Гибель империи. Северный фронт. Из дневника штабного офицера для поручений - Посевин Степан Степанович
Последней тактики придерживался и весь состав штаба корпуса во главе с комкором, но желательного распоряжения свыше все же не было и не было. Терпение истощалось молча. И только лишь корсанит и тайный советник профессор Крукс открыто порицал бездействие наивысшего командного состава армий и правительственной власти, а также не упускал из виду и все вредные работы тыла партий и им сочувствующих, окрещивая их работу такими «горячими предпосылками», от которых дамы часто закрывали уши, а у офицеров и генералов подымались дыбом волосы на голове. Сам же автор предпосылок обыкновенно произносил в заключение короткое слово «извините» и, не прощаясь, быстро уходил к себе в комнату. Старику профессору за это все прощали добродушно, считая его горячность от избытка патриотизма.
Но вот и середина октября; опять загоралась в центре борьба за власть. Неизвестно кто и куда сбежал. Обвиняют во всем Керенского; считают его за низкого труса и бездарника. Интеллигенция в лучшем случае молчит и чего-то выжидает, беззаботно стремясь в пропасть и держа перед собою заслон, чтобы не видать ужасов ее. Эсэровский же «товарищ», господин Керенский, подобно рыбьему интеллигенту-«головню», галантен, ловок и красив, с большим открытым лбом, состоит главой правительства большой свободной страны России и членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит «щук», но, тем не менее, сам поедает «рыбешек» с таким же аппетитом, как и «щука». Впрочем, истребление «пескарей» и «уклеек» он считает горькою необходимостью времени, а когда же в интимных беседах попрекают его расхождением слова с делом, он вздыхает и тихо им в ответ бросает: «Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще “пескари” для безопасности, и к тому же согласитесь, если мы не станем “их” есть, то что же мы “им” дадим взамен?»
— В таких случаях и подражателей-то ему у нас очень много, — неожиданно заговорил профессор Крукс в штабной столовой за обедом. — Хотя один из лучших сынов страны и Верховный главнокомандующий генерал Корнилов и объявил себя — все для спасения «страны», «народов». И что же думаете, ни один из других высших вождей не посмел подняться ему на помощь. Его доблестные, поредевшие Кавказские полки увезены генералом Половцем на Северный Кавказ, а остатки их беспомощно рассыпались по степям и болотам Псковской, Новгородской и даже Витебской губерний, всюду нарываясь на непреодолимые препятствия-рогатки, расставленные всевластными диктаторами-комитетами и комиссарами их. По-видимому, дух Минина и Пожарского временно оставил русский народ на поругание за его скупость и эгоизм, хотя бы ввиду поступка московских фабрикантов Морозовых и других русских больших купцов, помещиков и адвокатов, отказавшихся помочь генералам Корнилову и Алексееву организовать теперь же народное движение против «красного петроградского деспота» и в то же время — «мирового разрушителя и поработителя культуры злом», посеянным и родившимся в центральных столичных и губернских городах России; а затем и за слабость воли и за отсутствие веры в свою народную мощную силу, тысячелетием развивавшуюся. Октябрь, по-видимому, будет памятен для всей Вселенной на многие годы: свершается то, что рассосавшийся нарыв от «революции господ», теперь заразил весь великий и здоровый организм, свалил его на землю и сильно придушил, — философски заключил профессор и больно поморщился.
Информации стали поступать уже и от разных центральных организаций и комитетов; были крайне левого направления, а их содержание, — судя по адресам: всем, всем, всем, — носили самый тенденциозный характер. Выплывали на поверхность общественности и власти какие-то совершенно новые личности, неизвестные или известные, то с весьма темным и уголовным прошлым. По информации, у власти в центре фигурировали уже лица неизвестные, с какими-то древнегортанными, чужими фамилиями, мужчины и какие-то около них неизвестные женщины: Бронштейн, Нахимсон, Хачатур, Наташа Хачивили, Маша Дожа, Оганес, Урица и прочие, и прочие.
— Черт знает этих господ мужчин и женщин, — возмущенно заговорил опять профессор Крукс, — пошлость ли это, или нет, но место этим «товарищам» и их «дамам» — быть лишь в большом доме-приюте социального обеспечения, под управлением толстой и краснощекой «мамы», лет так под 45, и обязательно родом из Тулы, — заключил он свое мнение об октябрьском движении в России, сидя вечером за чаем в столовой в обществе супругов Казбегоровых, Шрама с супругой и корвета.
— А что же, но вашему, профессор, таким женщинам делать?.. — с насмешкой заговорил корвет. — Замуж выходить? На курсы ехать и погубить себя? Ведь это было бы преступлением против свободы, добытой ими с такими громадными усилиями…
— Свободу народу нужно давать постепенно, — возразил профессор Крукс, — а эти господа: генерал Рузский и депутаты от Временного исполнительного комитета Государственной думы Гучков и Шульгин, хотя и от имени представителей народа говорили на станции Псков, в 10–12 часов ночи 2 марта, но они и не подозревали, что, отнимая власть у императора, сами же легко передадут ее этим «совершенно чужим» неизвестным темным людям. Теперь ведь не секрет: Февральская революция началась не из-за голода, как писали, а на верхах. Съестных припасов и ржаной муки в то время в Петрограде было в достаточном количестве, и подвоз этой муки шел беспрерывно; о чем было объявлено своевременно и командующим войсками Петроградского военного округа генералом Корниловым 25/П (Рижское обозрение, 1917 г., 27/XI, № 48). Движение же рабочих, — с 23 февраля, а затем 24, 25, 26-го сначала на окраинах города, главным образом на Выборгской стороне, после перебросилось на все улицы столицы, хотя и носило лозунги — «недостаток съестных припасов», но это скорее был лишь повод, чем причина революции. Вся беда была лишь в том, что русские видные дипломаты (фамилии их, конечно, скрыты), при председателе Совета министров Штюрмере [36], начали было вести сепаратные мирные переговоры с Германией: то в Швейцарии, то в Берлине. По словам Шведской газеты «Politiken», 1917 года 13 февраля выработка условий мира Германии с Россией так далеко зашла, что выяснены были даже и главные пункты окончательного соглашения. Германию представлял граф Бюлов, а в Петрограде — представительницей Германии была принцесса Гессенская. Условия выработанные и окончательно принятые в Швейцарии, были следующие: свободный проход вообще русского флота через Дарданеллы и уступка России группы всех островов в Мраморном море. Германия восстанавливает самостоятельность Сербии и Черногории, но удерживает Курляндию и Ковпо, т. е. почти половину Литовской территории. В вознаграждение Россия получает часть Армении, Персии, Галицию и Буковину. Польский вопрос переносится на решение международной мирной конференции. И вот 25 февраля следуют два именных высочайших указа правительствующему Сенату — прервать с 25 февраля занятия Государственного совета и Государственной думы и назначить срок их возобновления не позднее апреля 1917 года (Рижское обозрение, № 49). Депутаты Думы, находясь под впечатлением этих слухов о сепаратных переговорах, конечно, не разъехались, а еще 25 февраля из своей среды образовали особые комитеты для руководства движением в столице; руководители были депутаты Скобелев, Дзюбинский, Керенский, Чхеидзе и другие, с Волынским полком во главе. И когда движение достигло своего наивысшего революционного результата, к нему присоединились Преображений, Литовский, Кексгольмский полки и Саперный батальон, то 27 февраля, в полночь, организовался и Временный исполнительный комитет Государственной думы, в составе: Михаил Родзянко, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Милюков, Коновалов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Некрасов и Львов, который 28 февраля и выпустил воззвание к войскам гарнизона и к армиям на фронтах, а также и к народу всей страны; и, взяв на себя всю полноту власти, сообщил об этом императору в Ставку и главным генералам фронтов. Правительство же Штюрмера само по себе умерло, прекратило существование. Многие его члены арестованы. К двум часам дня 28 февраля к председателю Государственной думы Михаилу Родзянко явились почти что все войсковые части столичного гарнизона и флота, предоставляя себя в его полное распоряжение. И вот к войскам вышел депутат Государственной думы священник Попов 2-й и с крестом в руках, благословлял революционные войска, говоря им напутственное слово: «Да будет памятен этот день во веки веков». Все эти движения, комитеты, переговоры и привели к тому, что царский поезд, с императором Николаем II, генерал Рузский задерживает на станции Псков, и тогда же, в два часа ночи 2 марта, император Николай II издает указ об учреждении ответственного перед обеими представительными палатами — «доверия Кабинета министров»; в три часа же дня, того же 2 марта, сам отказывается от престола в пользу сына, наследника Алексея; и только по приезде в Псков Гучкова и Шульгина, в десять часов ночи того же дня, выслушав подробный доклад о движении в столице, он отказался от престола тогда же, в 10–12 часов ночи, и за сына, ввиду его малолетства, в пользу брата своего великого князя Михаила Александровича. Как известно, великий князь Михаил Александрович все время столичного революционного движения находился там же в Петрограде; и когда к нему во дворец явился 3 марта в 10 часов утра новый Кабинет министров, во главе князя Львова и в сопровождении председателя Государственной думы Михаила Родзянко и депутатов Шульгина и Караулова, то великий князь Михаил Александрович, всесторонне обдумав предложение и поведение каждого министра в отдельности, в час дня заявил им, что он не знает, мол, что полезнее для России, принять ли престол или отречься. Благо России лучше всего обеспечивается отречением. И великий князь передал верховные права новому правительству, возлагая на него и созыв Учредительного собрания для определения формы правления. Новое Временное правительство, показавшее себя при переговорах с великим князем достаточно революционным, очевидно, не ожидало такого оборота дела. Приступив временно к исполнению высшей власти в «большой российской свободной стране», отдельные лица кабинета, как Гучков, Милюков, а затем Коновалов, князь Львов, Савинков, Керенский и многие другие, сразу проявили свою революционную слабость. С первого же дня все подпали под влияние «нелегального Совета рабочих и солдатских депутатов» и пошли разлагать большую страну и многомиллионные армии на фронтах. Дальше, начали скоро и сами удирать со своих ответственных постов и преступно отложили созыв Учредительного собрания с 3 июля на 5 января 1918 года. Князь Львов, Милюков, Гучков, Коновалов, Савинков, Керенский и другие, такие видные величины русской общественности, не сумели передать высшую власть в стране в руки ее народа — его законной власти. Своей революционной свободой они слишком зарвались, преувеличили свою силу и способность. Предложи они императору еще в феврале месяце подписать широкую конституцию, широкое самоуправление на местах и полную автономно окраинам, и поверьте мне, этих-то нововведений и слухов о готовившемся якобы тогда сепаратном мире с Германией нам бы теперь и не пришлось переживать. Все виноваты: во-первых — Рузский, Гучков, Милюков и Керенский, с которыми нашему народу следовало бы расправиться так, как и с изменниками, предателями своего же «великого народа» и «большой богатой страны» в руки «пришельцев», чужих неизвестных людей. И Давид Ильич был прав, назвав работу этих граждан еще в первых числах марта «революцией господ», которые и сами не знают, чего они хотят и чего добиваются… — и профессор, сильно волнуясь, поднялся и начал ходить по комнате.
