Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич
В любом случае простой отмены визита Стэнли было явно недостаточно, чтобы успокоить британское общественное мнение. От правительства ждали большего. На несколько дней Англия застыла в тревожном ожидании. Все гадали, что скажет Чемберлен в Бирмингеме 17 марта. Именно в этом городе, много лет бывшим избирательным участком Чемберленов и их политической вотчиной, представители клана делали свои самые важные заявления. В том, что Невиллу предстоит определиться и сделать нелегкий выбор, никто не сомневался. Вопрос заключался в том, хватит ли премьер-министру смелости, чтобы отойти, наконец, от политики умиротворения, которая, как это стало очевидно практически всем, полностью провалилась? «Общее чувство в кулуарах (палаты общин. — И. Т) таково, что Чемберлен должен будет либо уйти, либо круто поменять свою политику, — записал 17 марта в дневнике Гарольд Николсон. — Если только в сегодняшнем выступлении он не признает, что ошибался, единственной альтернативой для него будет отставка... Все считают, что Галифакс должен стать премьер-министром, а Иден — возглавить палату общин» 72. Поскольку Галифакс был лордом и заседал в верхней палате (по закону члены палаты лордов не могли присутствовать на заседаниях палаты общин), это означало, что при внешней преемственности реальная власть переходила бы к Идену и противникам умиротворения. Даже рядовые консерваторы считали захват Гитлером Праги «погребальным звоном» политике умиротворения. После этого шага, записал Хедлэм, никто уже не захочет иметь дело с Гитлером. Он превратился в изгоя, «а после того как мы станем достаточно сильными, с ним надо будет бороться» 73.
Накануне бирмингемского выступления Чемберлена в Англии сложилась очень нервозная обстановка. Общественное мнение страны было дополнительно взбудоражено румынским посланником в Лондоне Виорелом Тилей. 17 марта Тиля получил по своим, так и невыясненным каналам информацию, будто бы Германия предъявила Румынии экономический ультиматум, угрожая военным вторжением. Немцы якобы требовали подчинить своим нуждам нефтедобывающую отрасль Румынии. С этой информацией Тиля сразу поспешил в Форин Офис и передал ее Галифаксу и Кадогану. Те тут же направили соответствующие запросы в британские миссии в странах Восточной Европы, запрашивая, что там известно об этом ультиматуме. На следующий день из Румынии пришел ответ, что слухи об ультиматуме являются ложными 74. Скандала, однако, избежать не удалось. Тиля успел рассказать об ультиматуме британской прессе, и утром 18 марта английские газеты сообщили о нем на первых полосах, вместе с изложением речи Чемберлена 75. Шумиха, поднятая британской прессой, больше всех испугала самих румын. В посольство Германии в Бухаресте кинулись румынские политики, желавшие выяснить, что происходит, а министр иностранных дел Румынии Григоре Гафенку вынужден был объяснять журналистам, что с Германией идут обычные торговые переговоры 76.
Существуют разные предположения о том, кто мог быть информатором Тили и зачем понадобилась подобная провокация. Высказываются предположения, что за скандалом могли стоять сами англичане (или французы, поскольку информация поступила Тиле из Парижа), которые хотели таким образом сорвать намечавшееся румыно-германское соглашение о политических гарантиях в обмен на экономические уступки 77. Существует мнение, что за спиной Тили стояли экономические конкуренты Германии, не желавшие усиления ее позиций в Восточной Европе 78. Еще одним вероятным мотивом могло быть желание самих румын оказать с помощью международного скандала давление на Германию и заставить последнюю пересмотреть невыгодные для Румынии пункты торгового соглашения (например, бартерные расчеты и невыгодный фиксированный курс марки). В любом случае в условиях всеобщей нервозности «афера Тили» вполне могла привести к серьезным последствиям.
Чемберлен, конечно, чувствовал напряженность ситуации и знал о настроениях в английском обществе и в консервативной партии. Он понимал, что от его речи 17 марта зависит очень многое. Бирмингемское выступление премьера действительно стало поворотным моментом в политике Великобритании. Чемберлен даже говорил более эмоционально, чем обычно. Возможно, это было связано не только с важностью самой речи, но и с тем, что произносилась она за день до семидесятилетнего юбилея оратора. Чемберлен не мог пройти мимо Мюнхенского соглашения, поскольку оно стало апофеозом всей его политики умиротворения. Он снова говорил о важности Мюнхена, о том, что Гитлер получил там отличный шанс доказать всем свою приверженность миру. Гитлер не воспользовался им и своими последними односторонними действиями в Чехословакии разрушил достигнутые в Мюнхене договоренности. «Является ли это нападение на маленькое государство последним или за ним произойдут другие? Является ли случившееся очередным шагом в стремлении установить силой свое доминирование в мире?» — риторически и гневно обращался Чемберлен к аудитории в зале и миллионам слушателей в мире. (Выступление транслировалось радиостанцией Би-Би-Си на Британию, ее доминионы и США. 17 минут эфирного времени передавались также на Германию 79.) Чемберлен не стал брать на свое правительство «новые неопределенные обязательства, могущие возникнуть из ситуации, которую нельзя сейчас предвидеть», но предупредил, что «было бы большой ошибкой делать из убежденности английской нации в том, что война является бессмысленной и жестокой вещью, вывод, будто страна настолько утратила свою суть, что не станет противостоять со всей доступной ей мощью любому вызову миру, если он когда-либо возникнет» 80.
Это была самая грозная речь Чемберлена из произнесенных им на тот момент. Она получила одобрение практически всех политических сил Британии. «Прекрасная речь Невилла в Бирмигеме, — записал в дневнике консерватор-заднескамеечник Хедлэм. — Он защищает свою Мюнхенскую политику, а затем рубит Гитлера с плеча. Ясно, что “политика умиротворения” подошла теперь к своему концу. Остается посмотреть, сколько еще времени пройдет до начала войны. Я не вижу другого способа остановить движение Германии к мировому господству, кроме как силой оружия» 81. «Не так плохо», — более сдержанно отреагировал Кадоган 82. Правда, через три дня, когда эмоции, вызванные речью, улеглись, Кадоган, по здравому размышлению, был уже более критичен. Англия, «как и другие страны, задается теперь вопросом — “А что вы собираетесь делать?"», — записал он в дневнике 20 марта 83. Но в целом речь была воспринята положительно — как отход от политики умиротворения. Даже Черчилль остался доволен выступлением премьер-министра. Он не подверг его, как обычно, уничтожающей критике и позже процитировал большие отрывки из речи в своем многотомном сочинении о Второй мировой войне 84. Покончив, наконец, с умиротворением, Чемберлен сумел в последний момент восстановить доверие к своему правительству в британском обществе. Теперь премьер-министру предстояло пересмотреть всю европейскую политику страны.
Еще один участник Мюнхенского соглашения, Муссолини, отнесся к ликвидации Чехословакии со смешанными чувствами. С одной стороны, дуче испытывал откровенную зависть. Он очень ревниво следил за «успехами» фюрера. «Итальянский народ будет смеяться надо мной, — откровенничал Муссолини перед Чиано 15 марта, получив послание фюрера о занятии Праги. — Всякий раз, когда Гитлер занимает какую-либо страну, он присылает мне послание» 85. А тут еще принц Гессенский, привезший это сообщение (немецкий принц был женат на дочери итальянского короля, и Гитлер часто использовал его, когда хотел что-то передать Муссолини, минуя официальные дипломатические каналы), сообщил, что эта операция освободила двадцать германских дивизий, «которые могут быть использованы в какой-либо другой зоне и для поддержки политики Оси». И тут же передал совет Гитлера, что если дуче «намерен предпринять операцию в большом масштабе, то лучше подождать пару лет, когда число свободных прусских дивизий достигнет ста». Дуче воспринял это предложение как издевательство и гордо сообщил фон Гессену, что «в случае войны с Францией мы будем сражаться одни, не попросив у Германии ни одного человека» 86.
