Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Из-за труднообъяснимой приверженности Гитлера к устанавливаемым им самим срокам время приобретало для Германии решающий фактор. Это прекрасно чувствовали Молотов и Сталин, хотя, вполне возможно, и не понимали до конца — почему? Молотов продолжал сознательно тянуть время, уловив, что это делает немцев более податливыми. Немцы же, в свою очередь, уяснили, что для Советского Союза принципиальную важность приобретает секретный протокол, который должен был содержать согласие двух стран по вопросам будущих территориальных изменений в Восточной Европе. Ставки были очень высоки. Если намечаемая в ближайшую неделю поездка Риббентропа в Москву состоится, заметил Вайцзеккер, «то это означает, что Россия приглашает Гитлера напасть на Польшу» 117. 19 августа подгоняемый из Берлина Шуленбург срочно напросился на третью за последние пять дней аудиенцию у Молотова. «Положение (в отношениях с Польшей. — И. Т) настолько обострилось, — сообщил посол советскому наркому, — что достаточно небольшого инцидента, для того чтобы возникли серьезные последствия». Пожелание Молотова о предварительном заключении торгово-кредитного соглашения Германия, можно сказать, выполнила. (Соглашение действительно было в срочном порядке подписано в Берлине 19 августа.) Теперь необходимо скорее переходить к решению политических вопросов, и Риббентроп был готов немедленно прилететь в Москву для этого. Германский министр «имел бы неограниченные полномочия Гитлера заключить всякое соглашение (курсив мой. — И. Т.), которого бы желало Советское правительство». Гитлер «готов учесть все, что пожелает СССР», — передал Шуленбург. Риббентроп «мог бы заключить протокол, в который вошли бы как упоминавшиеся уже вопросы, так и новые, которые могли бы возникнуть», — германский посол буквально умолял Молотова дать согласие на немедленный приезд Риббентропа, соглашаясь на любые, даже не озвученные условия. Но советский нарком оставался по-прежнему непробиваем. У него не было необходимой инструкции Сталина, а без нее «дипломат» Молотов никогда ничего не делал. Поэтому «тов. Молотов обещает передать все сказанное Шуленбургом Советскому правительству, которое должно это обсудить» 118. Немецкий посол с трудом сохранял хладнокровие, понимая, что беседует со статуей.
Не успел, однако, Шуленбург вернуться в посольство, как его срочно вызвали назад, в НКИД. Посол не успел даже послать в Берлин отчет о первой встрече, а по окончании второй кратко сообщил о главном — Риббентропа ждут в Москве 26-27 августа 119. Переводчик наркома В. Павлов, составлявший для министра записи его бесед, тоже решил не заморачиваться, а лишь приписал к отчету о первой в тот день встрече новое время. Получилось, что первая беседа началась в 14:00, а вторая — в 16:30 120. За прошедшее между двумя встречами время Молотов переговорил со Сталиным, и вождь решил, что немцы дозрели до принятия необходимых Советскому Союзу решений. В том, чтобы и дальше откладывать принятие решения, был риск перегнуть палку. Во время второй встречи Молотов выглядел не сухим и официальным, как обычно, а излучал несвойственную ему доброжелательность 121. Он сообщил Шуленбургу, когда Риббентроп может прибыть в Москву (2627 августа), и передал послу текст проекта советско-германского пакта, сделанный на основе предыдущих аналогичных соглашений СССР с Прибалтийскими государствами 122. В этот же день, 19 августа, поверенный в делах Астахов был отозван из Берлина. Он выполнил свою миссию. Дальше все брал в свои руки Сталин. Назад в германскую столицу Астахов уже не вернулся. Он слишком много знал.
С проектом пакта, переданного Молотовым Шуленбургу, тоже было не все так просто, и немцы, безусловно, заметили это. Дело в том, что в заключенных Советским Союзом в 1930-е годы пактах о ненападении, на которые ссылался Молотов (с Польшей, Латвией, Эстонией), обязательно содержалась статья, где говорилось: «Если одна из договаривающихся сторон предпримет агрессию против третьего государства, то другая сторона будет вправе, без предупреждения, денонсировать настоящий Договор» (статья 2 Договора о ненападении между СССР и Польшей от 25 июля 1932 года) 123. В преддверии вступления СССР в Лигу Наций, а тем более после него, такая статья была необходима, чтобы показать приверженность Советского Союза системе коллективной безопасности. Но в проекте пакта, подготовленного Молотовым для Германии, ничего подобного не было. Да и не могло быть. В противном случае это означало бы, что сразу вслед за нападением Германии на Польшу Советский Союз был бы вправе денонсировать только что подписанный договор. В глазах Германии такое соглашение теряло бы всякий смысл. Немцы по достоинству оценили жест Кремля, оставлявший без последствий планировавшуюся агрессию Третьего рейха против Польши.
Все это, однако, не решало важный для Гитлера вопрос со сроками. Предложенную Молотовым и Сталиным дату фюрер находил слишком поздней. На дипломатическом уровне вопрос мог считаться исчерпанным — упрашивать Молотова дальше Шуленбургу становилось просто неудобно. И тогда Гитлер предпринял совершенно необычный для себя шаг. 21 августа он написал личное письмо Сталину. Это был нестандартный, но верно рассчитанный ход. Гитлер не мог официально обратиться к советскому вождю, потому что тот, в отличие от самого Гитлера, бывшего германским канцлером, не занимал никаких государственных постов. Сталин был «всего лишь» секретарем ЦК ВКП(б), и Гитлер решил обратиться к нему лично, как фюрер германского народа к вождю советского. Послание адресовалось «господину Сталину» и было подписано просто «Адольф Гитлер». «Дополнительный протокол, желаемый правительством СССР, — писал Гитлер, — по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе германское правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок». Но Советское правительство уже согласилось принять Риббентропа. И поэтому Гитлер объяснил, что «кризис (с Польшей) может разразиться со дня день» и Германия хотела бы подписать пакт о ненападении с Россией (вместе с протоколом) до этого. «Поэтому я вторично предлагаю Вам, — говорилось в послании, — принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа. Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол» 124.
Шуленбург передал это послание Молотову в 15:00. Гитлер, конечно, рисковал. Он не мог знать наверняка, как Сталин, находившийся все время переговоров за кулисами, отнесется к приглашению выйти из тени и засветиться как участник переговоров, но советский вождь воспринял это благосклонно и не заставил долго ждать ответа. Уже в 17:00 Молотов вручил Шуленбургу ответ советского генсека. «Советское правительство поручило мне сообщить Вам, — ответил просто “И. Сталин” “рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру”, — что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа» 125. Альберт Шпеер, будущий нацистский министр вооружений, а в августе 1939 года архитектор, входивший в ближайшее окружение фюрера, вспоминал, что, получив за ужином ответ Сталина, Гитлер на секунду задумался, а затем пришел в неистовство и ударил кулаком по столу с такой силой, что зазвенели бокалы. «Они у меня в руках!» — несколько раз воскликнул он прерывающимся от возбуждения голосом 126.
Риббентроп прилетел в Москву во второй половине дня 23 августа. Два транспортных «Кондора» немецкой делегации встречали в Тушинском аэропорту заместитель советского наркома Потемкин и посол Шуленбург. Над небольшим зданием аэропорта развевались государственные флаги двух стран — красное знамя с серпом и молотом и нацистский стяг со свастикой. Риббентропа приветствовал почетный караул советских военно-воздушных сил. На кадрах кинохроники того времени хорошо видно изумление в глазах советских военных летчиков, торжественно встречавших в аэропорту нацистского министра иностранных дел. С первых минут пребывания на советской земле Риббентроп пытался вести себя раскованно и по-дружески, хотя давалось ему это непросто. По пути немецкие самолеты были обстреляны советскими ПВО (интересно, как развивались бы дальнейшие события, если бы зенитчики оказались чуть более меткими?), и это не могло не повлиять на состояние Риббентропа, не отличавшегося особой отвагой. Старая кинопленка запечатлела, как напряжен был главный нацистский дипломат. Но постепенно напряжение спало, и после первого раунда переговоров в Кремле, начавшихся в шесть часов вечера, Риббентроп уже пробовал шутить, что случалось с ним крайне редко — нацистский министр иностранных дел славился полным отсутствием чувства юмора. Первоначальное напряжение удалось снять Сталину, который умел располагать к себе гостей, когда ему это было нужно. Риббентроп не стал исключением и быстро попал под очарование гостеприимного хозяина. Позднее Риббентроп вспоминал: «Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба. Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом и великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву» 127.
