Патти Смит - Поезд М
– По-моему, он рад, – сказала я. Эйс и Дайс кивнули, соглашаясь.
Конечной точкой маршрута было кладбище в Дзигэндзи. Когда мы приближались к могиле Акутагавы, я припомнила свой сон и задумалась: придаст ли он особую окраску моим переживаниям? Мертвые разглядывают нас с любопытством. Прах, кусочки кости, пригоршня песка, застылость органического вещества в ожидании. Мы возлагаем цветы, но нам не спится. Нас обхаживают, а потом осмеивают, нас терзает, как Амфортаса, короля рыцарей Грааля, упорно незаживающая рана.
Было очень холодно, небо снова потемнело. Я чувствовала странную отрешенность, окоченела от мороза, но зрительные впечатления воспринимала обостренно. Меня привлекли контрастные тени, и я четыре раза сфотографировала подставку для благовоний. Все снимки вышли почти одинаковыми, но я осталась довольна – вообразила, что это части ширмы. Четыре части ширмы – одно время года. Я отвесила поклон, поблагодарила Акутагаву в то время, как Эйс и Дайс уже спешили к машине. Когда я направилась было вслед, капризное солнце вернулось. Мне попалась старая-престарая вишня, завернутая в разлохмаченную мешковину. Холодный свет подчеркивал фактуру мешковины, и я выстроила композицию последнего снимка: маска комического персонажа, чьи призрачные слезы словно бы струятся по истрепанному мешку.
На следующий вечер я морально подготовилась к переезду в другой отель, уже оплакивая свой монотонный распорядок отшельницы. В отеле “Окура” я была заточена в коконе вместе с двумя горемычными мотыльками, которые не желали выбираться наружу, хотя и не прятали своих лиц. Сидя за железным письменным столом, я составила список грядущих дел, в том числе встреч с моим издателем и переводчиком. А потом увижусь с Юки и помогу ей собирать пожертвования для школьников, которых осиротили землетрясение и цунами 2011 года в Тохоку. Я собрала свой маленький чемодан, окутанная дымкой ностальгии по потоку моей жизни в настоящем времени, который я вот-вот направлю в другое русло, по пригоршне дней в сотворенном мной мире, в мире утлом, как храм из деревянных спичек.
Маска комического персонажа
Я зашла в кладовку, достала матрас-циновку и подушку, набитую гречишной лузгой. Разложила циновку на полу, завернулась в одеяло. Стала смотреть по телевизору что-то наподобие “мыльной оперы” из жизни XVIII века. Действие развивалось медленно, субтитров не было, веселья – ни капли. Но меня это устраивало. Мое одеяло – как облако. Дрейфую на нем, странствую, следуя взглядом за кистью девы, которая рисовала на парусах деревянного кораблика столь печальную сцену, что сама разрыдалась. Ее одеяние со свистом рассекало воздух, когда она бродила босиком из комнаты в комнату. Сдвинув дверь, вышла на заснеженный берег. Река была свободна ото льда, и корабль проплыл мимо, без нее. Не отпускай свой корабль по реке слез, кричал неистовый ветер. Маленькие руки обретают покой, замри, затихни. Она встала на колени, потом прилегла на бок, стиснув в кулачке ключ, приняла милосердие бесконечного сна. Рукав ее одеяния украшало яркое изображение ветки сливового дерева с хрупкими цветами, в их темных серединках виднелись россыпи крохотных капелек. Я закрыла глаза, словно чтобы составить компанию деве, и капельки переместились, сложились в узор, похожий на продолговатый остров у края нетронутой пустоты.
Утром Эйс отвез меня в отель, выбранный моим издателем, поближе к центру, неподалеку от железнодорожной станции Сибуя. Я поселилась в номере на восемнадцатом этаже современного небоскреба, с видом на гору Фудзи. В отеле имелось маленькое кафе, где подавали кофе в фарфоровых чашках, сколько мне угодно. День был заполнен обязанностями, кипучая атмосфера стала для меня неожиданно-приятной новинкой. Поздно вечером я сидела у окна и смотрела на великую гору, облаченную в белый плащ, словно бы охраняющую спящий Токио.
Утром я села на экспресс на центральном вокзале Токио и приехала в Сендай, где меня ждала Юки. Она улыбалась, но я-то видела, что за этой улыбкой столько всего иного, печаль катастрофического масштаба. Я помогала ей издалека, а теперь мы передадим результаты ее труда бескорыстным опекунам несчастных детей, чья утрата неизмерима: дети лишились семьи, дома, природы, которую они знали, к которой относились с доверием. Юки долго разговаривала с учителями детей. Перед отъездом они вручили нам драгоценный подарок – сенбазуру, тысячу бумажных журавликов, скрепленных бечевкой. Столько маленьких пальчиков усердно трудилось, чтобы подарить нам этот непревзойденный символ здоровья и добрых пожеланий.
Затем мы заехали в рыбацкий порт Юриаге, где когда-то кипела работа. Сильнейшее цунами – сто с лишним футов в высоту – смыло почти тысячу домов и почти все корабли: лишь несколько судов уцелело, да и те были сильно повреждены. На рисовых полях, которые больше не плодоносят, валялся чуть ли не миллион рыбьих скелетов, воздух несколько месяцев был отравлен вонью. На кусачем морозе мы с Юки стояли без единого слова. Я была готова увидеть ужасающие разрушения – но только не то, что здесь больше ничего нельзя увидеть. Совсем близко к воде стоял на снегу маленький Будда, и одинокое святилище смотрело сверху на то, что осталось от благополучного поселка. Мы поднялись по ступенькам к святилищу – скромному сланцевому монолиту. Было так холодно, что мы еле-еле могли молиться. “Будешь фотографировать?” – спросила Юки. Оглядев безотрадную панораму внизу, я мотнула головой. Разве я смогу сфотографировать ничего?
Юки дала мне какой-то пакет, и мы распрощались. Я вернулась на экспрессе в Токио. Приехала на вокзал и обнаружила, что меня ждут Эйс и Дайс.
– Я думала, мы уже попрощались.
– Мы не могли тебя бросить.
– Пойдем опять в “Мифунэ”?
– Да, пошли. Саке наверняка ждет.
Эйс кивнул и улыбнулся. Время пить саке – наш последний вечер просто тонул в этом напитке.
– Какие прелестные чашка и токкури[46], – заметила я. Они были лазурно-зеленоватые, с маленькой красной печатью.
– Это официальный личный знак Куросавы, – сказал Дайс.
Эйс, глубоко задумавшись, теребил бороду. Я бродила по ресторану, любуясь дерзкими и яркими образами воинов из “Рана” Куросавы. Когда мы в безмятежном настроении добрались до машины Эйса, он выудил из своей потертой кожаной котомки чашку и токкури.
– Дружба всех нас доводит до воровства, – сказала я.
Дайс собрался было это перевести, но Эйс поднял руку – не надо, мол.
– Я понял, – торжественно сказал он.
– Я буду скучать по вам обоим, – сказала я.
В тот вечер я поставила чашку и токкури на тумбочку у кровати. В них еще оставались капли саке, и я не стала их ополаскивать.
Проснулась я с легким похмельем. Приняла холодный душ и стала пробираться по лабиринту эскалаторов, которые так никуда меня и не привели. Чего мне действительно хотелось, так это кофе. Поискав, нашла экспресс-кофейню: кофе с мини-круассанами стоил девятьсот иен. За соседним столиком, сидя ко мне лицом, мужчина за тридцать, в деловом костюме, галстуке и белой рубашке, работал на своем лэптопе. Я обратила внимание на его костюм из ткани в особую, почти незаметную полоску: вроде бы неброско, но смотрится вызывающе инаково. По его поведению чувствовалось, что он на голову выше типичных бизнесменов. Он поменял один лэптоп на другой, налил себе кофе, продолжил работу. Меня умилили его невозмутимая, но не примитивная сосредоточенность, бороздки света на его гладком лбу. Он был красив, чем-то похож на молодого Мисиму, его внешность повествовала обиняками о верности внешним приличиям, безмолвных изменах и нравственной непреклонности. Я смотрела, как мимо шли люди. Время тоже шло. Я думала съездить одним днем на поезде в Киото, но предпочла пить кофе за столиком напротив этого тихого незнакомца.
В Киото я так и не поехала. Напоследок еще раз прогулялась, спрашивая себя: “А что случится, если на улице я вдруг повстречаюсь с Мураками?” Но, честно говоря, в Токио я не ощутила ничего, связанного с Мураками, и не стала разыскивать дом Мияваки, хотя оказалась всего в нескольких милях от квартала, где он должен находиться. Я была настолько одержима мертвыми, что пренебрегла контактом с вымышленным миром.
Мураками все равно здесь нет, подумала я. Скорее всего, он в каком-то другом месте, в полной изоляции внутри космического спускаемого аппарата посреди лавандового поля, кропотливо кует слова.
В тот вечер я поужинала одна. Трапеза была изящная: морские ушки, над которыми струился пар, лапша соба, сваренная на зеленом чае, теплый чай. Распечатала подарок Юки. Коробка цвета кораллов, завернутая в плотную бумагу цвета морской пены. На бледной бумаге лежали завитушки лапши соба из префектуры Нагано. Расположились в этой продолговатой коробке, словно несколько ниток жемчуга. Под конец я занялась своими снимками. Разложила их на постели. Большая часть отправилась в стопку “просто на память”, но фотографии подставки для благовоний на могиле Акутагавы кое-чего стоят – вернусь домой не с пустыми руками. Я ненадолго встала, постояла у окна, глядя вниз на огни Сибуи и вдаль, на гору Фудзи. Потом открыла небольшой кувшинчик с саке.
