Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
— Оставьте, господа, женщин и их общее стремление к власти, — проговорил корвет и глубоко вздохнул.
Подполковник Шрам как-то поперхнулся начатым было возражением, но всем вдруг показалось действительно бесполезным говорить теперь об этом. Настала тишина; и только Людмила Рихардовна поторопилась любезно предложить гостям еще по стакану чаю, переведя разговор на другую тему. Давид Ильич снова разговорился с профессором Круксом, и положение его как интересного и занимательного собеседника было спасено женой.
VII
Конец октября 1917 года принес фронту и всей стране, конечно, другое нововведение: 26 числа (старого стиля) под вечер в штаб корпуса в имении Шпаренгоф явился из Валка на автомобиле штаба 12-й армии какой-то новый незнакомый человек. Было уже темно, и крапал мелкий дождик. Незнакомец был в солдатской шинели, без погон и в серой папахе. Плохо развитая его фигура быстро выскочила из автомобиля и направилась в подъезд дома, буркнув что-то часовому. Скоро вышел ему навстречу дежурный офицер и по настоянию незнакомца провел его в комнату командира корпуса. Только здесь незнакомец назвал себя — «вновь назначенный центральной советской властью корпусный комиссар Скудный». Никаких документов — ни предписаний, ни приказа нет. Все делается устно и по телефону. Дежурный офицер вышел.
С быстротой молнии весть о «Скудном» облетела весь Штаб корпуса: «Великая свободных народов российская страна» уже погребена; явился, мол, представитель чудовищной, еще неслыханной страны и власти «С.С.С.Р.». Но старый Генерального штаба генерал комкор все же принял Скудного, выслушал его доклад и без задней мысли, по доброте своей, пригласил его в общую столовую, чтобы познакомить и с остальными чинами штаба, во время ужина.
В столовой в то время были уже почти что все. Собравшись и недалеко от стола особой группой, стояли Генерального штаба полковник Казбегоров, его жена и переводчик Людмила Рихардовна и тайный советник профессор Крукс и вели между собою на французском языке какой-то особенно интересный и веселый разговор о событиях в стране и в тылу армии. Профессор Крукс до того был страшно возмущен, что от волнений не обратил даже и внимания на вошедшего незнакомца. Ему нестерпимо было тяжело переживать момент нововведений. К тому же и военная среда сослуживцев с дамами, одетыми также в военную форму, куда интереснее и надежнее вновь вводимых в их среду чужих людей с особенными, дикими идеями.
Комиссар Скудный, передвигаясь среди собравшихся в столовой, с достоинством своего положения, медленно подошел к разговаривающим, все время прислушиваясь к их речи; очевидно ничего не понимая, он небрежно подал им руку, тихо, смущенно назвав свою должность, а руку Людмилы Рихардовны как-то немного придержал, бросив при этом на всех страстный, разъяренный, взгляд зверя, чувствовавшего себя всесильным.
— И везет же вот таким животным! De’conseiller espion!.. — сказал профессор Крукс громко, по-французски.
— The butcher! [37].. - как бы в ответ протянул полковник Казбегоров так же громко, но по-английски.
Людмила Рихардовна не удержалась, улыбнувшись мужу, она добавила также по-английски:
— Oh, I am not in hurry, [38] — he krasni rehporteur!..
Комиссар Скудный, хотя ничего и не понял, но, вероятно, инстинктивно почувствовал, немного покраснел и поторопился отойти к следующим группам.
Ужинали все за одним общим столом. Полковник Казбегоров, обыкновенно всегда тактичный и выдержанный, на сей раз перебрасывался короткими фразами: то по-английски, то по-французски с корсанитом, профессором Круксом, ядовито направляя разговор по адресу «нового комиссара». Их речь понимала хорошо одна лишь Людмила Рихардовна и отчасти — комкор. И сидя сбоку мужа, она все время молча удерживала его от проявлявшихся изредка резких колкостей; для чего по временам то улыбалась ему, то слегка толкала его под бок; а для приличия коротко заговаривала с соседкой мадам Шрам, которая была в солдатской форме без погон, но в весьма плохом настроении и по временам о чем-то грустила, не отрываясь, конечно, от еды. Сам же герой вечера, Скудный, сидел за столом против дам, все время молча наблюдая за разговаривающими и бросая на них контрольные взгляды. Он не мог понять их служебного положения, и дамы ли это или юные офицеры, в форме «товарищей» из его же партии? И вдруг, Скудный, по-видимому, что-то сообразил: стал весел, разговорчив и насторожился, как зверь в засаде. Но полковник Казбегоров и профессор Крукс не обращали на него внимания: пили, ели и продолжали начатый ими разговор о Скудном на английском языке.
— Господин генерал! — не удержался Скудный и тихо обратился к комкору: — Как же это? Мы живем в России и очень желательно было бы, чтобы все офицеры и генералы говорили в моем присутствии только по-русски…
При этом советский комиссар нашел нужным даже подчеркнуть слово «в России», совсем забыв свою интернациональную программу в своей стране С.С.С.Р.-ов.
— Хорошо! — ответил комкор и, обратившись к Казбегорову и Круксу, сказал им по-французски: — Господа! Он тоже ведь хочет знать ваш разговор на языке, который, пожалуй, понимает очень мало… Удовлетворите же и его желание!
Мадам Казбегорова-Цепа улыбнулась и, сдерживая свой смех, тихо на ухо мадам Шрам перевела по-русски, немного преувеличив значение сказанных слов. Та в свою очередь улыбнулась, и, посмотрев одна на другую и сравнивая сказанные слова с действительной фигурой Скудного, обе разразились неудержимым смехом.
Ужин близился к концу, и наши собеседники, Казбегоров и Крукс, сидели молча, в ожидании подъема начальства из-за стола, и ради скуки оба по очереди зевали, как бы нестерпимо хотели спать. Но это, однако, им не помешало заявить, что спать, мол, они еще не хотят и в виде прогулки пойдут проводить Скудного, поместившегося в доме управляющего, далеко за парком, в конце имения. Этому никто, конечно, не возражал, и Людмила Рихардовна перешла в свою комнату одна, а сбоку, по соседству, и Шрамы.
Была глубокая ночь, и светлая луна высоко плыла по небосклону. Полковник Казбегоров, профессор Крукс и комиссар Скудный почти молча дошли до квартиры комиссара. Крукс всю дорогу косо посматривал на Скудного и думал:
«Не треснуть ли его по физиономии? Если Распутина прихлопнули в такую же лунную ночь, так этого-то, извращенного пародией субъекта, и Бог велел…»
И вдруг, подняв голову, он заговорил возле самого дома управляющего:
— Н-да, много есть на свете всякого сорта мерзавцев!
— То есть? — вопросительно и удивленно произнес Скудный, высоко поднимая брови и кладя руку себе в карман, где был у него револьвер.
— Да так, вообще… А мерзавцы ведь самые занимательные люди… — смягчая тон профессора Крукса, подсказал полковник Казбегоров.
— Что вы! — усмехнулся Скудный, а затем, немного подумав, как бы заискивая у полковника Казбегорова расположения к себе, продолжил: — Конечно, я вас понимаю так: на свете нет ничего скучнее честного человека…
— Вы правы! Вашу программу я понимаю так, — ироническим тоном начал пояснять полковник Казбегоров, — честность и добродетель давно известны всем, и в них нет ничего нового… От этого старья, по вашей идее, в человеке исчезает всякое разнообразие, жизнь сводится в одну рамку добродетели, скучную и узкую: не кради, не лги, не предай, не прелюби-сотвори… И главное, что все это в человеке, по вашим учениям, сидит прочно, и он все же неизбежно должен делать: и лгать, и предавать, и «прелюбы» это самое творить, по мере сил и возможности…
— Не всякий же! — заметил профессор Крукс, как бы полемизируя с Генерального штаба полковником Казбегоровым.
— Нет, всякий. Стоит только вдуматься в жизнь каждого человека, чтобы найти в ней, более или менее глубоко, грех… предательство например, и прочее… В ту минуту, как мы ложимся спать, гуляем и отдыхаем или садимся обедать, мы совершаем предательство… — умышленно возразил полковник Казбегоров и как бы серьезным тоном.
