Сергей Желудков - Почему и я христианин
Евангельская проповедь — и это ее удивительное свойство — действительно призывает нас к недостижимой святости и молчит о посредственной порядочности. "Блаженны милостивые", "Блаженны чистые сердцем", "Блаженны изгнанные за правду… Вы сл"ышали. что сказано (в иудейском законе): люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих и гонящих вас"… "Если кто хочет идти за Мною — отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее"… Приведу вдохновенный комментарий к евангельской проповеди из книги "Евангелие" проф. М. М. Тареева:
"…Сын Завета в своем благочестии возлагал свои упования на Бога, верил, что Бог в нужную минуту придет и избавит его; новое Евангелие освобождает человека совершенно от всякой заботы о своем лице, о своей душе (жизни), оно говорит сыну Отца Небесного: "забудь о себе, не считайся с Богом, отрекись от всяких прав и брось всякую арифметику". Евангелие Христово возносит человеческий дух на небесную высоту и убеждает его: "не держись, не цепляйся, не бойся, отдай всего себя Богу, ничего себе не жди, растай в этом безграничном просторе". Оно подводит человека к бездне смерти, показывает в ней отражение небес и зовет его положить душу свою в беспредельном самопожертвовании. Ветхий Завет делал человека близким к Богу; Евангелие вселяет Бога в самое сердце человеческое, научает человека на все смотреть СУБ СПЕДИЕ АБСОЛЮТИ (под знаком абсолютности), желать абсолютно, делать абсолютно — по Божественному. Христианская благотворительность есть благотворительность без конца; христианская вера это вера безграничная, безусловная, это всецелая преданность Богу; христианская любовь есть самопожертвование до смерти" (подчеркнуто мною). В сущности, евангельская проповедь есть ПРИЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА К БОЖЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ. "Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный". Но Божественная жизнь для человека на этой земле невозможна: ибо в самой душевно–телесной природе нашей живет органически присущее нам начало самосохранения индивида — так называемый эгоизм… В этом смысле христианство совершенно "непрактично". Если вообразить человека, осуществляющего христианское поведение — мы увидим мученика, в некотором роде повторяющем подвиг Христа. Такой человек будет очень ДОБР, он будет везде "уступать очередь", он не остановится на сочувствии нервов, примется помогать, делиться временем, средствами — и встретит сопротивление прежде всего в своем же семейном гнезде… Даже если он и не будет общественно активен, он будет совершенно ПРАВДИВ — и встретится с государством, "самым холодным из чудовищ"; в лучшем случае он будет признан эксцентриком, нуждающимся в опеке и лечении… И так далее. Последовательное христианство, как практическое осуществление в жизни принципов любви и духовной свободы, всегда было призванием только очень немногих, избранных душ. Зная это, мы, казалось, могли бы со спокойной совестью отвергнуть евангельский призыв к Божественному совершенству. Но вот, мы слышим его — и в самой сокровенной глубине нашего духа он получает таинственный отклик. "Подобно Царство Небесное сокровищу, сокрытому на поле, которое нашед человек утаил, и отрадости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то". Почему мы с волнением читаем это, хотя знаем, что эта радость для нас невозможна? "Вы — соль земли… Вы — свет мира"… "Так да просветится свет ваш пред людьми, чтобы они видели добрые дела ваши и прославляли Отца вашего небесного". И вот, нас мучает совесть, что мы — не соль земли, не свет мира. не можем мы успокоиться в посредственном самодовольстве. Таинственна эта наша человеческая тоска о Божественном совершенстве; таинственна и отвечающая ей евангельская проповедь Иисуса Христа. Она невыполнима, потому что она Божественно–абсолютна; но это для нас — не отчаяние, а надежда. Ибо эту проповедь не только произнес, но и на деле в Себе исполнил единосущный нам Сын Человеческий. Евангельская проповедь есть откровение Личности Христа, идеальное совершенство которой стало достоянием всего человечества… Об этом потом, ниже.
"Возненавидеть родных"… "Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником" (по Луке, гл.14). Текст, который имел бы успех на антирелигиозных диспутах. И представителю христианства нужен был бы большой талант, чтобы показать: нет, это не проповедь ненависти, а выраженное в такой действительно соблазнительной форме свидетельство о возможности мучительного конфликта в практической христианской жизни. Простой житейский пример — слышанный мною рассказ одной сильной женщины о покойном муже, священнике. Он был поставлен перед выбором: либо пойти в "обновленцы", что он считал противным своей совести, либо быть готовым к аресту. Он собрал семейный совет — рассказал об этом жене и маленьким детям. Они одобрили его решимость — и скоро наступили для них печальные дни и годы, горькая разлука, из которой дорогой муж и отец уже не возвратился… А если бы семья не согласилась, а он все‑таки поступил бы по совести? Вот это и значило бы для него "возненавидеть" бесконечно любимых родных "и самую жизнь свою" в смысле приведенного евангельского текста, — оказаться "жестоким", причинить им недобровольное страдание. Так и в рассказанных еще выше примерах святого самопожертвования: монахиня Мария, спасая евреев, "не пожалела "сыночка своего Юру, но это была и его добрая воля; а вот шофер Михаил, бросаясь под автобус, "забыл" о жене и детях, обрек их на страдания недобровольные. А если бы вспомнил — мог бы и остановиться… Можно кстати заметить, что тоталитарные системы парадоксально держались на семейной любви, точнее, страхе от любви, когда человек сам‑то готов бы пойти на страдания за правду, но боится за судьбу своих близких. Некто, человек великой души, рассказал мне что перед женитьбой предупредил невесту: "только имей в виду, я уже обручен" — обручен с правдой. Но и такой брачный договор — разве избавит его от страдания?.. Таковы могут быть мучительные конфликты между любовью к дальним и любовью к близким, между стремлением к свободе и жалостью к людям. "Жалость может привести к отказу от свободы, свобода может привести к безжалостности" (Н. А. Бердяев). И далеко не всегда бывает, по совести, ясно — какое следует принять решение.
Наш воображаемый оратор на диспуте должен тут же показать, как высоко ставится в христианстве семейная жизнь. Ведь самые главные символы евангельской проповеди — Отец и Сын… А когда Учитель говорил о милосердии Бога к раскаявшемуся человеку, Он рассказал бесконечно трогательную притчу о милосердии отца к распутному сыну (по Луке, гл.15). "Евангелием в Евангелии" назвал кто‑то эту удивительную притчу. Апостол Павел столкнулся с "антисемейными настроениями" в христианских общинах и написал: "Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекается от веры и хуже неверного" (к Тимофею 1, гл.5). Семейная жизнь — это начальная школаЛЮБВИ… Из "гимна любви" апостола Павла:
"…Любовь долготерпит:
Милосердствует любовь,
Не завидует любовь,
Не превозносится,
Не надмевается,
Не знает безобразия,
Не ищет своего,
Не раздражается,
Не мыслит зла,
Не радуется неправде,
А сорадуется истине,
Все покрывает,
Всему верует,
Всего надеется,
Все переносит"
(к Коринфянам 1, гл.13, перевод проф. М. Д. Муратова). Эти свойства христианской любви проявляются и воспитываются в первую очередь в семейной жизни. В истинной любви происходит расширение личности, выход ее из бедного "единоличного" существования. "О, выйди из себя! Ты сам — свой Вавилон: в тебе самом Диавол взял тебя в полон" (Ангелос Силезиус). В романтической любви и затем в семейной жизни осуществляется этот "выход из себя", достигается то "единосущие лиц", когда один переживает боль и радость другого, как свои собственные. Уцелевшие после гибели "Титаника" рассказывали, что видели, как из толпы женщин и детей, которых спасали на шлюпках, отделилась старушка и перешла к мужу на сторону обреченных. Один хороший человек рассказывал мне, как в войну он очень голодал — и вдруг случайно открыл, что жена и дочь давно уже "обвешивают" его, разделяя паек: сами дистрофики, они тайно отдавали ему свой хлеб, свою жизнь… Приведу еще два литературных свидетельства. В первом — воспоминание девочки о покойной матери:
"…………………………………….
Она учила своих девочек всему хорошему, что знала сама. Не ее вина, что знала она немного. Она не успела научиться. Ей и на фабрику нужно было, и дома все сделать — готовить, убирать. стирать. Спала меньше всех: еще все спят, а она уже встала и варит суп, или гладит отцу рубашку.
