Джон Бакстер - Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу
На первом же здании слева – так высоко, что и слов не разобрать, стыдливо притаилась табличка, указывающая, что здесь доктор Жозеф Игнас Гильотен при помощи немецкого плотника Шмидта работал над своей машиной для казни, носящей его имя. Ну, почти его имя; английский автор джинглов, не найдя рифмы к “Гиль-о-тен” написала “Гиль-о-тина”. Гильотен опробовал свое изобретение на овцах; падающий нож с косым лезвием до сих пор зовется mouton (барашек). Сам он был против смертной казни и надеялся, что его машина станет первым шагом к отмене высшей меры наказания. Но в результате ей активно воспользовались фанатики вроде Робеспьера, которые устроили в стране террор. По разным сведениям, от 16 до 40 тысяч мужчин, женщин и детей из его прежних соратников и людей, близких королевской семье, а потом и сам Робеспьер тоже отправились на тот свет с помощью устройства, которое, как вдохновенно обещал Гильотен, “будет отсекать головы так, что вы даже моргнуть не успеете, вы даже боли не почувствуете!”
Повернитесь и взгляните на противоположную сторону, на самый большой магазин на улице. Сейчас, пока я пишу это, он пустует. Он вообще, как правило, пустует. Какое-то время там была художественная галерея, потом ресторан. Когда помещение никем не занято, его огромные, от пола до потолка, окна завешаны афишами всех предстоящих концертов и театральных представлений на Левом берегу. Но если вам удастся найти незаклеенный кусочек, всмотритесь внутрь, так, чтобы отражение вам не мешало; вы увидите старинную каменную стену и встроенный в нее цилиндр башни. Именно там работал печатный станок революционера Жан-Поля Марата.
Речи Дантона и его друзей попадали сюда так быстро, что чернила не успевали высохнуть. Они печатались в его газете “Друг народа” и разносились продавцам книг на набережных Сены. Марат, страдавший от кожной болезни, редко покидал квартиру, но работал в ванной, чтобы унять чесотку. В июле 1793 года он согласился принять двадцатипятилетнюю Шарлотту Корде из Кана, которая заявила, что обладает верными сведениями о заговоре против революции. Она воткнула ему в сердце кухонный нож и смиренно стояла подле в ожидании ареста. Через четыре дня после убийства Марата Корде была отправлена на гильотину. Спустя год, в марте 1794-го, за ней последовал Дантон, ибо, по мнению бывших союзников, он стал слишком мягким по отношению к аристократишкам. Перед тем как его обезглавили, Дантон сказал палачу: “Поднимите потом повыше мою голову, чтобы толпе было видно. Поверьте, это произведет прекрасный эффект”.
Шоумен до последнего вздоха.
Казнь Корде также не подкачала. Когда ее голова свалилась в корзину, Легро, плотник и помощник палача, схватил ее за волосы и отхлестал по щекам. Кое-кому показалось, что они залились краской. Одна англичанка клялась, что лицо “напоследок приняло выражение оскорбленной скромности”. Возможно, это закатное солнце пробилось сквозь ветви деревьев на Елисейских Полях, но Легро в любом случае упрятали за решетку. Корде – неважно, что убийца – была женщиной из народа, а не аристократкой, а значит, заслуживала уважительного обращения.
В 1892 году студент из Сан-Франциско по имени Эдвард Кукуэль со своим приятелем Бишопом снималина улице Кур-дю-Коммерс квартиру. Дневник двух лет, проведенных в Париже, иллюстрированный его же рисунками, передает тот вкус жизни Парижа Сати, Руссо и Аполлинера. Не то чтобы они были знакомы. Бишопа и Кукуэля куда больше занимали поиски заработка, гулянки с прочими студентами и с натурщицами, а иногда даже изучение художественного мастерства.
Комнаты сдавались без мебели. Им приходилось покупать кровати, стол, стул, даже печку, труба от которой выводила дым в дымоход или в окно, – это было единственным средством обогрева в квартире. Разумеется, никакого водопровода, и на все здание – два туалета на лестничных площадках, из серии дырки в полу.
Обычно готовить там было невозможно, но и особой нужды постояльцы не испытывали.Американский студент готовит в своей комнате, 1899 г. В 1892 году Кур-дю-Коммерс была еще и рабочим кварталом
Каждый день под окнами появлялись уличные торговцы и лоточники со всякого рода едой, каждый со своим особенным напевным криком. “Voilà le bon fromage à la crème pour trois sous !” [92] – выкрикивала женщина с остреньким лицом; на ее трехколесной тележке громоздились разные сыры. Она накладывала их в глубокую тарелку, а сверху щедро поливала сливками. Пряча в карман деньги, сообщала: “ Voilà! Ce que c’est bon avec des confitures” [93] . Другая женщина продавала хлеб и булочки, горячий кофе с молоком, а позднее привозила суп и жаркое. Здесь находились кузнечные мастерские, где раскаленное железо превращали в затейливые лампы, решетки и кровати; лавка лудильщика; blanchisserie [94] , где в руках хорошеньких девушек, поющих весь день напролет, наши сорочки становились белыми и мягкими; винный погреб – его бочки вечно загораживали проход; фабрика, печатающая тисненые открытки, – две женщины с помощью маленьких молоточков и металлической болванки споро выбивали рисунки; мебельная лавка, где продавалось всякое старое добро; а еще Hôtel du passage и переплетная мастерская.
Переплетчик есть и сейчас, он помещается в магазинчике, торгующем записными книжками в кожаных переплетах. В баре, в том конце аркады, что ближе к улице Сент-Андре-дез-Ар, до сих пор подают вино. А проходя мимо сувенирной лавки, я заметил, что там имеются современные копии старинных жестянок времен la belle époque , украшенные рисунками Штайнлена и Тулуз-Лотрека. После трудового дня девушки из прачечной возвращались домой, на Монмартр. Некоторые из них подрабатывали в Moulin Rouge , высоко подбрасывая ноги в канкане и демонстрируя белоснежные нижние юбки и панталоны (если они вообще надевались). И неужели это простое совпадение, что Винсент Минелли снимал некоторые сцены своей картины “Жижи” в двух шагах отсюда, на улице Кур-дю-Роан, где за высокими зелеными воротами, порой не запертыми, три тенистых двора спускаются все дальше к Одеону? Более двух веков улица Коммерс остается почти такой, какой была, как будто законсервированная во времени. Это место, где прошлое не захотело ослабить свою железную хватку. Здесь можно по-настоящему ощутить, что такое Париж. Музеям обычно такое оказывается не под силу.
35. В метро
В метро я всегда езжу первым классом. Во втором я рискую повстречать моих кредиторов.
Бони, маркиза де Кастеллан,
во времена, когда в метро еще были вагоны первого и второго классов
Скоростной транспорт явно не настраивает на поэтический лад. По крайней мере в Нью-Йорке и в Лондоне. Вроде о Москве отзывы иные: там подземные станции отделаны мрамором, хотя это необязательно свидетельствует о регулярном движении поездов. Но по части тошнотворности у нью-йоркского метро нет соперников. Очень метко описывает Питер Кэри в “Его незаконном я” эти “потолки, покрытые неведомой склизкой ржавчиной… полы, испещренные черными кружками затертой жвачки… вагоны раскачиваются, оглашают тоннели визгливым скрежетом, во мраке за окнами плывут толстые пучки кабеля”. Что до петляющих переходов, то в лондонском метро с неровными полами и редкими указателями чувствуешь себя загнанным зайцем, уходящим от настигающих его хорьков. Не таким уж надуманным представляется сюжет фильма 1972 года “Ветка смерти”, где группа рабочих подземки викторианских времен, замурованных заживо под обвалом где-то в районе станции Russell Street , дает потомство в виде каннибалов. Любители человечинки подстерегают заплутавших посетителей и тихо бормочут: “Осторожно, двери закрываются!”
Что же тогда особенного в парижском метро? Если вы в нем бывали, этот вопрос явно лишний.
Там имеется, к примеру, специфический аромат. Каждый вечер повсюду распрыскивают сильно пахнущий антисептик – потому так блестит пол. Кроме того, имеется декор. Станции метро порой напоминают дамские сумочки, в которых полно ярких, но зачастую маловразумительных предметов. (В 1920-х была популярна игра, когда перерывали дамскую sac à main и по ее содержимому делались заключения о характере хозяйки.) Будьте готовы увидеть на каждой платформе стены, заклеенные постерами размером с рекламный щит. Как правило, на них изображены дамы в экстатических позах, не слишком одетые, если одетые вообще. Пластиковые сиденья насыщенных пастельных оттенков одинаковы во всем метро. Автоматы с шоколадками и безалкогольными напитками – тоже. Некоторые станции украшают мозаика, статуи и – в одном случае – военный мемориал. На других установлены стеклянные боксы, призванные пропагандировать достижения местной индустрии, а иногда и сам подземный транспорт, непременно отмечая его эффективность, чистоту и надежность.
