Шпионаж и любовь - Малли Клэр

С целью покончить с такими распрями между разведками в начале 1941 года «Мушкетеры» заключили официальное соглашение с Союзом борьбы. Но хотя Витковский поклялся служить на официальную разведку, едва ли он способен был оставаться под контролем; он продолжал развивать независимые контакты с русскими организациями, состоящими из бывших белых офицеров, участвовал в секретных переговорах с не названными по именам немецкими командирами. Как и Кристина, и многие другие поляки, Витковский считал, что Советский Союз представляет для Польши более серьезную угрозу, чем нацистская Германия. Он не мог устоять перед соблазном играть на противоречиях двух агрессоров и сталкивать их друг с другом, или срывать попытки смягчить суровые условия режима нацистской оккупации. Это не только подрывало авторитет польского правительства в изгнании, открывая «Мушкетеров» для потенциальной вражеской инфильтрации – и, по крайней мере, для обвинений в этом. Несколько агентов «Мушкетеров» позднее были пойманы на том, что «постепенно меняли свои истории, пока, наконец, не признали, что работали на немцев» в надежде сотрудничать с белогвардейцами против советских властей [6]. В мае 1941 года Сикорский решил отменить любую поддержку «Мушкетеров», которые были оценены как «неудовлетворительные и вредоносные»; и во имя сохранения добрых отношений с польскими союзниками британцы официально одобрили его решение [7]. Кристина, маленькая «Муха» Витковского, несмотря на препятствия, благополучно добралась до Каира и оказалась в самом эпицентре кризиса вокруг «Мушкетеров». Неудивительно, что она стала объектом для подозрений, а вскоре ощутила всю горечь чужой зависти и персонального соперничества. Как спутник и друг Кристины, не будучи агентом «Мушкетеров», Анджей также попал в историю вместе с ней.

Между Каиром, Лондоном и Стамбулом последовала череда кодовых сообщений и телеграмм, польская и британская разведка интенсивно обменивались мнениями иупреками; по крайней мере в одном британском послании содержалась жалоба на то, что другая сторона «устраивает чудовищный хаос» [8]. По сведениям Джулиана Эймери, «в то время существовала изрядная шпиономания, и у властей не было шансов» на спокойную работу [9]. Некоторое время обсуждалась идея направить Кристину и Анджея в Лондон и передать их в управление польской администрации, однако это показалось напрасной потерей ценных сотрудников. С другой стороны, хотя в УСО не было особых сомнений в преданности Кристины, британцы хотели сохранить добрые отношения с поляками. По мере того как Прибалтика постепенно скатывалась к союзу с «осью», Франция была потеряна, Россия оставалась в рамках взаимного договора с Германией, а США старательно избегали любого шанса вовлечения в конфликт. Великобритания не могла допустить разрыва с еще одним союзником. Для Уилкинсона наступил критический момент. «Проблема с поддержкой организации, которая не сотрудничает с польским правительством, была очевидной, – писал он о Кристине и «Мушкетерах», – и, на мой взгляд, она перевешивала все возможные преимущества» [10]. Было принято решение, что Кристина и Анджей останутся в Египте, по крайней мере временно, но их не будут использовать в польских делах и они не станут возобновлять контакты с «Мушкетерами». Последнее требование оказалось более сложным, чем могло показаться, так как череда докладов и микрофильмов по-прежнему поступала через Кристину – их доставляли польские беглецы, которые стремились на Ближний Восток, чтобы вступить в польскую армию, и она передавала эти материалы независимо от любых официальных решений.

В июне 1941 года полковник Ги Тэмплин, британский офицер по связям с польскими властями в Каире, наконец объяснил Кристине и Анджею ситуацию. «Мы с Кристиной были оскорблены», – вспоминал позднее Анджей [11]. С начала войны они двое рисковали жизнями во имя Польши, а теперь соотечественники внесли их в черные списки подозреваемых как двойных агентов. У Кристины руки опустились. «Я была так расстроена, что почувствовала себя преданной и покинутой, как пустынный остров», – писала она Кейт О’Мэлли [65]. В Белграде Джордж Тейлор обещал позаботиться о них, продолжала Кристина, но «теперь он говорит, что ничего не может поделать, и оставил нас на льду» [12]. Ситуация оставалась невнятной и временами казалась почти фарсом. Кристине регулярно приходилось опровергать инсинуации, хотя прямых обвинений в том, что она агент нацистов, никто ей не высказывал, зато она сталкивалась с проявлениями приглушенного антисемитизма, преобладавшего в Каире. Анджей узнал, что награжден орденом «Виртути милитари», высшей польской военной наградой, в тот же день, когда ему объявили об официальных подозрениях в шпионаже, выдвинутых Вторым бюро. Короче говоря, Кристина и Анджей испытали облегчение, когда Питер Уилкинсон вернулся в том же месяце из Лондона, теперь они надеялись, что теперь он сможет разрешить тупиковую ситуацию.

Только сидя напротив Уилкинсона, Кристина и Анджей поняли, что новости едва ли можно назвать хорошими. По свидетельству Анджея, Уилкинсон без объяснений отказался от их дальнейших услуг, предложив только, что Кристина могла бы поступить в Красный Крест, а Анджей – записаться в ряды польской армии. Они были поражены, Анджей пришел в «полную ярость», а Кристина была «бледна и молчалива» [13]. Когда Анджей стал аккуратно разворачивать последние рулоны микрофильмов, Уилкинсон резко встал и остановил его: «Ваши микрофильмы больше не представляют для нас интереса. До свидания» [14]. Однако в отчете Уилкинсона о той же встрече говорится, что он ясно и определенно сказал: существует серьезная озабоченность «любительскими действиями» «Мушкетеров», которые могут скомпрометировать «бесконечно более тайную активность» официального польского Сопротивления; он утверждал, что Кристина и Анджей приняли такое объяснение «философски» [15]. Вероятно, Уилкинсон более оптимистически оценил шокированное молчание Кристины; позднее он признавал, что «разговор оказался мучительным», и провел он его «скверно» [16]. За пять минут для Кристины и Анджея он превратился во врага на всю жизнь, и позднее ему пришлось об этом искренне сожалеть. Кристина не стала обращаться в Красный Крест в поисках работы, она поклялась, что никогда больше не позволит человеку, сидящему за столом в кабинете, диктовать ей, что делать. Однако Уилкинсон определил их дальнейший путь, исключив из списков УСО. Он обладал способностью судить о характерах людей и обстоятельствах и в то же время действовать быстро и решительно, однако в этот момент он потерял контроль над потенциально полезными и весьма результативными польскими агентами [66].

Наступила середина июня, начиналось долгое каирское лето, длившееся до октября. Кристина и Анджей вставали рано, до жары, постепенно раскалявшей городской воздух, и шли в «Грей Пилларс», массивное здание с серыми колоннами, чтобы подать прошение о возобновлении их статуса в УСО. Дни сменялись неделями, они слали письма старшим офицерам, британским и польским, которых знали. Список Кристины возглавлял сэр Оуэн О’Мэлли, чьи ответы на ее мольбы Уилкинсон сухо комментировал: вероятно, «сэр Оуэн стал жертвой знаменитой убедительности мадам» [17]. Поляки не собирались менять свою позицию, а без их поддержки ситуация Кристины и Анджея становилась безнадежной.

Анджей, в отличие от Кристины, не был напрямую связан с «Мушкетерами», он был офицером с высокой наградой, и потому у него было больше шансов найти себе применение. Габбинс, находившийся в Лондоне, обратился к генералу Сикорскому по поводу Анджея Коверского, тактично написав: «Я горячо убежден, что такой человек не должен страдать по нашей вине», и предложил включить Анджея в состав польских вооруженных сил в Египте [18]. А тем временем Анджей писал своему бывшему командиру, генералу Станиславу Копаньскому. Когда Копаньского назначили в Карпатскую бригаду, Анджей встретил его в «Континентале» и, используя старое польское выражение, попросил о разговоре «с глазу на глаз» (буквально: «между нашими четырьмя глазами»). «Это невозможно», – заявил Копаньский к очевидному удовольствию наблюдавших за ними агентов Второго бюро, а потом добавил, что при его боевых ранениях они располагают только тремя глазами, а также тремя ногами на двоих [19]. У Копаньского не было места для Анджея. «Он очень достойный офицер, – сказано в одном польском отчете, – но находится под негативным влиянием госпожи Г.» [20].