Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
Стоявший на нем гриф «Вскрытию не подлежит» встречался редко — только тогда, когда укрывалось нечто сверхважное. Председатель КГБ заметил, что досье по-прежнему находится в комитете и «там есть все».
Уточняю: находится ли в досье приказ, во исполнение которого стряслось непоправимое? «И приказ сохранился. Нам не остается ничего другого, как каяться», — ответил В. Крючков.
Не позже чем через день-два мы с А. Яковлевым были на докладе у М. Горбачева, и, как предварительно условились, под занавес я информировал генсека о том, что КГБ располагает оригиналами документов, позволяющих восстановить полную картину уничтожения в 1940 году польских офицеров в Катыни, под Бологое и Харьковом. И что, следовательно, назревает дополнительное сообщение для поляков.
«Мне В. Крючков ни о чем таком не говорил», — сухо возразил М. Горбачев. Памятуя историю с секретными протоколами, я решил перепроверить у В. Крючкова, неужто генеральный в неведении насчет катынского досье. Шеф КГБ ответил вопросом на вопрос: «О каких документах вы ведете речь? По- видимому, мы неверно поняли друг друга».
Круг замкнулся. Руководителю службы безопасности запечатали уста: не выдавай тайны кому не положено. Определять, кто и что должен знать, — это прерогатива властителя.
Благодаря В. Болдину мы хоть и с запозданием, но все же узнали, что М. Горбачев документы из КГБ получил и читал. Легенда, будто досье попало к президенту СССР перед сдачей им трона Б. Ельцину, недостоверна. Вероятность того, что Горбачев не удовлетворил свое любопытство вслед за состоявшимся у него объяснением с В. Крючковым, равна нулю. Он не был бы Горбачевым, поступи иначе.
Что же побуждает бывшего генерального секретаря и президента СССР продолжать лукавить? Неужели поныне он выводит какие-то плюсы для себя из пробелов в просвещении, за которые вроде бы и не в ответе? Или М. Горбачев должен быть отнесен к тому сорту людей, глаза которых, пословице вопреки, не есть зеркало души? В обыденной жизни подобные персонажи неудобны. В политике они опасны, особенно когда силой обстоятельств узурпируют власть.
На время М. Горбачева пришлось сочетание букета неблагоприятных факторов — политического, военного, технологического, социально-экономического, национального плана. Справиться с ситуацией подобной сложности никому в одиночку не под силу, будь государственный деятель хоть трижды гениальным. Сохранив и усугубив авторитарный режим, замкнув все на себя, на свое субъективное понимание рамок верного и разумного, пределов выносливости системы, на свои представления о соотношении политики и морали, слова и дела, целого и частного, М. Горбачев подсек дававшийся стране шанс на регенерацию, на превращение Советского Союза в эффективно функционирующую современную федерацию.
Кризис личности в условиях единовластия неизбежно потянул за собой кризис системы и государ- ;тва, политический распад личности провоцировал эаспад СССР. Неумение переустроить себя, свои взгляды на власть как вседозволенность и бесконтрольность было приговором конструктивным задачам перестройки до того, как она фактически стартовала.
Секретные протоколы и Катынь — типичные примеры подходов М. Горбачева к неуютным или психологически трудным проблемам. Типичные, но не единственные. Он не захотел вникнуть в рекомендации и покаяться во время своего визита в Чехословакию за распятие пражской весны. С громадным трудом удалось склонить его к передаче венграм материалов, в какой-то мере высвечивавших подоплеку событий 1956 года и личность Имре Надя. И то все делалось выборочно, не знаю — на пользу или во вред. М. Горбачев оказался невосприимчив к соображениям, которые не требовали от нас никаких жертв и лишь запоздало воздавали должное вкладу Югославии в борьбу с нацистской агрессией, позволяли поднять на ступень выше сотрудничество, скажем, с Финляндией или Монголией.
Мои предложения по реорганизации СЭВа серьезно не взвешивались, возражения против механического перевода на долларовую основу расчетов между участниками Совета не были приняты во внимание. Отправной при вынесении приговора СЭВу стала гипотеза, что торговля с партнерами по этой организации приносит нам сплошные убытки. Выполненный в Международном отделе анализ действительной ситуации показывал надуманность большинства оценок, которые охотно принимались М. Горбачевым и Н. Рыжковым на веру, и склонность как специалистов, подкапывавшихся под СЭВ, так и читателей их справок мерить свое и чужое разным аршином.
Или развал СЭВа был совершен преднамеренно? Он лежал в русле демонтажа позиций СССР в Европе и в мире в целом. Как же можно без всякого подготовительного или переходного периода перевести стрелки на путь с другой колеей и ждать, что состав не сойдет с рельс?
Наивность, конечно, не худший из недостатков, но здесь верховодил умысел. Он не считался с тем, что на ветер полетят миллиарды и миллиарды собственных средств, инвестированные под разделение труда в рамках СЭВа, что еще сильнее обострятся диспропорции в советской экономике, на потребительском рынке, в обеспечении населения медикаментами. И прочее, и прочее, и прочее. Те, кто погружен в переделывание истории, не мелочатся. Им не до частностей и частных личностей.
Выдающийся российский ученый Э. Циолковский, родоначальник космонавтики, заметил однажды: «Я не признаю технического прогресса, если он превосходит нравственный». Есть все основания перенести эту формулу на политику и усомниться в том, что то или иное явление может называться прогрессивным, когда оно утверждает себя на костях морали.
Выступая, если не ошибаюсь, в 1990 году с трибуны Мавзолея на Красной площади, М. Горбачев произнес великолепные слова: нельзя неправедными средствами добиваться праведных целей. Будь это эпиграфом к программе взаимоувязанных мер и действий, сообщавших советскому обществу и государству новое качество, их можно было бы горячо приветствовать. Будь они хотя бы обязательством не ощипывать правду и перестать юлить. За одно это президенту перепала бы какая-то толика общественного признания, к тому времени изрядно поиздержанного.
Но перелома не случилось. Призыв к праведности был обращен вовне. Для власти праведность и, шире, нравственность — неудобство, которое приходится терпеть, если не удается его обойти, и почти никогда — пробный камень при выборе истинного и достойного. В наше антивремя, в эпоху перевернутых понятий и передернутых ценностей, торжества потребительской психологии на микро- и макроуровне, считается дурным тоном, почти скандалом апеллировать к принципам, к здравому смыслу, к судьбам цивилизации.
Эгоизм правит миром. Он — критерий полезного и ущербного, дозволенного и запретного, дискуссионного и безальтернативного. Нейтралитет обозвали аморальным. «Мешает» отождествили с «угрожает». А с тем, кто угрожает, какое может быть добрососедство и партнерство? За подлинную стратегию здесь слывет «политика рассчитанного и последовательного принуждения», не исключающая никаких крайностей. Если это прогресс, то что же надо считать вырождением?
Глава VI. МОГУТ ЛИ УЖИТЬСЯ МИЛОСЕРДИЕ И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ РЕЗОН, СВОБОДА СОВЕСТИ И АТЕИЗМ?
Серия моих записок М. Горбачеву так или иначе замыкалась на издревле будоражившую людей дилемму — на соотношение двух типов мышления, двух начал, что еще называются душами и заведуют поступками индивидуумов. Одно полушарие головного мозга калькулирует, вычисляет, примеряет, ориентируясь на кг, км, часы и секунды, доллары и рубли. Другое — селектирует «хорошо или плохо», сообразуясь не с удобством и выгодой, а больше с этикой, культурой, нравственностью. Констатация, положим, не ахти новая, но актуальная. Гипертрофия первого ведет к хищничеству, а погружение во второе — к парению в облаках.
Попытки восстановить мои авторские права на записку по делу Маттиаса Руста и на меморандум относительно празднования тысячелетия введения христианства на Руси окончились пока безрезультатно. Жаль, потому что эти далекие один от другого сюжеты могли бы проиллюстрировать не композицию декораций, выставлявшихся для всеобщего обозрения, а некоторые подспудные течения и приметные водовороты перестройки.
