Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович

Следующее утро принесло некоторое облегчение. Часть советских солдат отсыпалась после вчерашнего дебоша, другая — ушла в бой. Женщины вернулись в свои квартиры и обнаружили мятые кровати, на которых ночью развлекались солдаты…

Герда подошла к Кармен, сказала ей несколько сочувственных слов и поинтересовалась, почему она так настойчиво выкрикивала её имя. Кармен подняла полные ненависти глаза и посмотрела на Герду.

— Почему это была я, а не ты?

Герда поняла, что послужило причиной её криков. Две женщины никогда больше не разговаривали друг с другом.

В Дахлеме (Dahlem), район в составе берлинского административного округа Штеглиц-Целендорф, советские офицеры посетили сестру Кунигунду, настоятельницу женского монастыря, в котором находились сиротский приют и родильный дом, — писал в 1946 году по горячим следам Остин Апп. — Офицеры вели себя безупречно (в советской армии было немало солдат и офицеров, пытавшихся защитить мирное население), но предупредили её, что следует опасаться не фронтовиков, а тыловых частей Красной армии, которые вскоре появятся [67].

Так происходило и на Восточном фронте, случалось, солдаты вермахта пытались предупредить мирное население, евреев в основном, что за ними идёт СС. Красноармейские офицеры, предупредившие настоятельницу женского монастыря о грядущей опасности, оказались правы: солдаты-тыловики вторглись на территорию монастыря и безжалостно всех изнасиловали: монахинь, медсестёр, беременных женщин и рожениц.

Красная армия была разнородной и по национальному составу, и по образовательному уровню — одни видели в каждом немецком ребёнке будущего эсэсовца, другие делились с немецкими детьми продуктами питания; были солдаты и офицеры, разогретые алкоголем и жестоко насиловавшие женщин и детей, но были и осуждавшие насилие и пытавшиеся этому воспрепятствовать. Но там, где, как в Восточной Пруссии, насилие было частью государственной политики, целью которой было до смерти напугать гражданское население и заставить его покинуть места, отходящие к СССР, публично осуждавших насилие, таких как Лев Копелев, арестовывали и обвиняли в сочувствии и гуманности к неприятелю.

Напомним статистические данные, приведенные Хельке Зандер и Барбарой Йон, из книги «Освободители и освобождённые» о битве за Берлин, выигранной маршалом Жуковым. Из 1,4 миллиона девушек и женщин, живших в Берлине перед началом штурма, как минимум 110 тысяч подверглись изнасилованиям. Из них 11 тысяч забеременели. 10 тысяч женщин были убиты или покончили с собой, не вынеся надругательств.

Есть и другие цифры, ненамного отличающиеся. По информации двух берлинских больниц, жертвами изнасилований стали от 95 тысяч до 130 тысяч женщин. Но это лишь видимые цифры: многие женщины, опасаясь огласки, не обращались к врачам. Большинство стали жертвами групповых изнасилований. Эти цифры статистика учитывает.

От описания сцен насилия автор устал. В нью-йоркской квартире он может отвлечься от берлинского кошмара весны 1945-го просмотром бескровных футбольных трагедий — судейских ошибок на чемпионате мира — и выплеснуть эмоции на неправильно засчитанные голы или, наоборот, правильно забитые, но не засчитанные.

Автор волен позволить себе coffee break или переключиться на художественную прозу, на любимый в последние годы жанр — антиутопию и магический реализм…

Берлинцы, мирные жители, весной 1945-го позволить себе coffee break не могли. Ни до, ни после капитуляции. Поделом немцам за Бухенвальд и Освенцим, Варшаву и Бабий Яр, Треблинку и Хатынь, за Ленинград, Минск? — перечислять пепелища, оставленные нацистами, бумаги не хватит! Может, и поделом, когда думаю о погибшей в гетто первой семье отца, жившей в той же самой квартире, в которой жил я, и о брате, который, по-видимому, как и я, стоял за спиной отца и наблюдал, как разжигает он печь…

Мальчишкой ненавидел я немцев и не понимал отца! Он, когда рухнул фронт, пешком протопавший в 1942-м от Харькова до Сталинграда, драпом по 50 километров в день, чтобы не оказаться в плену, он так и не ответил на мой вопрос: «Сколько ты убил немцев?» Зато я помню рассказ отца: ему, раненому разрывной пулей в правую руку при прорыве немецкой обороны под Сталинградом и пешком направлявшемуся в прифронтовой госпиталь, как легкораненому, приказали руководить конвоированием в тыл колоны немецких военнопленных. В дороге встретились две колоны: пленных и красноармейская, из глубокого тыла направляющаяся на фронт. Возбуждённые алкоголем офицеры подбегали к немцам и избивали их, демонстрируя солдатам, как следует обращаться с военнопленными. Отец, по воинскому званию старшина, не мог помешать избиениям, но он усвоил урок и при приближении встречной колонны отводил от дороги пленных, защищая их от насилия. Тогда его гуманизма понять я не мог…

…Во времена перестройки я прочитал в «Литературной газете» историю о женщине блокадного Ленинграда, зимой 1942-го не похоронившей труп умершего от голода ребенка, а заморозившей его между оконными рамами. Понемногу отрезая от него куски мяса, она варила бульон и спасла от неминуемой смерти второго ребёнка. История жуткая, реальная, в отличие от надуманного сюжета «Ночной портье», и страшнее фильмов ужасов Альфреда Хичкока.

За блокаду города, в котором от голода и болезней умерло до полумиллиона жителей, нацистская Германия должна понести наказание. Но тогда следовало бы отказаться от идеологических догм и открыто заявить, что Германия заплатит за свои преступления по высшему счёту, по меркам блокадного Ленинграда, жестоким уроком — назиданием потомкам, аналогичному тому, который преподали иудеям римляне, покоряя восстание в Иудее, и вместе с союзниками громко сказать об этом на Тегеранской и Ялтинской конференциях. А затем по примеру римлян, разрушивших Второй Храм после победы в Первой Иудейской войне, разнести Берлин к чёртовой матери, запретить немцам селиться вокруг него и рассеять по миру, как некогда римляне сделали с иудеями. (В Восточной Пруссии и Силезии нечто похожее было совершено.) А дальше, как и во времена Иудейской войны, когда победители не щадили восставших, и по обе стороны дороги от Иерусалима до Рима (за исключением водных преград) вкопаны были кресты, на которых римляне распинали восставших, — по обе стороны дороги от Берлина до Москвы установить виселицы для эсэсовцев и членов нацистской партии. Римская казнь антигуманна для XX века, но век коммунистических революций придумал иные казни, — депортации репрессированных народов. Для искоренения германского милитаризма Сталин мог бы депортировать пол-Германии в Сибирь и на Дальний Восток (места незаселённые, необжитые — нехай фрицы и гретхен трупами прокладывают через тайгу автобаны).

Так оно, в общем-то, частично и произошло. Подробнее в конце второй части в главе «Репарации трудом».

Но если рабоче-крестьянское воспитание и коммунистическая мораль выше законов кровной мести, то следует отличать эсэсовцев от мирных жителей; лидеров коммунистической партии, устроившей коллективизацию, голодомор и 1937 год, от рядовых коммунистов, непричастных к ленинско-сталинским преступлениям. Рассуждения можно продолжить, поочередно выслушивая обвинителей и защитников, но нет оправдания насильственным действиям над польками, «перемещёнными лицами», еврейками, освобождёнными из нацистских концлагерей, над венгерками, сербками…

Vae Victis

Крылатое латинское выражение Vae Victis — «горе побеждённому» — обозначило судьбу женщин немецкой столицы. Одна трагическая женская история следует за другой. Только в Берлине их накопилось более ста тысяч.

Некая женщина, как и Марта Хиггенс, ведшая в «окаянные дни» дневник, навсегда пожелала сохранить анонимность [68]. («Окаянные дни» — бунинское определение Гражданской войны в России — подходит для описания берлинской жизни весны и лета 1945-го.)