Эксперт Эксперт - Эксперт № 08 (2014)
— Я никогда их не делю по такому принципу: считаю, что в настоящей драматургии не может быть персонажа исключительно положительного или исключительно отрицательного. Так или иначе, внутри каждого существует полифония разных «я», которые раздирают человека изнутри и постоянно ведут диалог. Я не берусь вспомнить какого-то героя, который точно был для меня отрицательным, во всяком случае, когда я его играл.
— Сейчас на киноэкране и даже на сцене может появиться кто угодно: музыкант, шоумен, телеведущий, иногда просто какой-то случайный человек. Может быть, это нормально — талант он и есть талант, его учить — только портить?
— Мне кажется, здесь нет какого-то одного закона для всех. Единственное, чего я всегда придерживался: во время обучения в вузе, у — и это обязательно — хорошего педагога закладывается фундамент, который потом дает тебе основание отбирать материал, опираясь исключительно на свой внутренний стержень, эстетический, художественный. И, даже если что-то вроде бы заманчиво, но совершенно неестественно для тебя, уметь от этого отказываться, уметь как можно реже идти на компромисс, выбрав работу, связанную с драматическим искусством. Если у тебя есть такой педагог, неважно где, — такие вещи закладываются. Не знаю, закладываются ли они у людей, которые вообще не учились. Вполне возможно, это все-таки происходит. А если мы говорим о театре как о коллективном творчестве или о кино, еще важна дисциплина, которая связана не только с тем, что человеку всегда нужно приходить в определенное время, хотя и это тоже, а дисциплина распределения собственных сил, чтобы аккумулировать эти силы для следующих работ. Потому что, если ты работаешь в театре, у тебя так или иначе есть какое-то количество спектаклей, и ты должен быть на подъеме в течение как минимум десяти месяцев. Это и дисциплина по отношению к самому себе, чтобы продолжать дальше этим заниматься, а не просто что-то сделать и выпасть.
— То есть здесь нельзя выложиться и победить раз и навсегда…
— У меня есть знакомые, которые говорят: «Я хочу сняться где-нибудь». То есть человек всю жизнь занимался вообще чем-то другим — ему просто захотелось сняться и попробовать. Это одна история. А если человек хочет двигаться дальше и дальше, изучать себя, в том числе и через роли, и через коммуникацию с новыми режиссерами, — это совсем другая история, игра вдолгую. Тут нужна самодисциплина, я так думаю.
— Самопознание — тот самый бонус, который получает актер помимо денег и славы?
— Самопознание — это одна из составляющих того, что он потом будет демонстрировать на сцене, того, с чем он будет выходить на суд зрителя. И именно это будет интересно тем, кто будет на него смотреть. Потому что никому не интересно смотреть то, что актер просто нафантазировал, равно как никому не интересно, когда он идет по каким-то своим старым следам, которые давно превратились в окаменелости. Самопознание можно назвать бонусом, но без самопознания просто нельзя.
— Вот как так получается, что один актер делает все правильно, но взгляд к нему не притягивается, а есть актеры, которые просто молчат, — и глаз не оторвать?
— Первое, это то, о чем я уже говорил: опора на свое собственное «я», которое очень многолико. Человек не должен присваивать себе где-то подсмотренное либо вычитанное в каких-то талантливых или даже гениальных работах, пытаться воспроизвести эти образы, надевая на себя как пиджак. Когда он, занимаясь содержанием и самим собой, будет равным себе, тогда он будет интересным. Возьмем пример из жизни: если мужчина знакомится с женщиной и начинает что-то такое представлять для нее, представлять нечто, что не имеет к нему отношения, откуда-то взятое, стереотипное, среднеарифметическое, не думаю, что он будет долго интересен этой женщине. Он будет интересен только тогда, когда он будет самим собой. Любая искусственность, псевдошность ведет в тупик.
— Каким образом актеры профессионально растут? Это процесс бесконечный или можно в какой-то момент остановиться?
— Наверное, можно остановиться. Я не думаю, что здесь есть рецептура какая-то. Это, конечно, зависит от любопытства к жизни, от желания узнавать все время что-то новое и познавать себя через что-то новое. Когда тебе попадается драматургический материал, когда ты встречаешься с режиссером, долго с ним общаешься, и тебе он постоянно кажется загадочным, интересным, и ты через него познаешь себя, тогда и продолжается развитие. Это не окаменение, не окостенение в своей профессии — это готовность каждый раз начинать с чистого листа, это понимание того, что со всеми, кто выходит с тобой на сцену в новой работе, неважно, только ли они закончили вуз или уже давно в театре, нельзя разговаривать, взобравшись на пьедестал.
Человек будет интересен только тогда, когда он будет самим собой. Любая искусственность, псевдошность ведет в тупик
Фото: Мария Плешкова
— Как вам удается сочетать работу в театре и в кино, ведь это, насколько я себе представляю, два совершенно разных режима актерского существования?
— Театральный репертуар планируется за полгода. Съемки в картине тоже планируются заранее, если только тебе не позвонили и не сказали: «Через неделю съемки, мы хотели бы вас на главную роль». Обычно так бывает, если кто-то у них отпал и теперь срочно нужна замена. Такие форс-мажорные варианты проходят редко. У тебя есть календарно-постановочный план, и ты стараешься его увязать со своим репертуаром в театре.
— А что касается актерской техники, как вам удается переключаться с театральной на киношную?
— Если я снимаюсь, допустим, раз в год, то переключаюсь легко, я уже научен тому, как переключаться. Если я снимаюсь раз в два года, это сложнее, потому что камера и вся обстановка в кино требуют постоянного тренинга.
— Как вы для себя определяете: вы больше киноактер или актер театральный?
— Сложно сказать. Я в театре с 1985-го и по десять месяцев в году играю, а снимаюсь раз в год или раз в полтора года.
— Кино, существенно расширяющее круг ваших зрителей, как-то влияет на вас? Ваш статус в момент выхода того или иного фильма меняется?
— Я это как-то не очень замечаю. У меня всегда хватало предложений, и никаких беспокойств, связанных со статусом, никогда не было. Я не особенно люблю, чтобы меня беспокоили часто, так оно и происходит. Меня беспокоят столько, сколько мне необходимо. Хотя я не могу сказать, что мне не хотелось бы сниматься больше в фильмах по хорошим сценариям, но таких предложений просто нет.
— Если театр является основным полем вашей профессиональной деятельности, то почему вы все-таки соглашаетесь сниматься в том или ином фильме?
— Я соглашаюсь, потому что мне нравится сценарий, мне нравится роль, мне нравится режиссер, а еще потому, что интересно пробовать себя в этой же ипостаси, но в кино.
— Получается, что театр — это такая постоянная работа, а кино, когда повезет?
— Но и в театре, когда повезет… Я играю те спектакли, которые уже вышли, но не факт, что у меня будет какая-то новая роль.
— Это момент везения, он может управляться каким-то образом? Для вас существует проблема зависимости от режиссера: выберет он тебя или не выберет?
— Они выбирают где-то у себя в комнате. До меня это как-то не доносится. Мне звонят и просят прийти на пробы, или мне звонят и говорят: «Мы бы хотели, чтобы вы у нас играли». Вот так обычно и происходит. Я к этому отношусь как к чему-то естественному. Ведь те же пробы — это не только пробы актера, но и пробы режиссера, потому что в этот момент ты понимаешь, на каком языке он разговаривает и сможешь ли ты с ним построить взаимоотношения, оказавшись в одной лодке.
— Как известно, актеру порой случается очень удачно сыграть какую-то роль, и эта маска прилипает к нему, все начинают смотреть на него сквозь призму этого персонажа. Что тогда делать?
— Что-то можно сделать, но у меня такого не было, чтобы я сыграл что-то, и меня начинают использовать именно в этом все время.
— А как же, к примеру, Сталин?
— Я сыграл его два раза в кино, больше меня пока не приглашали. Это не настолько ко мне прилипло, чтобы что ни звонок, так мне предлагают сыграть Сталина. Такое чаще бывает, наверное, с комедийными ролями. Я так понимаю, что для того же Вицина это был сложный момент: он ведь стремился делать какие-то драматические роли, а ему их не предлагали. Я же не могу сказать, что я обделен.
— И как вам это удается?
— Это отбор. Мне неинтересно делать что-то, что я уже делал. Были предложения, связанные с такими ролями, где разве что диалоги немного отличались, а все содержание — суть того, что делает герой, что он за собой несет, что он прячет, какой у него второй план, — абсолютная калька того, что я уже делал. Мне это делать уже неинтересно.
