А Кони - Совещание о составлении устава о печати
Отрицательные решения такого Совещания в ответ на ходатайство о разрешении издания всегда будут возбуждать неудовольствия. Они будут или считаться неправильными и основанными на предубеждении или же, если общество отнесется к ним с доверием, будут налагать пятно на просителя, возбуждающее в окружающих неопределенные подозрения, которыми может воспользоваться мстительное злоречие. Не надо забывать, что просьбе о разрешении издания неминуемо должно предшествовать собрание необходимого капитала и подбор сотрудников и что, следовательно, отказ никогда не может остаться в тайне.
Переходя затем к возражению против 25-летнегй возраста просителя при явочном порядке, который, будто бы, недостаточен и должен быть повышен до 30 лет, я настаиваю на своем сравнении таких лиц, по отношению к возрасту, с судьями, находя, что нет никакого основания быть более строгим к журналисту, чем к судье, ибо если молодости свойственны неопытность и увлечение, то старость очень часто связана с рутиною и равнодушием к неправде. Притом журналист действует от своего имени и на собственный страх, и государство не имеет основания предъявлять к нему более высокие требования возраста, чем к судье, которому, несмотря на его 25 лет, вверяется честь, свобода и имущество граждан и право творить суд от имени императорского величества. В последнее время наше законодательство, впрочем, понизило требования возраста для своеобразных судей в лице земских начальников, позволив им отправлять судейские обязанности с 21 года, но это так же мало соответствует действительным потребностям правосудия, как и самое учреждение административных чиновников, имеющих право отправлять судейские обязанности. Остаюсь поэтому при высказанном уже мнении о необходимости введения явочного порядка.
Напрасно было бы искать в своде законов правила о цензуре среди узаконений, говорящих о предметах деятельности ведомства просвещения или, по крайней мере, внутренних дел. Эти правила помещаются в XIV томе Свода законов, между Уставом о предупреждении и пресечении преступлений и Уставом о ссыльных. Это соседство отразилось и на Уставе о цензуре и печати, который не только рядом мер предупреждает и пресекает печатное слово, но даже в некоторых случаях предоставляет усмотрению одного лица лишать его права на существование в самом его зародыше. Такою является статья 140 Устава цензурного в ее практическом объеме и применении вплоть до последнего времени. В этом применении, наряду с вполне понятными случаями удержания периодической печати от оглашения обстоятельств, по самому существу своему для пользы родины подлежащих временной тайне, покуда они не отойдут в область истории, - сплошь и рядом налагалась печать молчания на сообщения, в которых самый придирчивый взгляд не усмотрел бы ничего, "quid detrimenti rei publicae capiat" (что могло бы нанести ущерб государству - лат.). При этом забывалось, что, рядом с печатным словом, связанным с нравственною и юридическою ответственностью и возможностью незамедлительного опровержения, существует молва, питающаяся клеветою и вымыслом, то летучая, то ползучая, под прикрытием темноты и безопасности.
Благодаря статье 140 бывали периоды, когда газеты наполнялись передовыми статьями, вынужденными тщательно обходить "злобу дня", и целыми столбцами известий о юбилеях экзекуторов и архивариусов, - некрологами людей, вся заслуга которых оказывалась состоящею в том, что пребывание их под судом повелено не считать препятствием к получению ордена святого Владимира, бесконечными выписками из "Кронштадтского вестника" о начатии и окончании судами мирной кампании, - сведениями о пожертвованиях 100 рублей в пользу того или другого благотворительного общества и об экзаменах в школах кройки и шитья.
Таким путем статья 140 сливалась незаметно со статьею 97 Цензурного устава. Если последняя разрешает касаться "несовершенства существующих постановлений лишь в специальных ученых рассуждениях, написанных тоном, приличным предмету, и притом лишь в случае, если недостатки постановлений обнаружились уже на опыте", то статья 140 могла широко применяться к тем житейским явлениям, в которых сказывались эти несовершенства. Отсюда являлся известного рода роковой круг, в силу которого, запретив говорить о каком-либо печальном или безобразном явлении, взывающем к пересмотру законодательства, можно было обеспечить незыблемость этого законодательства, о недостатках которого, недознанных опытом, нигде ничего не печаталось бы, как о запрещенном .по статье 140 Устава цензурного.
Возможность чрезмерно широкого применения последней статьи обратила на себя своевременно, в 1873 году, внимание Государственного Совета. В проекте-установлении содержащегося в этой статье правила министр внутренних дел говорил о воспрещении касаться какого-либо дела или вопроса. Но Государственный Совет дозволил прилагать "печать молчания" исключительно к вопросам государственной важности и твердо установил: источник запрещения соображения высшего правительства, случаи запрещения - исключительные и редкие и, наконец, практическую цель запрещения - устранение опасных и сопряженных с вредом для государства последствий нескромности.
Но на практике, при бесконтрольных и безапелляционных распоряжениях, все эти условия исказились и потеряли свои прежние определенные черты. Источник обратился из соображений высшего правительства не только в усмотрение министра и притом не одних внутренних дел, а каждого министра, но зачастую в просьбы и домогательства отдельных частных лиц; редкие и исключительные случаи обратились в частые и обыденные, - последствия, опасные и вредные для государства, стали в один ряд с последствиями, несомненно, полезными для государства, так как ими освещалось истинное положение дел или вред, наносимый тем или другим явлением нравственным интересам общества, служить которым призвано государство.
Мы все бывали свидетелями, когда вдруг проскальзывало в печать сведение, подымавшее завесу над рядом темных дел или неблаговидных проделок, - и как затем, точно по мановению волшебной палочки, вся печать смолкала, делаясь не только глухонемою, но и слепою. Не всякий мог пристально следить за нею и, выражаясь словами митрополита Филарета, "слушать ее молчание"; большинству оставалось снова искать ответов на разные вопросы в противоречивых толках и непроверенных слухах или же обращаться к тенденциозным и часто совершен но невежественным, в смысле знания России, вестям иностранных газет.
Стоит припомнить запрещение писать о доппинге, как о возбудительном средстве, даваемом скаковым лошадям при состязаниях, для придания им этим мошенническим способом большей быстроты в беге. Несомненно, что употребление доппинга наряду с таким учреждением, как тотализатор, подлежит безусловному изобличению и осуждению; существование их никакие интересы коннозаводства оправдать не могут, ибо эти интересы не должны идти вразрез с народною нравственностью, которую колеблет всякая общественная азартная игра. Я, по моему судейскому опыту, знаю и могу удостоверить, что во многих корыстных преступлениях такая игра бывала одною из движущих причин, толкнувших слабого и увлекающегося человека на пагубный путь. Как же не говорить о злоупотреблениях, допускаемых при терпимом и оберегаемом зле, об этом своего рода зле в квадрате? И что общего имеет доппинг с вопросами государственной важности, о которых говорится в статье 140?
Какою, например, опасностью грозили Российской державе статьи директора Института путей сообщения профессора Герсеванова по техническому образованию, воспрещенные к печатанию в половине девяностых годов? Или репортерские отчеты об имеющем быть концерте в пользу общества вспомоществования благородным девицам? Или известия о прибытии и пребывании в С.-Петербурге бывшего харьковского губернатора князя И. М. Оболенского?
Наряду с такими, вызывающими недоумение, случаями распространительного толкования статьи 140 можно отметить и случаи, вызывающие скорбное чувство за те немногие предметы непререкаемой народной славы и гордости, о которых, однако, воспрещалось говорить. Достаточно указать на запрещение не только обсуждать определение святейшего Синода о духовной каре, постигшей графа Л. Н. Толстого, в то время, как на него сыпалась печатная брань и прямые проклятия, но даже говорить о пятидесятилетнем литературном юбилее "великого писателя земли русской", в связи с обязательством соблюдать особую осторожность в случае его смерти, причем, однако, было великодушно не встречено препятствий к статьям о его литературных произведениях...
К такому распространительному толкованию статьи 140 присоединяются и случаи явного нарушения закона, обеспечивающего публичность судебных заседаний и тесно связанную с нею гласность их. Высочайше утвержденным 20 ноября 1864 г. мнением Государственного Совета и та и другая закреплены по всем делам, по которым, согласно Судебным уставам, двери заседания не подлежат закрытию. Обсуждая весьма редкие, но необходимые случаи закрытия дверей, Государственный Совет нашел, что соединенная с публичностью возможность широкого оглашения всех подробностей дела изустно и в печати побуждает свидетелей и участвующих в деле лиц воздерживаться от лжи и не скрывать истины, а судей живее чувствовать святость своего призвания, быть внимательными и строго соблюдать предписанные законом правила; на публичность и связанную с нею гласность всякий невинно привлеченный может рассчитывать, как на средства оправдания и смытая пятна незаслуженного обвинения; она же составляет главное оружие в руках справедливого обвинителя.
