Уистан Оден - Стихи и эссе

Бюро статистики подтвердило снова,
Что он не судился, все данные говорят:
В современном смысле старомодного слова
Он праведник, внесший свой скромный вклад
В развитие нашей Великой Страны.
С самой юности до пенсионного года
Он ни разу (исключая годы войны)
Не увольнялся со своего завода.
В Кукиш-Моторс ему всегда были рады:
Не штрейкбрехер, достойные взгляды,
Профсоюзные взносы уплачивал в срок
(Профсоюз положительный), означенный парень,
По мненью Психологов, был популярен
На службе, и выпивка шла ему впрок.
Каждый день он покупал по газете,
Реакция на Рекламу была первый класс,
Застрахованный от всего на свете,
Он в Больнице, однако, был только раз.
Согласно Вестнику высших сфер,
Он был поклонник Системы Рассрочек,
Имел все вещи и, среди прочих,
Радиолу, машину, кондиционер.
По мнению Службы общественных мнений,
Во взглядах его был здравый резон:
Если был мир — за мир был и он,
А война — он шел на войну. Тем не менее
Он выжил, имел пятерых детей,
Наш Демограф писал в одной из статей
О количестве этом как об идеале.
В Школе был смирным, правильно рос.
Был ли счастлив? Свободен? Странный вопрос:
Если б не был, мы бы об этом знали.

                Она глядит, как он ладит щит,
Надеясь узреть на нем виноград,
                И паруса на дикой волне,
И беломраморный мирный град,
                Но на слепящий глаза металл
Его искусная длань нанесла
                Просторы, выжженные дотла,
И небо, серое, как зола…

                Погасшая земля, где ни воды,
Ни трав и ни намека на селенье,
                Где не на чем присесть и нет еды,
И все же в этом сонном запустенье
Виднелись люди, смутные, как тени,
                Строй из бессчетных башмаков и глаз
                Пустых, пока не прозвучал приказ.

                Безликий голос — свыше — утверждал,
Что цель была оправданно-законной,
                Он цифры приводил и убеждал,
Жужжа над ухом мухой монотонной, —
Взбивая пыль, колонна за колонной
                Пошла вперед, пьянея от тирад,
                Оправдывавших путь в кромешный ад.

                Она глядит, как он ладит щит,
Надеясь узреть священный обряд,
                Пиршество и приношенье жертв,
В виде увитых цветами телят, —
                Но на слепящий глаза металл
Длань его не алтарь нанесла:
                В отсветах горна видит она
Другие сцены, иные дела…

                Колючей проволокой обнесен
Какой-то плац, где зубоскалят судьи,
                Стоит жара, потеет гарнизон,
Встав поудобнее, со всех сторон
На плац досужие глазеют люди,
                А там у трех столбов стоят, бледны,
                Три узника — они обречены.

                То, чем разумен мир и чем велик,
В чужих руках отныне находилось,
                Не ждало помощи в последний миг
И не надеялось на божью милость,
Но то, с каким усердием глумилась
                Толпа над унижением троих, —
                Еще до смерти умертвило их.

                Она глядит, как он ладит щит,
Надеясь атлетов узреть на нем,
                Гибких плясуний и плясунов,
Кружащих перед священным огнем, —
                Но на слепящий глаза металл
Легким мановеньем руки
                Он не пляшущих поместил,
А поле, где пляшут лишь сорняки…

                Оборвыш камнем запустил в птенца
И двинул дальше… То, что в мире этом
                Насилуют и могут два юнца
Прирезать старца, — не было секретом
Для сорванца, кому грозил кастетом
                Мир, где обещанному грош цена
                И помощь тем, кто немощен, смешна.

                Тонкогубый умелец Гефест
Вынес из кузни Ахиллов щит.
                Фетида, прекрасногрудая мать,
Руки к небу воздев, скорбит
                Над тем, чтó оружейник Гефест
Выковал сыну ее для войны:
                Многих сразит жестокий Ахилл,
Но дни его уже сочтены.

Без рифм и ритма болтовня соседей,
Но каждый мнит, что он поэт в беседе.

В любой из тем, хотя и в разной мере,
Как бассо-остинато — недоверье.

Большие люди, взмокнув от снованья,
Дают понять в процессе узнаванья:

«Я вам не книга, чтоб во мне читали.
Я в полном здравии, а вы устали.

Хотите завести со мной беседу?
А вот возьму и тотчас же уеду…»

Мольба, призыв, чтобы тебя признали
И потеснились в этом тесном зале,

Где каждый, словно слон, свое трубя,
Глух, потому что слышит лишь себя.

Мальчишки сходят с кораблей —
Одетый в форму средний класс,
Послушный кроткий строй.
Им комиксы всего милей,
А поиграть в бейсбол хоть час —
Важней, чем сотня Трой.

Им здесь не по себе — не как
В родной Америке, взгляни:
Чужой уклад вокруг,
Любой прохожий им чужак,
И здесь не Потому они,
А просто Если Вдруг.

Все шлюхи встали по местам,
Уже снует вокруг ребят
С наркотиками плут.
Все льнут к общественным скотам,
Но те не курят и не спят,
А беспрерывно пьют.

Вид кораблей ласкает глаз:
Безделье в бухте голубой
Их даже молодит.
Без человека, чей приказ
Навязывает им разбой,
Их человечен вид.

Как будто гений, над листом
Помедлив, выразил в момент
Чреду воздушных дум
В эскизе легком, но при том
Оправдывая каждый цент
Из миллионных сумм!

Пой только о любви! А раз поешь,
Не забывай спасительную ложь
И на вопросы о любви в ответ
Не бормочи, как поп, ни да ни нет:
Когда бы Данте был в стихах монах,
Что было б толку в Дантовых стихах?
Будь тонким, занимательным и пряным,
Не верь провинциальным шарлатанам,
Что горлопанят, требуя от книг
Простых сюжетов и идей простых,
Как будто музы склонны к идиотам.
(Хороший лирик — друг плохим остротам.)

Допустим, Беатриче каждый раз
Приходит, опоздав на целый час,
И в ожиданье, сам себя томя,
Ты волен этот час считать двумя.
Но ты пиши: «Я ждал, я тосковал,
И каждый миг без милой представал —
Так-так, смотри, чтоб не остыла прыть! —
Веками слез, способных затопить
Пещеру, где почил Эндимион».
Поэт нехитрой выдумкой рожден.
Но если от тебя Она уйдет,
В долги загонит или вдруг умрет,
То помни: у людей метафор нет
Для передачи настоящих бед.
Твоя тоска должна ласкать других.
«О сладость слез!» — гласит печальный стих.

Оставим мертвых. Средь живых курьез
Не раз бывал объектом страстных грез.
Любимая годна тебе в мамаши,
Косит глазами и ушами машет,
Вульгарна, неопрятна и груба.
Для нас — случайность, для тебя — судьба.
Так пой о том, как снизошла Она,
В ее ладонях — солнце и луна,
В ее кудрях красуются планеты —
Царица ночи, королева света.
Ее ладью семь лебедей влекли,
Чертили знаки в небе журавли,
И легкие стада морских коньков
За нею шли до самых берегов.
Она пришла благословить плоды,
Дать вечный мир и наградить труды.

А если песнопения прервет
В стране очередной переворот,
И утром, как случается порой,
Поэтов заподозрит Новый Строй,
Превозмоги паническую дрожь —
Стихами шкуру ты себе спасешь.
Везде «она» перемени на «он» —
И вот в помпезной оде восхвален
(Твоей подделки цензор не узнал)
Очередной пузатый генерал.
Эпитеты порядка «ангел милый»
Теперь звучат «орел ширококрылый»,
И смещена «владычица щедрот»
«Великим осушителем болот».
И через час ты славен и богат.
Отныне ты — поэт-лауреат,
И ты умрешь в постели мирно, чинно,
А генерала вздернут на осину.
Пусть честный Яго на тебя шипит:
«Лакей, халтурщик, подхалим, наймит», —
Читатели верны своей привычке,
Они возьмут историю в кавычки
И скажут о поэте: «Вот нахал,
Он имени любимой не назвал».

Такой поэт, презревший дарованье,
Есть Бог, забывший о своем призванье.
Он сам себя венчал и развенчал,
Поставив ложь началом всех начал.
В его писаньях правды ни на грош,
В его улыбке сладкой — та же ложь.
И что, как не пристрастье к играм слов,
Заставило его, в конце концов,
Сказать, что правда — таинству под стать
И что о ней прилично умолчать.