Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич

Как бы то ни было, но именно эти два человека — поверенный в делах СССР Астахов и посол Германии Шуленбург — сделали в мае 1939 года первые шаги к сближению двух стран. Правда, до этого произошло еще одно, очень важное событие. С начала мая (после отставки Литвинова) резко изменился тон немецких газет по отношению к Советскому Союзу. Кто стоял за этим, неясно. Немецкая пресса была так же управляема центральной властью, как и советская, и сама по себе, без команды сверху, не могла совершить подобный поворот. В Германии прессой заведовал министр пропаганды Третьего рейха Йозеф Геббельс. Значит, без его участия обойтись было нельзя. Но Геббельс никогда самостоятельно не занимался вопросами внешней политики. Такое поручение ему мог дать Гитлер. Кроме фюрера, таким человеком мог стать еще и Геринг, который стоял в нацистской иерархии сразу за Гитлером и которому поставки из Советского Союза были совершенно необходимы. Свидетельств, подтверждающих ту или другую версию, пока нет. Пролить свет могли бы дневниковые записи самого Геббельса, но за период с мая по октябрь они полностью отсутствуют. Хранятся они в закрытых советских архивах (нашим союзникам было бы только выгодно опубликовать свидетельства нацистского министра пропаганды за этот период, если бы после победы они попали к ним) или погибли в ходе боев за Берлин, неизвестно. Английский историк Алан Тейлор, пытавшийся разобраться в этом вопросе, не смог найти на него ответ. В немецкой прессе, написал Тейлор, «появились намеки, что Германия хотела бы увеличить свою торговлю с Советским Союзом или даже улучшить политические отношения. Никаких попыток определить, в какую форму можно было бы облечь это улучшение, с германской стороны не последовало, а советская проявляла сдержанность. Откуда исходила инициатива, было непонятно» 52.

Так или иначе, но в Советском Союзе сразу же обратили внимание на изменившуюся тональность немецких газет. 17 мая Астахов встретился со Шнурре под предлогом обсуждения нового статуса советской торговой миссии в Праге. Дальше Астахов, как и две недели назад, перевел разговор в иную плоскость. Он сообщил Шнурре, что в Москве обратили внимание на изменившийся подход германской прессы. «Исчезли нападки на Советский Союз, а репортажи стали более объективными, — сказал Астахов. — Конечно, советской стороне трудно судить, носят ли эти перемены временный характер, вызванный тактическими соображениями, но в Москве надеются, что за этим последуют серьезные перемены». Астахов отметил, что между Советским Союзом и Германией нет противоречий во внешней политике, и, стало быть, нет причин для вражды между двумя странами. Советский дипломат честно признал, что в СССР ощущают угрозу, исходящую от Германии, но это чувство вполне можно было бы устранить, как и чувство недоверия. В ходе разговора Астахов не раз ссылался на пример Италии, участие которой в Оси не мешало Муссолини развивать с Советским Союзом нормальные экономические и политические отношения. И, наконец, что было для немцев совсем неожиданно, советский дипломат доверительно сообщил Шнурре, что англичане вряд ли добьются того результата от переговоров с Советским Союзом, которого они ждут 53. Это было первое откровенное приглашение с советской стороны к кардинальному пересмотру отношений с Германией. Приглашение, которое последовало всего через две недели после отставки Литвинова. Интересен и еще один момент. Приглашение к диалогу Германия получила в то время, когда англо-франко-советские переговоры, по сути, только начинались. Получается, что уже тогда немцам дали понять, что эти переговоры ни к чему не приведут. Кстати, в отчете Астахова об этой встрече, переданном в НКИД 54, об этом не упоминается. Но трудно себе представить, будто он действовал по собственной инициативе. У советских дипломатов такое было не принято. Можно лишь предположить, что Астахов был уполномочен сделать свои заявления не НКИД, а другим властным ведомством или лицом.

Через три дня после разговора Астахова и Шнурре в Берлине, 20 мая в Москве состоялась встреча Молотова с Шуленбургом. Она не была столь же откровенной. Молотов боялся вести доверительные беседы с иностранцами. Он не умел импровизировать и предпочитал действовать строго в рамках полученных им инструкций. Когда искушенные иностранные дипломаты своими вопросами ставили Молотова в тупик, тот всегда принимал важный вид и напускал туману. Шуленбург пытался выяснить у руководителя НКИД и председателя Совнаркома, готова ли Москва к возобновлению экономических переговоров. Ответ Молотова показался послу «подозрительным». Шуленбург даже предположил, что его собеседник собирается использовать возможные немецкие предложения для усиления советской позиции на переговорах с англичанами. Шуленбург не мог даже представить, что Молотов банально не понимает, как ему вести себя (эту черту Молотова чуть позже подметили англичане). В тот раз Вячеслав Михайлович не нашел ничего лучше, как заявить послу, что для возобновления экономических переговоров нужны политические предложения со стороны Германии 55, хотя обычно все бывает как раз наоборот. Тогда Шуленбург прямо спросил, что конкретно Молотов имеет в виду. На что получил от министра глубокомысленный ответ, что «оба правительства должны будут подумать над этим» 56. Как отметил в своей записи сам нарком, «от конкретизации этого вопроса я уклонился» 57. Когда Молотов чуть позже понял, что сказал что-то не то, он «поправился» и впоследствии стал говорить, что политическое соглашение с Германией возможно лишь после подписания экономического соглашения. В общем, немцам, как, впрочем, и англичанам с французами, достался еще тот переговорщик с советской стороны. Зато Сталин, очевидно, был доволен. Молотов, если и понимал, то вряд ли мог разрушить затеянную им игру.

Интересно, что, получив сообщение о встрече Шуленбурга с Молотовым, Гитлер на совещании с военными в рейхсканцелярии 23 мая повторил мысль председателя советского правительства о том, что улучшение экономических отношений с СССР возможно лишь после улучшения политических отношений 58. Но совещание было посвящено другим вопросам и вряд ли Гитлер вообще задумывался в тот момент над тем, что должно произойти вначале, а что — после. Отношения с Советским Союзом все еще не были для него приоритетными. На той встрече главным был польский вопрос, и Гитлер окончательно решил «напасть на Польшу при первом удобном случае». Что касается Британии, то перед генералитетом была в самых общих чертах определена задача «поставить Англию на колени». Для этого, объявил Гитлер, он готов был нарушить нейтралитет и Бельгии, и Голландии. Однако уже через день, 24 мая последовало заявление Чемберлена в палате общин о «возможности достижения всеобъемлющего соглашения с Россией в короткие сроки» 59, что подтолкнуло германский МИД к действиям. Вайцзеккер подписал меморандум об активизации переговоров с Советским Союзом для предотвращения складывания англо-франко-советского союза 60, а Риббентроп послал развернутые инструкции Шуленбургу для дальнейших разговоров с Молотовым. В них, среди прочего, говорилось, что, если Германии придется прибегнуть к оружию для решения спорных вопросов с Польшей, это «не должно привести к столкновению интересов с Советским Союзом». «Мы можем уже сегодня обещать, что при решении германо-польских проблем, — инструктировал министр посла, — готовы будем максимально учесть российские интересы» 61. Это была приманка, на которую, как рассчитывал Риббентроп, Советский Союз должен был клюнуть. Одновременно советник немецкого посольства Хильгер получил во время пребывания в Берлине указания начать переговоры с А. И. Микояном о расширении экономических отношений между двумя странами 62. Немцы, судя по всему, верно оценили способности Молотова и решили, что предметно договариваться с другим членом политбюро и наркомом внешней торговли им будет сподручнее.

Сложилась интересная ситуация. Германия хотела предотвратить появление англо-франко-советского союза и отколоть от него СССР. Также Германия остро нуждалась в советских ресурсах. Сталин был не против нормализации советско-германских отношений. Трудно сказать, как далеко он готов был пойти по этому пути, но, учитывая его антипатию к Западным демократиям и отставку Литвинова, можно предположить, что намерения у советского вождя могли быть самыми серьезными. Однако после неудач двух предыдущих попыток добиться нормализации обе стороны опасались еще одного провала 63. Немцы быстро поняли, что Молотов, в силу своей ограниченности, — это не тот человек, который поможет реализации их планов, и стали искать обходные пути. Но главное — до необходимости действовать быстро и решительно не дозрел еще сам Гитлер. Германскому фюреру представлялось, что у Советского Союза с Западом все равно ничего не получится. К тому же он полагал, что Англия и Франция при любом раскладе не решатся на активные действия в защиту Польши, а СССР не захочет «таскать каштаны из огня» для Запада. Это вроде как подтверждалось и косвенными свидетельствами. 14 июня Астахов в разговоре с болгарским посланником явно в расчете на то, что его слова станут известны на Вильгельмштрассе, сказал, что «если Германия объявила бы, что она воздержится от нападения на Советский Союз или заключит с ним пакт о ненападении, СССР, вероятно, воздержался бы от заключения договора с Англией» ⁶⁴. Конечно, подобного рода информация тут же становилась известной в Auswartiges Amt. Немцы учитывали ее, но пока ограничились необходимыми подготовительными мерами, чтобы в случае прямых указаний фюрера приступить к активным дипломатическим шагам. О том, что в конечном итоге эти шаги приведут к подписанию пакта о нейтралитете, речи пока вообще не возникало.