Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
Надо сказать, что партнер для переговоров с Вильсоном был выбран Дирксеном неудачно. Им оказался некто Гельмут Вольтат, германский чиновник, который часто бывал в Лондоне и в очередной раз приехал в конце июля в английскую столицу для участия в международном китобойном конгрессе. Дирксен (именно он готовил встречи и инструктировал гостя из Германии, что, кстати, говорит о том, что Вольтат не выполнял некую секретную миссию) исходил из того, что у Вольтата были хорошие контакты с Шахтом и ему доверял Геринг, чьим заместителем по четырехлетнему плану он являлся. Но этого было явно недостаточно, чтобы надеяться на успех секретных переговоров с министром торговли Великобритании Хадсоном, которого предложил Вильсон в качестве переговорщика с британской стороны. Во время двух состоявшихся между ними встреч (с участием Вильсона) Вольтат всячески уходил от обсуждения политических вопросов, которые пытались поднимать англичане. Немца интересовали исключительно перспективы экономического сотрудничества между двумя странами. Он даже отказался от предложенной ему встречи с Чемберленом, поняв, что она может увести в сторону от того круга вопросов, которые его интересовали. Это сразу делало невыполнимыми те задачи, которые ставил перед собой Горас Вильсон. Но даже наметить решение экономических вопросов на этих встречах не удалось. Подразумевалось, что сам факт их проведения будет держаться в тайне. Когда же сразу несколько британских газет опубликовали информацию о вопросах, которые затрагивались на этих встречах, стало понятно, что достичь положительного результата будет невозможно. Вольтат возвратился в Германию, где составил для Геринга подробный отчет о своих встречах. Геринг, кстати, отнесся к мирным предложениям Вильсона, переданным ему Вольтатом, как к «абсолютно абсурдным», и посчитал, что к ним нельзя относиться серьезно 81. Дирксен сразу как-то сник и больше уже не предпринимал попыток найти пути сближения между Германией и Англией. Со своей стороны, Чемберлен просил держать себя в стороне от подобных «переговоров», поскольку они могли «создать угрозу для всего британского кабинета» 82. Когда же информация о якобы имевших место «консультациях» просочилась в печать, Чемберлен вынужден был оправдываться в парламенте и давать публичные опровержения. Своей сестре Иде он раздраженно писал в эти дни: сообщения прессы «дали возможность всем моим противникам заявить: “Мы же говорили. Он собирается продать поляков”, и сделали для меня невозможными любые переговоры с немцами по любым вопросам». Чемберлена особенно раздражали сообщения о займах, которые Хадсон будто бы обещал предоставить Германии. «В отчете, который он мне предоставил, о них ничего не говорится, — рассказывал британский премьер своей сестре, — но я не уверен, что он сообщил мне всю правду» 83.
Так или иначе, но последняя попытка нащупать взаимопонимание между Германией и Англией оказалась робкой и безрезультатной. Действительно, назвать серьезными переговорами встречи Вольтата с Хадсоном трудно. Скорее, это были достаточно поверхностные консультации, на которых вопросы экономического сотрудничества затрагивались в самых общих чертах, а политические — вообще не обсуждались. Многие западные историки никак не упоминают об этих встречах ввиду их незначительности. Другие, как, например, Тейлор, говорят об очередной попытке «дилетантов заняться дипломатией». Вольтат, пишет он, «всегда был готов поговорить о сырьевых нуждах Германии и нехватке у нее капитала. И его рассуждения находили отклик у многих англичан» 84. Зара Стайнер, которая сочла возможным кратко упомянуть об этом эпизоде, посчитала, что Вольтат действовал с ведома Геринга, что было естественным, и хотел в частном порядке узнать об отношении британцев к экономическому соглашению с Германией 85. Во всяком случае одиночные попытки англичан найти понимание с Германией никак не повлияли на неудачу трехсторонних переговоров в Москве. Причины их провала уместнее было бы искать не в двусмысленном поведении англичан, а в «чрезвычайных дипломатических усилиях Германии, стремившейся подорвать московские переговоры» 86. Ну, и в решении советского руководства, на каком-то этапе посчитавшего, что от соглашения с Германией СССР выиграет больше, чем от союза с Англией и Францией.
Тогда почему советские историки традиционно уделяли встречам Воль-тата так много внимания? Все очень просто. Беседы Вольтата в Лондоне позволяли им «достойно ответить» на упреки в адрес Советского Союза, который в самый разгар англо-франко-советских переговоров заключил пакт о ненападении с Германией. Дескать, англичане сами вели секретные переговоры с немцами за спиной у СССР. Очень четко эту мысль сформулировал И.М. Майский. «И после этого (двух встреч Вольтата с Хадсоном и Вильсоном. — И. Т) историки и политики Запада осмеливаются бросать камень в Советское правительство, обвиняя его в сговоре, чуть ли не в союзе с Германией за спиной у Англии и Франции! — сообщает своим читателям с благородным негодованием видный советский дипломат и историк. — Если бы Советское правительство даже поступило так, то оно лишь платило бы Западным “демократиям” их же монетой» 87. «Не было с советской стороны никаких попыток за спиной Англии и Франции вступить в блок с Берлином и “предать” Лондон и Париж, — заключает Майский. — Не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего разговоры Хораса Вильсона с Вольта-том» 88. Тут даже комментировать ничего не надо.
Но вернемся к советско-германским переговорам. В конце июля немцы задумали предпринять решительный шаг и приоткрыть свои карты. Экономический советник Auswartiges Amt Карл Шнурре 26 июля встретился с Астаховым и долго намекал ему, что в германо-советских отношениях возможны любые перемены. Советскому Союзу стоит лишь захотеть. «Германия, — убеждал советского дипломата Шнурре, — готова предложить СССР на выбор все, что угодно, — от политического сближения и дружбы вплоть до открытой вражды. Германия открывает дверь для разговоров на эту тему. Понимая, что сейчас все державы стоят на распутье, определяя, на какую сторону стать, Германия не желает, чтобы создалось представление, будто она не исчерпала возможностей сблизиться с СССР в столь решающий момент. Она дает СССР эту возможность, но, к сожалению, СССР на это не реагирует». При этом Шнурре подчеркивал, что выражает точку зрения Риббентропа, «который в точности знает мысли фюрера» 89. Чтобы у Астахова не осталось в этом плане никаких сомнений, Риббентроп изъявил желание встретиться с ним лично, что было совершенно необычно для германского министра. На этой встрече, состоявшейся 3 августа, Риббентроп произнес известную фразу, ставшую затем штампом в двусторонних отношениях. «Мы считаем, — сказал он, — что противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского» 90. В отношении конкретных вопросов Шнурре пока не обещал ничего определенного, но делал многозначительные намеки: «Если бы дело дошло до серьезных разговоров, — утверждал он, — мы пошли бы целиком навстречу СССР... Что касается конкретно Прибалтийских стран, то мы готовы в отношении их повести себя так, как в отношении Украины. От всяких посягательств на Украину мы начисто отказались. Еще легче было бы договориться относительно Польши». Шнурре даже счел возможным подкорректировать самого Гитлера. Когда Астахов поинтересовался, как быть с программными установками нацистов, изложенными в «Майн кампф», Шнурре запросто ответил: «Книга была написана 16 лет тому назад в совершенно других условиях. Сейчас фюрер думает иначе» 91. Поведение Шнур-ре было настолько необычным, что Астахов не знал, как реагировать на его слова. Да и полномочий вести подобного рода беседы у советского дипломата не было. Поэтому он лишь в точности передавал услышанное в Москву. От себя Астахов добавлял, что не сомневается, «если бы мы захотели, мы могли бы втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам» 92. Из Москвы, однако, не приходило ничего определенного. «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите их в Москву, Вы поступаете правильно», — вот все, что Молотов счел нужным сообщить Астахову 93. По всей видимости, в Кремле тоже не понимали, как относиться к откровениям германского дипломата и пытались определиться, что делать в такой ситуации. Правда, в позиции Молотова за прошедшее время произошли некоторые изменения. Поняв, наконец, что логичнее, когда улучшение экономических отношений предшествует нормализации политических, Вячеслав Михайлович кардинально изменил свою майскую установку и теперь передавал немцам, что «между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения» 94.
