Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
…и сразу: сверкающий снег, синее небо, сизые скалы вдали…
Совещание в кабинете у начальства, густые клубы табачного дыма, утомленные лица коллег, раскрытые папки с «делами»…
…и сразу: сверкающий снег, синее небо, сизые скалы…
Тюремная камера, неопрятные нары, опухший тип в арестантском костюме слезливо оправдывается в чем-то, бьет себя кулаком в грудь, потрясает перед лицом грязными руками…
…и сразу: сверкающий снег, синее небо, сизые скалы…
Будничные сценки становятся всё бледнее, снежные пейзажи начинают просвечивать сквозь них, и вот уже не остается никаких будней, остается только снежный праздник, склоняющееся к закату солнце, потемневшие силуэты иззубренных скал на фоне темно-синего неба.
Усталый, мокрый, счастливый возвращается инспектор Глебски к отелю.
На крыльце, укутав плечи в шаль, стоит и смотрит на него с улыбкой госпожа Сневар.
— Что же это вы, господин Глебски, — говорит она, — загулялись, обед пропустили…
— Не заметил, как время пролетело… — виновато отзывается инспектор, снимает лыжи, втыкает их в снег и поднимается по ступенькам. — Ничего, перекушу чем-нибудь легоньким… Ужин, наверное, скоро уже…
Госпожа Сневар качает головой.
— Ну нет, не так уж и скоро… Пойдемте, я покормлю вас, что с вами поделаешь…
Они проходят через холл, начинают подниматься по лестнице.
— Дивно хорошо было… — говорит инспектор. — Словно молодость вернулась…
— Ну, не так уж вы и стары, господин Глебски…
— Нет, серьезно, так хорошо… Слава ложным вызовам!
Они идут по коридору. В коридоре пусто, откуда-то доносится музыка, резкие щелчки бильярдных шаров и рыдающее ржание Симонэ. Инспектор сокрушенно покачивает головой.
— И я совсем забыл, что обещал этому физику партию в бильярд после обеда!
— Не страшно, — говорит госпожа Сневар. — Он уговорил Олафа, это они с ним сейчас режутся… Идите переоденьтесь и приходите в столовую… Вон та дверь.
Инспектор открывает свою дверь, входит. Под ногами у него лежит сложенная вчетверо бумажка. Инспектор поднимает ее, разворачивает, читает вполголоса: — «Господина полицейского извещают, что в отеле под именем Хинкус находится опасный гангстер, маньяк и убийца, известный в преступных кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из клиентов отеля. Примите меры»…
Инспектор переворачивает листок, снова переворачивает, перечитывает про себя. Задумывается.
— Гм… Хинкус…
Подходит к окну. Тень отеля сильно удлинилась, но можно без труда рассмотреть тень человека, неподвижно сидящего в шезлонге на крыше.
— Шутники! — презрительно произносит Глебски и начинает стягивать через голову лыжную фуфайку.
Глебски, переодевшись, входит в столовую. Это сравнительно небольшая зальца, отделанная темным деревом; посередине — овальный общий стол на дюжину персон, еще два-три столика, на двоих каждый, стоят у стен под грубоватыми бра; изрядную часть площади занимает могучий буфет, где за толстыми стеклами видна старинная посуда. Рядом с буфетом имеет место приоткрытая дверь — это оттуда доносится музыка, щелканье шаров, демонический хохот и азартные выкрики.
Госпожа Сневар входит следом за Глебски с подносом, на котором сияет кофейник и возвышается грудка бутербродов на тарелке.
— Идите сюда, господин Глебски, — зовет она и ставит поднос на один из столиков у стены. — Здесь вам будет уютно.
Глебски подходит, садится за столик. Госпожа Сневар наливает кофе.
— Не откажитесь посидеть со мной, — галантно просит Глебски.
Госпожа Сневар присаживается напротив него.
— Значит, вам понравилась наша долина… — говорит она.
— Да… очень… — отзывается Глебски рассеянно, прихлебывая кофе. — Скажите, госпожа Сневар… вы говорили кому-нибудь, что я — из полиции?
— Кажется, да… — Госпожа Сневар быстро взглядывает на него. — А что? Я неправильно сделала?
— Да нет, отчего же… А кому, можете припомнить?
— Я и сама не знаю, как получилось. Перед самым обедом, когда мы накрывали на стол, Брюн сказал, что у вас выправка, как у военного. И я, не подумавши, ответила, что вы — полицейский.
— Ага… А скажите, эта… этот… гм… бедное дитя вашего покойного брата — вы не замечали, нет ли у него склонности ко всяким шуткам?
— Не понимаю…
— Ну… Не могло ли быть так, что это он… она… гм… что это оно послало за вашей подписью ложный вызов в полицию?
Госпожа Сневар делает большие глаза.
— Ну, не думаю. Зачем это ему? И потом, вы говорите, телеграмма была послана глубокой ночью… Я, конечно, еще мало знаю Брюн, но представить себе не могу, чтобы он способен был подняться из постели в час ночи только для того, чтобы устроить такую глупую шутку… Да и спит он в смежной со мной комнате, а я, помнится, очень поздно вчера читала…
— Гм… Ну, ладно. А скажите, госпожа Сневар…
В это время в столовую входит невысокий, очень толстый старик в старомодном костюме, с большой черной сигарой в зубах. Сильно хромая, опираясь на толстенную суковатую трость с набалдашником, он идет через столовую, приближаясь к столику, за которым сидят госпожа Сневар и Глебски. Госпожа Сневар поднимается.
— Позвольте познакомить вас, — произносит она. — Господин Мозес, это господин Глебски, он приехал к нам только сегодня. Господин Глебски, позвольте представить вам господина Мозеса…
Мозес подходит к столику, останавливается и, вынув изо рта сигару, несколько секунд рассматривает инспектора.
— Ага, — произносит он сипло. — Значит, вы и есть из полиции, господин Глебски?
Глебски и госпожа Сневар переглядываются.
— А позвольте осведомиться, — говорит Глебски. — Откуда вам стало известно, что я — из полиции?
— Никаких допросов, господин Глебски, — сипит Мозес — Никаких допросов. Приятного аппетита. — Он сует в рот сигару и, усиленно ее раскуривая, удаляется и скрывается за дверью бильярдной. Госпожа Сневар растерянно глядит на Глебски, затем садится.
— Ничего страшного, — успокаивает ее Глебски. — Видимо, это Брюн… гм… сообщило ему обо мне.
— Но это невозможно, господин Глебски! С какой стати? Насколько я знаю, Брюн к нему и близко не подходил. Он вообще только с Олафом водится, бедное дитя!
— Интересно, правда? — задумчиво произносит Глебски. — У вас здесь вообще интересная компания собралась… Мозес этот… Артист дю Барнстокр… он ведь известный иллюзионист, если я не ошибаюсь… Потом сумасшедший физик…
— Да он не сумасшедший! — со смехом говорит госпожа Сневар. — Он чудак просто и скучает очень… Он у нас живет уже почти месяц.
— И наверняка бешено за вами ухаживает, а, госпожа Сневар?
— Конечно! А почему бы и нет? Одинокий, довольно интересный, совсем еще молодой… А я…
— А вы — ягодка, госпожа Сневар!
— Оставьте, пожалуйста. Давайте я вам лучше еще кофе налью…
— Благодарю вас. Вы ведь тоже, по-моему, одинокая?
— Вдова. Уже десятый год. Алек Сневар был старше меня на тридцать дет, я была еще девчонкой сопливой, мать моя здесь поварихой служила, а он уже был взрослым человеком, подпольщиков скрывал во время оккупации…
— Ого! Героическая личность был ваш покойный муж!
— О, вы еще не знаете, какие здесь дела были! Представляете, мне пять… нет, шесть лет, сидим мы с ним в подвале и ленты пулеметные набиваем, а он мне сказки рассказывает… а в углу раненые бредят… А вы, конечно, семейный?
— В некотором смысле. Тоже вдовец, но у меня двое детей. Сын и дочка. Сын уже колледж кончил…
— В столице, наверное?
— Нет, он со мной, в Мюре… Ну, спасибо большое, госпожа Сневар. Пойду взгляну, как там идет бильярдная баталия…
— Конечно, господин Глебски…
Госпожа Сневар принимается прибирать со стола, а Глебски проходит в бильярдную.
В бильярдной полно народу. Красный и взъерошенный Симонэ жадно пьет содовую. Румяный викинг Олаф, добродушно улыбаясь, собирает на бильярдном столе шары в треугольник. На подоконнике, болтая тощими в джинсах ногами восседает Брюн в стальной немецкой каске на голове. Рядом с нею, прислонившись к стене, изогнутой жердью торчит дю Барнстокр с рюмкой в руке. Поодаль от остальных в широком кресле располагается, широко раздвинув колени, старый Мозес — его великолепная трость прислонена сбоку к подлокотнику, сигара, сдвинутая в угол рта, усиленно дымит.
— Ага! — восклицает Симонэ при виде инспектора. — Явились, господин Глебски! Где вы пропадали? Как там мой костюм?
— Сохнет, — отзывается Глебски и, пройдя через бильярдную, усаживается в кресло у окна, где сидит Брюн.
— Значит, костюм пропал, — заключает Симонэ. — Кстати господа, вы знаете анекдот про лыжника, который сел на кактус?
