Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
432 дня было отмерено М. Русту пользоваться русским гостеприимством с поправкой на обстоятельства. Сравнительно скорое его освобождение прошло у нас совсем незаметно. Хроникеры скупыми словами подали эту весть. От былых раскатов не осталось даже эха. «Дело Руста» свое назначение исполнило. Человек Руст стал в дворцовом раскладе лишним. Можно было переходить к другим задачам. На Олимпе нет вечных друзей и вечных врагов, там хозяин интерес — величина капризная и переменчивая.
В вводном слове я обещал рассказать, как складывались события в связи с моим обращением к М. Горбачеву в канун тысячелетнего юбилея введения христианства на Руси.
Времени на подготовку к знаменательной дате оставалось в обрез. Окольными путями ко мне стекались известия самые что ни на есть настораживающие. Элементарные пожелания и просьбы церкви встречали афронт. Вместо празднования тысячелетия как общенационального юбилея назревало закручивание «антиклерикальных» гаек. Понять узколобое сектантство бюрократов в аппарате ЦК я не мог, принять его не захотел.
Не воспользоваться тут уж в самом прямом смысле Богом данным шансом, чтобы привести в норму отношения между церковью и государством, глупо и безответственно. Отгородиться от торжеств, которые по зову сердца и в память о предках соберут миллионы людей по всей стране, — это оскорблять свое прошлое, открещиваться от корней своих, ничему не научиться. Цари не ладили с церковью: никак не могли поделить власть. А Петр I вообще прослыл у клерикалов за антихриста. Церковь враждовала с Львом Толстым и Лениным. Так было. Коса не раз находила на камень, и от раздоров достатка нации не прибавлялось, чаще внакладе оставались все. Когда-то же надо было извлекать уроки. Или выжидать будем пришествия следующего столетия или даже тысячелетия?
Будь что будет. Приглашаю в АПН группу церковных деятелей, мне лично знакомых. В условленный день их прибыло больше, чем ожидалось. Председатель Государственного комитета по делам культов К. Харчев, которого я попросил взять на себя созыв, чуть перестарался. Мой служебный кабинет маловат, перебираемся в зал правления агентства.
После взаимных приветствий, не очень затянувшихся, задаю гостям несколько конкретных вопросов: что реально сделано и делается к юбилею, что из пожеланий патриарха и епископата находит конструктивный отзвук и где советская власть встала в позу, есть ли в контексте тысячелетия продвижение по застарелым проблемам, коим церковь придает значение? В ответ услышал горькое и грустное. Не желая нарываться на отказ, православная церковь скромно сформулировала свои просьбы к государству. Однако и они застряли по большей части в паутине, сотканной из хамства, черствости и бюрократизма.
Условливаемся, что мои собеседники обсудят ситуацию с патриархом Пименом и открытым слогом известят меня,-как церкви видятся программа-оптимум и минимум-миниморум. Я в свою очередь брался без ссылок на церковные авторитеты доложить о положении дел лично М. Горбачеву. Интересам дела не повредило бы, не преминул отметить я, если бы участники встречи в АПН оставили при себе все услышанное в ходе наших размышлений вслух. Приходится учитывать, что любителей вливать в мед деготь не убавится с получением сигнала, что председатель агентства принимал высоких церковных представителей, а скрыть это, понятно, невозможно.
Дальше все завертелось в завидном темпе. Пару дней спустя митрополит Питирим передал мне освященные патриархом соображения. Сразу сел за записку генеральному. Не буду связывать себя просьбами, как они доведены до моего сведения. Подведение черты под трудным, часто бессмысленно жестоким прошлым требует назвать многое не иносказательно, а собственными именами. Если не решиться на это сейчас, задачу придется отставить, и надолго.
Не превращать отделение церкви от государства в отчуждение от общества, не подвергать ее остракизму. Юбилей должен отмечаться как крупнейшее национальное событие и важная веха в истории цивилизации. Поэтому можно было бы только приветствовать, если бы на торжества в Москву прибыли высокие представители различных религиозных общин из советских регионов, а также из-за рубежа. Церковь вправе получить в свое распоряжение Большой театр, а не концертный зал в гостинице «Россия», который ей навязывали. Надо предусмотреть трансляцию торжеств по центральному советскому телевидению на страну и за границу, а не открывать торги по лицензии на съемку с тем, чтобы прокрутить репортажи перед любопытными чужестранцами. Дать верующим возможность почтить своих святых и поклониться святыням.
Если, однако, этим ограничиться, урок не был бы выполнен. Юбилей нельзя уподобить фейерверку: просиял луч и дальше снова беспросвет. Справедливость требовала возвращения православию уцелевших культовых сооружений. Само собой разумеется, подлежали восстановлению права церкви на Киево-Печерскую лавру и прочие памятники, возникшие у мест, где совершался первый обряд крещения Руси. В лоно церкви должны были вернуться библиотеки, реликвии, мощи святых, отнятые у нее в основном в двадцатые годы под флагом «национализации» и борьбы с мракобесием.
Риск был, и большой. Я отдавал себе в этом отчет. Примкни М. Горбачев к фракции демагогов, кои безбожие отождествляли с обгаживанием всего святого, а свободу совести с бессовестностью, мне бы несдобровать. Купали бы меня до посинения в ледяной политпроруби. В те годы наши правители хороводов с князьями церкви еще не водили, свечей перед иконами в храмах не жгли, благословений не испрашивали. Религия оставалась, по канонам ультрадогматиков, «опиумом для народа». Ну а распространители подобного зелья и их «покровители» не могли рассчитывать на милое обхождение. Если угодно, моя записка была тестом для партийного и государственного руководства, проверкой серьезности саженными буквами начертанных лозунгов, суливших приоритет гуманности над догмами и «измами».
Оригинал записки пребывает где-то в президентском архиве. Копию я в свое время отдал Харчеву, чтобы сверял, где дело движется и где пробуксовывает. Председателя Комитета по делам культов съели вскорости после торжеств. Возвращение его на дипломатическое поприще сорвалось, хотя я приложил немало усилий, чтобы не пропал человек, коему не чужды были такие понятия, как мужество и гражданский долг. Обрушившиеся в 1991 году события разметали нас всех, и я вообще потерял Харчева из виду.
«Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный...» — как кудесник слова А. Пушкин записал в «Борисе Годунове». Найдет и убедится, что записка открывалась так: «Время неумолимо, и вскоре 1000-летний юбилей введения христианства незвано постучится в наши двери...» Далее я сетовал на то, что мой призыв 1986 года отметить предстоявшую дату на национальном уровне не упал на благоприятную почву. Бездумно упускается возможность нормализовать отношения государства с церковью и тем положить здесь новое начало.
Перед генеральным ставился в нарочито обостренной форме вопрос: кому на пользу консервировать былые обиды и зло? Конфисковали, к примеру, библиотеку Троице-Сергиевого монастыря, рукописи и фолианты свалили без разбору в подвалы Ленинской библиотеки, где их листают мыши. Если все так и оставить, прахом пойдет несметное духовное богатство. В записке излагался примерный план возможных и целесообразных, на мой взгляд, действий, которые, понятно, проблемы не исчерпывали, а скорее указывали направление, коим следовало бы двигаться.
М. Горбачев не извещал меня, разделяет он или нет положенные на бумагу мысли и оценки. От людей сведущих, назовем их так, я узнал, что генеральный начертал на первой странице резолюцию — вопрос к своим коллегам по Политбюро: «Ваше мнение?» С устным довеском: «Заслуживает внимания». Прибавление это выполнило роль катализатора. Особо стойкие атеисты, похоже, перекрестились: отпала потребность гадать-рядить, куда клонится стрелка барометра.
Первым проголосовал за А. Яковлев и тут же получил в награду поручение взять подготовку к юбилею под контроль. Ему вменялось, в числе прочего, убедить В. Щербицкого, возглавлявшего в ту пору руководство Украины, в необходимости возвратить православной церкви колыбель российского христианства — Киево-Печерский монастырь. Все тогда не вернули, но часть перешла под крыло патриархата. А. Яковлев принял на себя функции арбитра, который обеспечивал оперативное устранение недоразумений и трений, возникавших довольно часто на периферии и реже в Москве в ходе имплементацци «новой политики» советской власти в вопросах вероисповедания. АПН, замечу в скобках, используя свою густую корреспондентскую сеть на местах, отлавливало соответствующие данные независимо от вовлекавшихся в тяжбу сторон, так что обращения к арбитру за посредничеством не заставали его обычно врасплох.
