того, что вы лишили меня совершенно нового костюма, не хватало мне еще конкурента в виде престарелого чиновника! Что это вы липнете к госпоже Сневар?
— Господин Симонэ, прекратите, — говорит хозяйка.
— Ни за что! Слушайте, Глебски! У вас есть собачка?
— Есть, — отзывается Глебски.
— Ну, вот. Гуляйте со своей собачкой и не отбивайте у меня…
— Симонэ, думайте, что говорите! — сердито говорит Глебски.
— Виноват. Но учтите, что я четыре года без отпуска, и врачи прописали мне курс чувственных удовольствий…
— Тетка, — говорит Брюн. — Дай ему по морде.
— Действительно, господин Симонэ… — говорит хозяйка.
— Ну-ну, тихо, — произносит Глебски. — Госпожа Сневар, есть вопрос. Что вы имеете против серебряных пуль?
Воцаряется молчание. Брюн и Симонэ с недоумением смотрят на Глебски, затем переводят взгляды на госпожу. Сневар.
— Это мне Алек рассказывал, — ровным голосом отвечает госпожа Сневар. — Он много бродяжничал, он знает… Оружие заряжают серебряными пулями, когда собираются стрелять по призракам.[13] Вурдалака не убьешь обычной пулей. И вервольфа… и жабью королеву… и японского лиса кицунэ… Вы уж извините, господин Глебски, но так мне говорил покойный Алек.
— Что за чушь, тетка? — морщась, осведомляется Брюн. — Какие такие серебряные пули?
— А я вспомнил, — объявляет Симонэ. — Действительно, знаменитого вурдалака Дракулу расстреляли именно серебряными пулями. А что, у нас завелись вурдалаки?
— Нет, — говорит Глебски. — Но у нас завелись серебряные пули.
Слышатся голоса, и по лестнице спускаются рука об руку Мозес и дю Барнстокр. Мозес спускается с трудом, опираясь на трость и переставляя ноги со ступеньки на ступеньку.[14]
— Вам не следовало выявлять масть, господин Мозес! — говорит дю Барнстокр. — Вы слишком рано ее выявили…
— Закончили, слава богу, — произносит Брюн.
— Надо пойти прибрать, — произносит хозяйка и взбегает по лестнице.
— Ну, как? — осведомляется Симонэ. Дю Барнстокр взмахивает рукой.
— Дорогой Симонэ! — восклицает он. — Я отмстил за ваше бильярдное поражение! Победа, слава, богатство! Таков всегдашний удел дю Барнстокров! А сейчас я выпью за свою победу… Вы не желаете, господин Мозес?
Мозес, с неизменной сигарой в зубах, отрицательно трясет головой и проходит через холл к двери, закрытой портьерой.
— Куда это он? — с любопытством спрашивает Глебски.
— Там номер люкс, — механически отзывается Брюн. Затем осклабляется. — Для богатых клиентов, три комнаты и прочее, не для вас, господин…
— Глебски, — поспешно говорит инспектор.
— Рюмку кюрасо, Брюн, дитя мое, — произносит дю Барнстокр, — и я пойду спать.
Брюн наливает рюмку, оглядывает Глебски и Симонэ и говорит:
— Ну, вот что, господа. Бар закрывается. Если хотите чего, говорите, я ухожу…
— Бутылочку бренди, очаровательн… э-э… если можно, — говорит Симонэ.
— Благодарю, дитя мое, — произносит дю Барнстокр и уходит к лестнице.
Брюн достает из-под стойки бутылку, швырком подает Симонэ и, заперев кассовый ящик, молча уходит за дю Барнстокром.
Симонэ берет бутылку, смотрит на свет.
— Вы еще не хотите спать, Глебски? — осведомляется он.
— Да нет, я еще посидел бы…
— Тогда передвинемся за столик. Возьмите рюмки… Они усаживаются за столик в глубине холла.
— Значит, Олафа ободрали, — говорит Симонэ, наполняя рюмки. — Бедняга… Впрочем, хитрец. Как он притворялся, что не умеет катать шары! Классически! А потом, когда ставки поднялись до предела… и я сам, дурак, их поднял… он раскрылся! Вы видели, Глебски?
— Видел. Он вам не дал ни одного удара сделать…
