Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Нельзя сказать, что послания принципиально отличались друг от друга, но тональность у них была разная. А главное — разный был посыл. Ответ на письмо Чемберлена был посвящен исключительно проблеме Данцига, которая, писал Гитлер, «должна и будет решена» 28. Германия готова к войне с Англией, уверял Гитлер, и, если последняя применит силу, следуя гарантиям, данным Польше, Германия будет воевать. «Я немедленно объявлю мобилизацию германских сил, если военные приготовления (Англии) вступят в действие», — сообщал фюрер британскому премьеру 29. В свою очередь, запись сказанного Гендерсону содержала, кроме заявлений о готовности к войне, еще и ряд предложений, предполагавших достижение широкого согласия в отношениях с Англией. Гитлер обещал даже, что готов «лично гарантировать существование Британской империи» 30, но для этого, помимо невмешательства в германо-польский конфликт, необходимо выполнение еще нескольких условий. Во-первых, удовлетворение ряда «умеренных» колониальных требований Германии. Во-вторых, соглашение с Англией не должно затрагивать существующих обязательств Германии перед Италией. В равной степени Германия, обещал Гитлер, не будет требовать пересмотра взаимных обязательств Англии и Франции. И в-третьих, фюрер отдельно отмечал «неизменную готовность Германии никогда больше не вступать в конфликт с Россией». Этим Гитлер, очевидно, хотел подчеркнуть, что Чемберлену не стоит надеяться на использование Германии в будущем в вооруженной борьбе с СССР, а Советского Союза — в качестве фактора сдерживания Германии. В другом месте Гитлер отдельно оговаривал, что «договор с Россией был безусловным и ознаменовал перемены во внешней политике Рейха на очень долгое время. Россия и Германия, — сообщал фюрер, — никогда и ни при каких обстоятельствах не скрестят больше оружие друг с другом. А кроме того, — добавлял он, — договоры с Россией позволят Германии чувствовать себя в экономической безопасности в самой длительной войне (с Западом)». Последнее, по мнению Гитлера, должно было убедить англичан в бесперспективности экономической блокады, сыгравшей важную роль в прошлой войне. При соблюдении этих условий Гитлер обещал участие Германии в «умеренном разоружении» и подчеркивал свою незаинтересованность в изменении западных границ, имея в виду Эльзас и Лотарингию 31. То есть борьба Германии с «версальским диктатом» на этом должна была завершиться, а между Англией и Германией был бы подписан договор о дружбе. Интересно, что 29 августа Риббентроп встретился с новым поверенным в делах СССР Н. В. Ивановым и рассказал о сути переговоров с англичанами. Риббентроп особенно выделил слова Гитлера о том, что «договор между СССР и Германией, безусловно, не подлежит пересмотру, остается в силе и является поворотом в политике Гитлера на долгие годы. СССР и Германия никогда и ни в коем случае не будут применять друг против друга оружие». От себя Риббентроп просил передать в Москву, что «Германия не будет участвовать ни в одной международной конференции без участия СССР. В вопросе о Востоке все свои решения она будет выносить вместе с СССР» 32.
Трудно сказать, насколько искренним был фюрер, делая «последнее предложение» Англии. В исторической ретроспективе имя Гитлера никак не сочетается со словом «искренность». Но он умел представить все так, что его якобы искренние намерения достигали своей цели. В какие-то моменты Гитлеру готов был поверить не только неисправимый идеалист Чемберлен, но и прагматик до мозга костей Сталин. Даже спустя полтора десятка лет после окончания Второй мировой войны «искренние» побуждения Гитлера смогли ввести в заблуждение известного английского историка Алана Тейлора, предположившего, что «британское правительство в 1939 году способствовало созданию у Гитлера впечатления, будто оно скорее готово заставить Польшу пойти на уступки, чем противостоять Германии», и допускавшего искренность Гитлера, который мог использовать методы, «отличные от тех, что обычно ему приписывают» 33. Так или иначе, но в момент, когда Гитлер делал свои предложения Чемберлену, он исходил из того, что военные действия против Польши начнутся вскоре после того, как Гендерсон отправится с посланиями фюрера в Лондон.
Приготовления к ним шли в Германии полным ходом. Человеку, находившемуся в те дни в Берлине, нетрудно было заметить очевидные признаки надвигавшейся войны. Во второй половине дня 25 августа на несколько часов было полностью прервано телефонное сообщение Берлина с Лондоном и Парижем. Были отменены намеченные на 26 и 27 августа, соответственно, празднование годовщины победы под Танненбергом и открытие ежегодного съезда нацистов в Нюрнберге. Находившимся в германской столице военным, военно-воздушным и военно-морским атташе иностранных государств было запрещено покидать город без особого разрешения. 26 августа все германские аэропорты оказались закрыты. С 27 августа в Германии вводилась строгая система снабжения населения продуктами питания и основными потребительскими товарами 34. Все это говорило о том, что война вот-вот должна была начаться. Но... ничего не происходило еще несколько дней. Что же случилось? Посол Гендерсон предположил, что недельная отсрочка произошла в результате его переговоров в Берхтесгадене 35. Твердая позиция Англии, конечно, сыграла в этом свою роль.
Так же, как и позиция Франции. Вот уж кто имел основания «обижаться» на решение Советского Союза заключить пакт с Германией, так это, наверное, французы. В ходе переговоров в Москве они делали все возможное, чтобы прийти к соглашению с Советской Россией. Но им отводилась роль второй скрипки в англо-британском оркестре. После войны Даладье с горечью написал, что «с мая месяца СССР вел одновременные переговоры с Францией и Германией, и в итоге предпочел поделить Польшу, нежели защищать ее, что стало непосредственной причиной Второй мировой войны» 36. По-человечески, конечно, понятна обида человека, просидевшего всю войну в вишистских и германских тюрьмах и в концлагере Бухенвальд, но если вспомнить, сколько возможностей сдержать Гитлера упустило само правительство Даладье?! В любом случае новость о заключении советско-германского пакта вызвала во Франции смятение. Жорж Бонне настойчиво пытался узнать у советского полпреда Сурица, как быть в сложившейся ситуации с франко-советским пактом и «остается ли последний в силе» 37. Но это были уже риторические вопросы.
Правда, надо сказать, что позиция Франции в последние дни мира не выглядела столь же монолитной, как британская. В исторической памяти многих французов слишком глубоко укоренились события жесткого противостояния с немцами предшествовавших десятилетий. Они прекрасно помнили и последствия поражения во франко-прусской войне, и огромные жертвы и разрушения прошедшей мировой войны, когда основная борьба велась на их территории, а Париж не раз подвергался артиллерийским обстрелам с немецких позиций. В массе своей французы совсем не горели желанием сражаться, тем более, как они полагали, за страны Восточной Европы. И если возможное участие Советского Союза в антигитлеровской коалиции еще придавало французам твердость и решимость, то после подписания советско-германского пакта о нейтралитете того и другого заметно поубавилось. Главный пацифист в правительстве Франции, ее министр иностранных дел Жорж Бонне, который сражался и был ранен в годы Первой мировой и потерял на ее полях братьев, считал, что советско-германский пакт и те обстоятельства, при которых он был подписан (позиция Польши), предоставляли правительству возможность отказаться от взятых по отношению к полякам обязательств 38. Бонне поддерживал и глава французской дипломатии Алексис Леже. Но тот давно уже старался не портить отношений ни с кем из многочисленных министров, сменявших друг друга на Кэ д’Орсе. Леже, как от назойливых мух, отмахивался от сообщений французских дипломатов, регулярно сообщавших из Москвы и Берлина о секретных переговорах, которые велись между СССР и Германией, и требовавших скорейшего подписания трехстороннего соглашения. Все эти сообщения, по мнению Леже, были происками немцев, стремившихся внести раскол во франко-советские отношения 39. Впоследствии многие французы посчитали виновным в «дипломатическом Ватерлоо» именно Леже, который умудрялся не замечать угрожающих сообщений вплоть до самого последнего момента 40.
