Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №2 (2004)
Значительная часть транснациональных корпораций действует в рамках далеко не всегда формализованных и часто принципиально не поддающихся наблюдению групп и союзов. В сочетании со слабостью системы наблюдения за мировой экономикой и транснациональным бизнесом в целом это в большинстве случаев превращает ТНК в неуязвимых для национальных и международных бюрократий “невидимок”.
Субъектом мировой конкуренции становятся также отдельные регионы тех или иных стран, которые в силу обладания значимыми ресурсами оказываются более успешными, чем их страны в целом.
Значительную, хотя и скрытую роль в глобальной конкуренции играют разнообразные структуры, действующие внеэкономическими методами (многие из них стремятся не к прибыли, но к власти или влиянию в чистом виде). Это религиозные и преступные организации, а также самостоятельные негосударственные структуры, ориентированные на решение отдельных проблем (как, например, антиглобалистское и экологические движения).
В эту же группу организаций входят спецслужбы ряда стран (в том числе и развитых), обладающие значительной степенью самостоятельности*. Источником этой самостоятельности является распространенная, по всей вероятности более широко, чем это может быть признано, практика “самофинансирования спецопераций”**. Как представляется, эта практика во многом подпитывает мировую наркоторговлю, нелегальную торговлю оружием и технологиями.
Упрощение коммуникаций, позволившее создавать эффективные сетевые структуры, распределенные не только в географическом, но и в правовом отношении (что минимизирует и юридический риск), резко повысило влиятельность всех негосударственных участников мировой конкуренции.
Оно впервые позволило оказывать весьма значительное влияние на общество и отдельно взятому, не образующему никакой организации человеку, без них обреченному на полное бессилие.
Новая структура конкуренции практически не подвергается анализу; применение к ней стандартных подходов делает получаемые выводы неадекватными.
Современная глобальная конкуренция (частным, хотя и фундаментальным случаем которой является конкуренция между цивилизациями) ведется разнородными субъектами, преследующими несопоставимые цели и действующими разнообразными методами. В силу фундаментальных различий в системе ценностей и образе действия они не способны понять друг друга, а значит – прийти к долгосрочному (не тактическому, заключаемому ради достижения локальной цели) соглашению.
Их общая цель — влияние на развитие человечества. В бизнесе эту роль выполняет прибыль, но глобальная конкуренция носит надэкономический характер и ведется за навязывание миру своей модели развития . Материальные блага оказываются не более чем побочным, хотя, безусловно, полезным следствием успеха. В этом современная глобальная конкуренция напоминает биологическую: ее смыслом является экспансия в чистом виде***.
При сопоставлении сил участников глобальной конкуренции следует ориентироваться не столько на масштаб их деятельности (хотя он сам по себе служит важным ресурсом – залогом устойчивости), сколько на масштаб “ликвидных” — относительно быстро высвобождаемых ими для достижения той или иной цели — ресурсов. Учитывать надо все ресурсы, в том числе организационные, интеллектуальные и коммуникативные. Совершенно незаменимыми представляются такие ресурсы, как технологии управления обществом и склонность к агрессии (ибо стратегическая оборона и в условиях глобализации остается единственным гарантированным путем к поражению).
Сохранение идентичности –
условие выживания
В ближайшее десятилетие первичным условием конкурентоспособности общества станет уже не эффективность госуправления, как сейчас, но сохранение общественной идентичности. Особую роль будет играть совершенствование и поддержание устойчивой системы общественных ценностей, действенно мотивирующих общество к достижению успеха в глобальной конкуренции.
Общество, не сознающее себя как обособленная целостность, участвующая в жестокой конкуренции, равно как и общество, система мотивации которого не ориентирована на коллективный успех, обречены на поражение и разрушение. Пример дает не только СССР, но и ряд “конченых стран”, еще четверть века назад представлявших собой хотя и не самые развитые, но все же стабильные, единые и обладающие определенными позитивными перспективами территории.
Самоидентификация советского народа, базировавшаяся на жертвах гражданской и Великой Отечественной войн, а также на коллективном успехе в период “оттепели” (социальный, технологический и идеологический прорыв, символом которого стал полет Ю. Гагарина), разрушилась в период горбачевской “катастройки”. Сегодня Россия стоит перед необходимостью обретения новой самоидентификации, что, как показывает история, не представляет собой принципиально неразрешимой задачи.
Восстановление самоидентификации российского общества, “обретение субъектности”, нужда в которой остра уже сейчас, может идти только на базе идеи “конструктивного реванша” в глобальной конкуренции и путем глубокой реидеологизации общества. Идеология одна способна соединить социальные и национальные группы в единый коллектив, сплоченно участвующий в мировой битве за рынки и ресурсы, а в конечном счете – за перспективу. Она же – единственный генератор энтузиазма, удесятеряющего как физические и административные, так и интеллектуальные силы общества.
Идеология принципиально отличается от религии и национализма открытостью, готовностью привлекать всех потенциальных союзников. Возникнув первоначально в социальном качестве, как орудие классовой борьбы, идеология по мере развития общественных отношений расширилась до понятия “образа жизни”, блестяще реализованного в США и не до конца — в советском обществе. Обеспечивая наибольшую целостность, идеология обеспечивает и наиболее полное использование человеческих ресурсов данного общества.
Исключительная идеологизированность общества — одна из фундаментальных причин успешности США. Еще в 1837 году начинающий политик А. Линкольн впервые выдвинул тезис о необходимости “политической религии”, почитающей Конституцию и законы США как религиозную догму. Впоследствии, после жестокой и разрушительной гражданской войны, в ходе которой на своей территории широко применялась тактика “выжженной земли”, американское общество сумело выработать такую “гражданскую религию”, вводящую религиозную жесткость и нормативность в сферу важных для выживания общества вопросов его внутренней жизни. Объединяя людей разных вероисповеданий на основе их верности интересам общества, она стала прототипом современных общественных идеологий.
Предпринимаемая в России попытка восстановления целостности общества пока, насколько можно судить, остается в целом контрпродуктивной. После краха идеологии, ориентированной на формирование “новой исторической общности людей – советского народа”, и попыток заменить ее заведомо непригодной для всего общества идеологией торжествующих спекулянтов общественное самосознание упало на первичный, национальный уровень. Так как для многонациональной страны это смертельно опасно, государство (если не считать анекдотических попыток ельцинского периода*) инстинктивно попыталось обеспечить общественное единство на более высоком, чем национальный, уровне – на уровне религии.
Действительно, исторически Россия не только сохранилась в период феодальной раздробленности и татаро-монгольского ига, но и развивалась до создания Петром Первым национальной бюрократии именно на религиозной основе. Но путь, который был передовым еще каких-то пять веков назад, сегодня ведет в никуда: Россия соединяет представителей всех великих религий мира и атеистов. Деление на более чем сотню национальностей менее разрушительно, чем на несколько конфессий, из-за:
— размытости национального чувства (особенно у преобладающей нации – русских), сглаженного далеко зашедшим формированием наднациональной общности – советского народа;
— количественного и особенно культурного доминирования русских, хотя и подрываемого массовым вторжением более активных и сплоченных беженцев с постсоветского пространства;
— того, что разделение на множество относительно небольших групп, сдерживающих и уравновешивающих друг друга, меньше угрожает целостности, чем разделение на несколько крупных групп, неизбежно жестко отделяющихся друг от друга.
Идеологии, способной объединить и укрепить российское общество, в явном виде пока не существует. Между тем многие косвенные признаки – и, в частности, недооцениваемый наблюдателями оглушительный успех проекта “Владимир Путин” образца конца 1999 – начала 2000 года — позволяют предположить, что основы этой объединяющей и мотивирующей идеологии уже стихийно выработаны обществом.
