Шпионаж и любовь - Малли Клэр
Менее двух недель спустя Кристина и Анджей собрались в Каир. Еще одна долгая поездка по жаре, и «опель» снова пересек границу, на этот раз египетскую, в столице они остановились в оживленном отеле «Континенталь», бары и тенистые веранды которого были всегда заполнены. Там они снова встретились с Питером Портером, на этот раз более официальным; он посоветовал им отдохнуть и подождать, пока будет принято решение относительно их дальнейшей судьбы. Они рассчитывали не на такой прием, но понимали, что у каирского офиса свои приоритеты: немцы добрались до Северной Африки, шла осада Тобрука, вишистская Франция предоставляла Германии доступ к своим военным базам в Сирии. Кристина и Анджей вскоре оказались в компании старых друзей, включая Анджея Тарновского и кузена Коверского – Людвига Попеля, недавно вернувшегося со службы в пустыне в составе карпатских улан. Уланами командовал полковник Владислав Бобинский, на конях которого Кристина каталась в возрасте четырнадцати лет, теперь он оказался в Африке вместе с другими офицерами. И все же, несмотря на многочисленных знакомых, атмосфера в отеле была довольно напряженной.
Что было самым странным, никто из польских или британских офицеров в «Континентале», которых Кристина знала, помимо Людвига, Тарновского и Бобинского, с ними не разговаривал.
Преодолев сотни миль по территориям, где господствовали симпатии к нацистам, доставив опасные письма и микрофильмы, пережив несколько недель ожидания неминуемого нацистского вторжения, они, наконец, оказались на безопасной земле, контролируемой британцами. Но через два дня их вызвали на длительный допрос, порознь, в каирском офисе УСО, а затем в небольшой вилле на берегу Нила. Что-то пошло не так.
7. Холод Каира
«X и Y теперь в Каире», – сообщало в мае 1941 года Ближневосточное бюро УСО, где были довольны доложить нечто определенное о паре. X и Y были, конечно же, Кристина и Анджей, которые тем временем укрывались в барах отеля «Континенталь» от все более угнетающей жары города в начале долгого лета и от неожиданного холода окружающего их общества. Было очевидно, что к ним были недружелюбно настроены и поляки, и англичане, но Кристина и Анджей понятия не имели почему. При этом британцы в Каире были ненамного больше осведомлены, чем сами прибывшие. Несколькими неделями ранее они с нетерпением ждали возвращающихся агентов, Питер Уилкинсон рассказал Колину Габбинсу, начальнику военных операций УСО: «все мы очень обязаны этим людям» [1]. Но к концу мая тон Уилкинсона изменился, и он упоминал Кристину и Анджея, как «изрядную проблему» [2]. Проблема возникла из-за секретного доклада польской разведки, в котором утверждалось, что по меньшей мере один польский агент был убит в результате того, что было названо «неосмотрительностью» Кристины [64]. Хотя поляки отказались уточнить суть обвинения и оно никогда так и не было подтверждено фактами или опровергнуто, они потребовали, чтобы Кристину и Анджея больше не привлекали к работе, пока не будет проведено полное расследование. Ситуация была «очень тщательно обдумана» полковником Джорджем Тейлором, который затем сообщил в Лондон о «серьезных подозрениях» со стороны польской разведки. Каирское бюро по телеграфу просило принять решение: «Пожалуйста, обсудите все в целом, что делать с X и Y» [3].
«Никто из тех, кому не довелось пережить этого, не может вообразить атмосферу зависти, подозрительности и интриг, отравлявшую отношения между разными секретными и наполовину секретными службами в Каире летом 1941 г.», – писал служащий бюро УСО Бикем Свит-Эскотт [4]. Внутренние взаимоотношения между британскими службами тоже были весьма сложными, однако напряжение между поляками и британцами достигало совсем другого уровня. Кристина была вовлечена в оба лагеря, что делало ее объектом подозрений и политических игр с обеих сторон. С британской точки зрения она показала себя ценным и надежным агентом; по иронии судьбы, именно польская национальность – ее явное преимущество – была и источником осложнений. С самого начала войны поляки яростно боролись за независимость от покровительственной роли британских союзников, добиваясь права самостоятельно управлять своими операциями, посылать собственные сигналы и пользоваться своими кодами. В 1940 году Британские секретные службы согласились, что все их тайные коммуникации с Польшей будут проходить по официальным каналам. Напрямую нанимая сначала Кристину, а затем Анджея, британцы нарушили это соглашение. Теперь поляки сами наблюдали за Кристиной, и ее присутствие в британском офисе в Каире вызвало у них крайнее раздражение.
Официальная польская разведка и контрразведка (ее называли «Второе бюро») имели, впрочем, гораздо более серьезные основания для беспокойства. Они поместили Кристину под наблюдение еще со времен ее пребывания в Будапеште. Они не были удивлены, что она отчитывалась перед британцами, но вскоре стали подозревать, что она скрывает нечто мрачное: может быть, она двойной агент, работающий на нацистов. Эти подозрения основывались на очевидной легкости, с которой Кристина получила в Стамбуле визы для себя и Анджея, чтобы проехать через вишистские Сирию и Ливан, находившиеся в зоне Французского мандата. Британцы знали, что визы были куплены за деньги, но полякам казалось невероятным, что кто-либо, не являвшийся немецким шпионом, мог их добыть. Для Второго бюро сам факт получения виз был компрометирующим фактором, однако были и некоторые другие, более глубокие корни их недоверия к Кристине.
Главным камнем преткновения были ее тесные деловые отношения со Стефаном Витковским и его тайной польской группой сопротивления «Мушкетеры». По иронии судьбы, именно из-за того, что поляки изначально сомневались в надежности Кристины и отказывались использовать ее в качестве курьера между Венгрией и Польшей ради главной группы «Союз вооруженной борьбы», она установила контакт с независимыми «мушкетерами». В 1940 году англичане в отчаянии пытались собрать разведывательную информацию о германских позициях в Польше и были рады нанять Кристину, которая могла предоставить им не прошедшие сквозь фильтры польского правительства в изгнании сведения от источника, не связанного с официальной польской разведкой. Кристина была рада получить эту работу – ее ценили и британцы, и патриот Витковский. В начале мая 1941 года Питер Уилкинсон, цензурировавший ее письма, охарактеризовал их содержание как «вполне безобидные пустяки», но был шокирован, обнаружив вложенные фотографии документов, свидетельствующих о поддержке «мушкетеров» британским правительством. «Эти письма весьма тревожны, – докладывал он. – Мы не должны повторять подобного рода ошибку!» [5]. Возможно, Кристина была наивна в оценке своего положения, но для британцев ее преданность союзникам и Польше представлялась неоспоримой. Однако к началу 1941 года Союз борьбы и Второе бюро начали выдвигать серьезные подозрения по поводу деятельности Витковского и его лояльности.
На пике активности «Мушкетеры» насчитывали около 800 участников, их агенты действовали на польской территории, оккупированной русскими, и в других частях Европы, в том числе у них было около 200 человек внутри Германии. Сам Витковский путешествовал по рейху под именем офицера СС Артура Августа фон Тирбаха, собирая разведывательную информацию для поляков и британцев. Его честолюбие и эффективность постоянно раздражали соперников из числа официальной польской разведки, и те готовы были дискредитировать его любой ценой, если он не согласится работать исключительно на Второе бюро – в обмен на ежемесячную оплату и относительную независимость оперативных действий. Тем не менее напряжение нарастало. Витковский жаловался, что Второе бюро не доверяет «мушкетерам» и пренебрегает их докладами. Второе бюро, в свою очередь, гневалось, когда Витковский обходил их и передавал сведения напрямую генералу Сикорскому, который стал главой польского правительства в изгнании и командующим польской армии, а косвенно еще и британцам. Значительная часть такой информации проходила через Кристину.
