Джон Бакстер - Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу
Билли Джин, Бобби Джейн и Мэри Бет (или их звали Мэри Джейн, Билли Боб и Джинни Бет?) приехали из Амарилло, штат Техас. Они стояли, запрокинув голову, словно выглядывая из-под полей ковбойских шляп, и слегка раскачивались на каблуках, спохватываясь в поисках несуществующей опоры, хотя на них не было ни “стетсонов”, ни сапог для верховой езды.
– Вы уже бывали в Париже? – спросил я с надеждой. Если да, мне не придется начинать с азов.
– Не-а, – ответила одна.
– Никогда, – подтвердила ее подруга.
– Первый раз выехали из старых добрых Штатов, – добавила третья.
Даже больше, чем их имена, поражали их размеры. Если бы Рубенсу, с его любовью к круп ным розовотелым дамам, пришлось запечатлеть трех граций, это трио стало бы идеальными моделями.
– Говорите немного по-французски?
– Нет, – сообщила Билли Джин, или, может, Бобби Джейн.
– Ни словечка, – сказала вторая.
Третья запрокинула голову еще дальше и уставилась на меня.
– Издеваетесь?
С растущим беспокойством я спросил:
– М-м, возможно, вам интересно что-то конкретное?
– В каком смысле?
– Ну, вы читали кого-то из писателей, которые здесь жили? Скотта Фицджеральда? Генри Миллера? Хемингуэя?
Хмурое коллективное недовольство нависло над нами – в комиксах на этом месте появляется воздушный шарик с большим вопросительным знаком внутри.
– Начнем, пожалуй, – пробормотал я.
Следующий час я водил их по улочкам Сен-Жермен-де-Пре, рассказывая истории, никак не связанные с литературой, историей или искусством: дом 20 по улице Жакоб, где Натали Клиффорд Барни, главная парижская лесбиянка, давала приемы и создала свой Храм Дружбы, в который заманивала самых хорошеньких гостий. Волшебное спокойствие площади фон Фюрстемберг, где пять высоких каштанов бросают петлистые тени на золотистого камня фасады. В этот день там снимал фотограф для “Вог”, и мы наблюдали, как непостижимо тонкие модели, гибкие, как ящерки, позировали у фонарного столба времен belle époque .
Но когда мы, перейдя улицу Вожирар, оказались в Люксембургском саду, стало ясно, что мои клиентки начали терять интерес. Что бы они ни ожидали найти в Париже, это ускользало, и виноват был только я.
В глупой надежде, что они вдруг слышали о Гертруде Стайн, я повел их на улицу де Флерюс, к дому, где она жила. На пересечении с улицей Асса меня осенило.
Там, на противоположном углу, находился один из парижских храмов излишеств, Нотр-Дам сибаритов. В это теплое утро из его дверей гостеприимно доносились ароматы, против которых не устоял бы ни один сластолюбец.
– Быть может, среди вас имеются любительницы шоколада? – поинтересовался я.
Тремя часами позже почти все официанты La Coupole разошлись по домам, оставив нас на попечение парочки stagiaires – стажерок. Они изо всех сил старались оставаться любезными и приветливыми, отзываясь на очередную просьбу принести еще одну чашку кофе и “еще немного вон тех сахарных штуковин”, но было очевидно, что они только и мечтали, чтобы мы оплатили l ’ addition и убрались восвояси.
Мои техасские грации не выказывали ни малейшего намерения покидать кафе – после не слишком обнадеживающего старта день наконец-то налаживался.
Кафе La Coupole , Монпарнас, начало 1930-х
Началось все с горячего шоколада в маленьком кафе при магазине Christian Constant , на улице Флерюс.
Я объяснил, что Констан претендует на то, что именно он первый заново опробовал идею древних майя добавлять в горячий шоколад красный перец, что стало потом широко известно благодаря роману и снятому по нему фильму “Шоколад”, где Жюльетт Бинош вносит в городок струю новой жизни, открыв шоколадную лавку.
– То есть это было изобретено прямо здесь?
– Он утверждает, что да, – я указал на горячий шоколад майя в меню.
– Шоколад с чили? – она тяжело хрястнула по столу. – Несите!
Не оставалось никаких сомнений относительно того, что конкретно им интересно в Париже.
Они никогда не слышали о Гертруде Стайн, но им понравилась история о рецепте гашишной помадки Элис Б. Токлас и о том, что случилось, когда я состряпал изрядную порцию и принес на пробу в солидную Американскую библиотеку.
Мы сделали крюк, чтобы хорошенько побродить по открытому рынку, который расположился на бульваре Распай. Манера продавцов предлагать goutée – ломтик сыра или колбасы на острие отточенного ножа – привела их в полнейший восторг.
– Бли-и-и-н! – высказалась Мэри Джейн. – Это же как шведский стол, да еще за бесплатно!
Подкрепившись, они расцвели. Как я мог не отличать их друг от друга? Они были такими же разными, как три медведя.
– Это бы больше походило на шведский стол, если бы было чем запить, – вставила Билли Джо.
– Без проблем!
Через десять минут мы входили в La Coupole .
Последнее среди великих кафе, оно открылось в 1927 году – и первым объединило под одной крышей кафе, бар и ресторан. Кафе разместилось вдоль бульвара. Главный зал, под coupole , куполом, был отдан ресторану, слева находился американский бар, в подвальном этаже – зал для танцев. В те времена парижские старожилы не одобряли такие “новые, вызывающие, немецкого вида кафе”, как кто-то отозвался о La Coupole , но туристы валили в него толпами.
Я пытался объяснить культурное значение этого места, но дам интересовал вполне конкретный аспект.
– Как вы считаете, в баре дают бурбон?
Давали. Три вида. Они устроили дегустацию, чтобы я уловил разницу. Затем бармен Жюль – к тому моменту мы уже все обращались друг к другу по имени – поинтересовался, доводилось ли им пробовать бурбон с абсентом.
– Абсент, – ответила Бетти, – постойте, разве это не яд?
– Он же нелегальный?
Жюль пожал плечами, давая понять, что пусть так, но подобные вещи не играют решительно никакой роли в кругу старых добрых друзей.
– Je propose , – нашептывал Жюль, – un Tremblement de Terre [53] .
– Землетрясение? – переспросил я. – А это что, простите?
– Oh, pas grand chose [54] , – ответил он. – Le gin, le bourbon et l ’ absinthe – et du glaçon, évidemment . [55]
– Evidemment. Rafraîchissanr, sans doute . [56] Едва ли какой-то коктейль готовился без glaçon – льда.
“Землетрясение” полностью оправдало свое название, до такой степени, что, чтобы прийти в равновесие, нам потребовался еще один раунд. После чего участливый метрдотель проводил нас до столика.
Следующие два часа мы мчались по меню, как четыре всадника Апокалипсиса. Confit de canard, boeuf bourguignon, poulet rôti, navarin d ’ agneau, blanquette [57] … чуть не все, где главным ингредиентом значилось мясо, удостоилось нашего внимания. Даже классический французский tartare – мелко порубленное сырое филе говядины, приправленное шнитт-луком, черным перцем, вустерским соусом и табаско – был встречен весьма одобрительно.
– Прямо как чили, – сказала Мэри Бет, отправляя в рот вилку. – Тока вы его не доготовили! Я эту фигню сделаю на первом же барбекю, как домой вернусь.
Не меньший энтузиазм вызвало у нее бельгийское пиво, которым был запит тартар. (“Вино – это для гомиков и бомжей”, – доверительно сообщила она шепотом, слышным решительно всем вокруг; к счастью, никто из наших соседей не понимал по-английски.)
– А что это я ем, собственно? – полюбопытствовала Мэри Бет, когда ей принесли очередное блюдо. – Не то чтобы мне не нравилось, просто интересно, что это.
– Сладкое мясо, – ответил я, – с грецкими орехами.
– Разве это не бычьи яйца? – подала голос Билли Джин с другого конца стола.
Головы вокруг повернулись в нашу сторону, и я почувствовал на себе дюжину взглядов.
– Нет, это… нечто другое, – поспешил заверить я. – Из области шеи, полагаю.
– Вот дерьмо, – высказалась Билли Джин, – да мне дела нет, это яйца, мозги или задница. Я все это когда-то ела, хоть сырым, хоть жареным.
Прежде чем я углубился в фантазии о том, как Билли Джин, словно в спелое яблоко, вгрызается в сырые бычьи яйца, она оглядела ресторан с явным удовлетворением.
– Черт, мне нравится Париж!
И я совершенно отчетливо увидел то, что мне помогла понять группа с литературного семинара, а “Трио из Техаса” лишь подтвердило: туристам был не нужен их Париж.
Им был нужен мой Париж.
Дома у них будет масса времени на чтение Флобера или истории Великой французской революции. А сейчас им нужно протягивать руку и трогать живую плоть – поглощать и быть поглощенными.23. Поклонники печенки
Мой образ рая – поедать фуа-гра под звуки труб.
Сидней Смит
(1771–1845)
Это было идеальное время для жизни во Франции. Евро крепок, страна спокойна, урожай винограда вполне приличный, солнце мягкое. Невмешательство в войну в Ираке, полное равнодушие к насмешкам на тему “трусливых мартышек-сыроедов” и издевкам генерала Шварцкопфа, Бушующего Нормана, что “отправиться на войну без Франции все равно, что отправиться на охоту на оленя без аккордеона”, показали себя оправданной стратегией. И националисты, и экспаты одинаково торжествовали, наблюдая распри в администрации Джорджа Буша.
