Эксперт Эксперт - Эксперт № 08 (2014)
«Политическая зона» выставки — «Наташа с бюстом Сталина» Комара и Меламида из коллекции Дарьи Жуковой и Романа Абрамовича и «Ленин» Энди Уорхола из собрания Владислава Доронина
Фото: Виктор Зажигин
Нередко коллекционирование так затягивает, что появляются амбиции создать свой музей. Такой подход, с одной стороны, накладывает определенную ответственность в выборе работ, но, с другой — позволяет стать сотворцом истории современного искусства. Игорь Маркин начал собирать коллекцию лет двадцать назад, когда появились первые свободные деньги, новая квартира и пустые стены, которые хотелось чем-то заполнить. По случаю он купил две работы художников-шестидесятников — Владимира Яковлева и Анатолия Зверева. Зверев, как выяснилось позже, оказался фальшивым, а Яковлева до сих пор можно увидеть в его музее Art4.ru неподалеку от Никитских ворот. Решив создавать музей, сначала Маркин покупал лучшие вещи лучших художников, но, натренировав глаз, теперь собирает работы молодых и радуется, когда впоследствии художник становится известным, подтверждая правильность выбора. С портретом поэта Льва Рубинштейна в московском метро авторства Семена Файбисовича, который Маркин предоставил для выставки, связана почти мистическая история. Коллекционер увидел картину в кабинете директора Манежа и уговорил ее продать. А через месяц в Манеже случился пожар, и директорский кабинет вместе со всем, что там было, сгорел. А эта работа оказалась спасена для истории.
«Знаки, принятые за чудеса» Кенделла Герса составлены из полицейских дубинок, из собрания Андрея Третьякова
Фото: Виктор Зажигин
Принцип покупать самое лучшее (и самое дорогое) — стратегия похвальная, правда не всем доступная. Но именно благодаря ей на выставке в «Гараже» можно увидеть «Ленина» звезды поп-арта Энди Уорхола из собрания Владислава Доронина, «Треугольники» знаменитого американского скульптора первой половины ХХ века Александра Колдера из собрания украинского бизнесмена Константина Григоришина и впечатляющую скульптурную композицию Ай Вэйвэя «Круг животных / Головы знаков зодиака: золотые» из собрания Леонида Фридлянда. Впрочем, большинство коллекционеров упорно отрицают инвестиционную составляющую своего увлечения, делая упор на страсть, а рост цен на выбранных художников рассматривая как приятный бонус. «Когда я покупаю искусство, у меня в голове нет калькулятора и четких процентов роста, — рассказывает Маргарита Пушкина. — Но сейчас, имея опыт собирательства, я опираюсь на свои знания и уверена, что художники, которых я выбираю, интересные, перспективные и коммерческий потенциал у них есть. Когда я покупала скульптуру Эвана Пенни, он уже был довольно популярен, и я не отслеживала специально ценовые изменения. Но когда через пять лет мне понадобилась страховая оценка и я связалась с галереей, в которой купила работу, оказалось, что цена выросла в три раза. Это стало приятной неожиданностью».
Перед судом зрителя
Только тот артист, который воспринимает работу над ролью как очередной шаг на пути самопознания, интересен зрителю, уверен Максим Суханов — актер, который, по его собственным словам, не боится начинать с чистого листа
section class="box-today"
Сюжеты
Кино:
Философия в будуаре
Фильмы
Пять лучших фильмов 64-го Берлинского фестиваля по версии обозревателя «Эксперт Online»
/section section class="tags"
Теги
Кино
Кинобизнес
/section
Для Максима Суханова только что вышедший спектакль «Возвращение домой» — уже третья встреча с драматургией Гарольда Пинтера и очередная совместная работа с режиссером Владимиром Мирзоевым. На их общем счету больше десяти театральных и кинопостановок.
— Всегда было интересно, как себя чувствуют актеры, работая с постоянным режиссером. Это для вас имеет какое-то значение в момент исполнения роли?
— Так получилось, что мне этот режиссер оказался интересен настолько, что мы смогли сделать много работ. Это можно назвать как угодно: случай, судьба. И видимо, не только мне этот режиссер интересен, но и я ему, коль скоро он продолжает предлагать мне какие-то роли. Естественно, все, что мы делаем, говорит прежде всего о наших человеческих отношениях, о том, что химически, эстетически мы совпадаем в работе. Если бы этого не было, все закончилось бы одним-двумя проектами, как это обычно бывает.
figure class="banner-right"
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
— Вы незамедлительно соглашаетесь на любое предложение Владимира Мирзоева?
— Нет, это не так. Мы все равно обсуждаем. Как я прислушиваюсь к тому, что говорит Володя, так и он прислушивается к тому, что говорю я. Здесь, правда, есть одно «но»: когда режиссер что-либо предлагает, он предлагает концептуально весь проект. Понятно, что его аргументация связана не только с какой-то конкретной ролью, но и со всем проектом — почему, как ему кажется, это произведение сейчас необходимо и актуально. Плюс, естественно, такая-то роль. Я же могу высказывать свои сомнения, которые, как правило, касаются только роли. Мне может быть что-то непонятно или неорганично именно сейчас в этой роли, и тогда у нас происходит какой-то диалог.
— Можно ли сказать, что ваш сегодняшний статус позволяет выбирать только те роли и проекты, которые вам по-настоящему интересны?
— Наверное, можно. Но я, впрочем, всегда старался играть там, где мне интересно. А если мне было не очень интересно, то говорил режиссеру, что, мол, прошу прощения, но если я буду здесь что-то делать, то это будет компромисс с моей стороны, и лучше взять актера, для которого сегодня более органично быть занятым в этой роли. Я всегда старался быть честным с режиссером.
— По каким критериям вы определяете, насколько та или иная роль органична для вас?
— Это и драматургия — не плоская, а глубокая, отзывающаяся во мне, и персонаж, который, когда я читаю текст, сразу же начинает во мне вибрировать, и я понимаю: я могу, соединив его с собой, что-то интересное преподнести. Но бывает и так: по прочтении я чувствую, что у меня совершенно холодный нос.
— Вы говорите, что в момент взаимодействия актера с текстом возникает «что-то интересное»…
— Знаете, когда читаешь — неважно художественное произведение или нехудожественное, — в какой-то момент текст от тебя отходит, ты раздвигаешь строки и начинаешь фантазировать по поводу прочитанного, абзац ли это, или страница. Текст начинает в тебе отзываться и оживать. Так же и персонажи: или читаешь и понимаешь, что текст тебе не дает никакого корма, чтобы его оживлять, или он начинает рисовать в тебе какие-то картины.
— Вы с одинаковой симпатией относитесь к отрицательным и положительным героям, которых вам приходится играть?
— Я никогда их не делю по такому принципу: считаю, что в настоящей драматургии не может быть персонажа исключительно положительного или исключительно отрицательного. Так или иначе, внутри каждого существует полифония разных «я», которые раздирают человека изнутри и постоянно ведут диалог. Я не берусь вспомнить какого-то героя, который точно был для меня отрицательным, во всяком случае, когда я его играл.
— Сейчас на киноэкране и даже на сцене может появиться кто угодно: музыкант, шоумен, телеведущий, иногда просто какой-то случайный человек. Может быть, это нормально — талант он и есть талант, его учить — только портить?
— Мне кажется, здесь нет какого-то одного закона для всех. Единственное, чего я всегда придерживался: во время обучения в вузе, у — и это обязательно — хорошего педагога закладывается фундамент, который потом дает тебе основание отбирать материал, опираясь исключительно на свой внутренний стержень, эстетический, художественный. И, даже если что-то вроде бы заманчиво, но совершенно неестественно для тебя, уметь от этого отказываться, уметь как можно реже идти на компромисс, выбрав работу, связанную с драматическим искусством. Если у тебя есть такой педагог, неважно где, — такие вещи закладываются. Не знаю, закладываются ли они у людей, которые вообще не учились. Вполне возможно, это все-таки происходит. А если мы говорим о театре как о коллективном творчестве или о кино, еще важна дисциплина, которая связана не только с тем, что человеку всегда нужно приходить в определенное время, хотя и это тоже, а дисциплина распределения собственных сил, чтобы аккумулировать эти силы для следующих работ. Потому что, если ты работаешь в театре, у тебя так или иначе есть какое-то количество спектаклей, и ты должен быть на подъеме в течение как минимум десяти месяцев. Это и дисциплина по отношению к самому себе, чтобы продолжать дальше этим заниматься, а не просто что-то сделать и выпасть.
